промок и, наконец, откинулся на подушку и, опровергая научные домыслы диетологов, что кофе прогоняет сон, заснул сразу и безмятежно сном нашкодившего, но прощёного пацана.
-24-
Проснулся, и лучше бы не просыпался: голова раскалывалась так, будто побывала в колодке средневекового палача, во всём теле тяжесть и скованность, а во рту всю ночь гадили забравшиеся в открытое окно кошки. Только ветерок, ненароком залетевший в спальню, утишал гнусное состояние организма, претерпевшего сосудистые издевательства, да солнышко, изредка выглядывающее из-под облегчённых облаков, толпящихся над крышами, успокаивали, обещая ясный день. Вставать не хотелось, да и оторвать болящую голову от подушки было невмоготу, а тут ещё вспомнил про вчерашний пьяный сговор, и вставать и появляться на людях совсем расхотелось. Пусть будет первый в жизни прогул. Ещё затупленная память вытолкнула фигуру Алины. Где она? Похлопал руками вокруг – нет, и следов нет. Придётся вставать. Вот ещё забота на больную голову! В комнате тоже всё как обычно, и ни следочка. Правда, в кухне обнаружился явный след в виде листа бумаги, на котором угловатым крупным почерком было накарябано: «Звонила Малышкину, дал тебе отгул за загул. Костюм оттаранила в КБО, ключ взяла. Выдрыхивайся. Чмок!» Буквы сначала падали влево, потом их перетянуло вправо, очевидно, лист елозил под торопливой рукой. «Могла бы и потерпеть, пока проснусь», - обидчиво подумал прогульщик, оглядывая подготовленный завтрак: яичница с колбасой – «не хочу!», холодный кофе – «можно!» и открытая банка с маринованными пупырчатыми огурчиками, которых у него в холодильнике отродясь не заводилось – «то, что надо!» Стоя, с наслаждением напился маринада, захрустел огурцом, нехотя сунул в рот клок яичницы, повторил процедуру несколько раз, пока не съел всё, запив кофе, постоял, раздумывая, чем заняться. Ещё раз прочитал записку и решил последовать последнему предложению. Зевнул широко и сладко, ощупал голову, вроде бы перестала раскалываться, сохранила прежнюю форму, потянулся, чуть не вытянувшись из себя и подался, удовлетворённый, туда, куда посоветовали. Когда улёгся, удобно умостившись в отлёжке, пришли пьяные мысли о вчерашнем. Что всё же было: блеф или взаправду? Мастерский розыгрыш пьяной компании или реальный сговор? Если фигня, то, конечно, переживём, а жаль, и тогда надо потихонечку отслаиваться от обречённого. Ну, а если реаль, и судьба впрямь двинула его вверх, осталось только не перечить ей. Пусть он только таран, но можно и выскользнуть из толкающих рук при очередном качке и остаться на другой, победной стороне. Чем он рискует? Нет ни цепей, ни колоды с мёдом, одна неясность. Копить её дальше бессмысленно и нелогично. Прав Малышкин: надо пробовать себя, коль подвернулась такая возможность. Пусть пробы будут с синяками и ссадинами, пусть с временными отступлениями, но иначе не поймёшь, на что способен. Судьба судьбой, но и самому рано ставить крест на себе, рано равнять желания с возможностями. Пусть будет то, что будет, а он поможет неизбежному. Завтра узнает, куда качнуться. С тем и заснул.
- Дрыхнешь! – разбудила Алина, бросившись на него слёту. – Он дрыхнет, а из-за него в мэрии бум-тарарам!
- А ты почему удрала? – пытался высвободиться от тяжёлой нагрузки.
- Я – на законных основаниях: пошла к гинекологу. - Соскочила с кровати, быстро разделась и юркнула к нему под одеяло, тесно прижавшись всем горячим телом. С приятным сообщением о тарараме пришлось повременить. Потом чуток отдышавшись, легла на бок, положив голову на ладонь руки, упёртой локтем в подушку, привалилась так, чтобы видно было лицо тарарамщика. – И ни полсловечка, а ещё держишь за лучшую подругу!
Виктор Сергеевич размягчённо улыбнулся.
- Чего всполошились-то?
Алина легонько потрепала свободной рукой его волосы.
- Притвора! Будто не знаешь! А сам, небось, вчера с радости накирялся до ус… - он плотно прикрыл ей рот ладонью, за что получил лёгкий укус пальца.
- Чему радоваться-то? – заметил деланно равнодушно. – Вывернут наизнанку, выполощут до жилки, вычешут до извилин, придумают, чего не было, чего и сам не знал, и оставят в растерзанных кандидатах.
Она улеглась поудобнее большой грудью на его широкой груди.
- Не нюнь, выберут! Тебя – выберут! Куда они денутся? Кого ещё, кроме? Мухортых Шулю с Осиной, что ли? Смердюки! – Поёрзала, придвигая лицо к его лицу. – Бабы наши уже перецапались: кто – за, а кто считает, что молод, неопытен и, вообще – подкидыш Малышкина, боятся, стервозы, что повыгоняешь половину. Мужики, те сплошь ходят хмурые, боятся, что заставишь по-настоящему вкалывать, как они давно разучились. Малышкин бы их не тронул, а тебя уже изучили – ты не пожалеешь. Да что они? Хрен с ними! Народ выберет! Я – за! – Привалилась плотнее, ухватилась за уши, расцеловала в лоб, щёки, глаза и крепко-крепко, так, что у обоих перехватило дыхание, в губы. Пришлось снова сделать вынужденный перерыв в обсуждении волнующей темы. Оторвавшись друг от друга, улеглись, отдыхая, на спины. После вчерашнего обильного дождя было душно и жарко. В открытое окно затягивало запахи подсыхающей загаженной городской земли, зачахлой листвы и перегретого асфальта. Издалека доносились заполошные крики вечно голодных галок, раздирающих мусорные баки.
- Если тебя прокатят, - повернулась Алина к нему, - я такую подлячку этому сволочному городу не прощу, - и, чуть помолчав: - Так хочется побыть первой леди!
- Здрасьте! А ты здесь причём? – насмешливо отверг её притязания будущий мэр.
- А я – при мэре, - блаженно улыбаясь, объяснила, как само собой разумеющееся, самозванка в предвкушении грандиозных перспектив.
- Не помню, чтобы я просил твоей руки, - не разделил он праздной мечты.
- А чё её просить? – Алина опять влезла на него, подмяв сопротивленца. – Вот, они, уже у тебя обе, - ухватила за шею, положив свой подбородок на его и горячо дыша. – Вот увидишь, я буду сногсшибательной гранд-дамой.
- В драных джинсах, - подначил подмятый, не пытаясь освободиться.
Она переложила голову щекой ему на плечо, гулко заговорила прямо в ухо.
- Сошью обалденное голливудское платье, знаешь, такое – всё голубое-голубое, как мои прекрасные глаза, - он хмыкнул, - и всё в серебряных блёстках, как чешуя, а на стройных ножках, - он опять хмыкнул, но возражать не стал, поскольку это была правда, - лодочки на небольших каблуках, тоже голубые, только потемнее платья, и тоже в блёстках, но в синих. На лебединой шее, - он ещё хмыкнул, - бриллиантовое колье, которое ты подаришь, когда тебя выберут, - он коротко хохотнул, - а в ушах сапфировые серьги в серебряной оправе, которые, так и быть, я куплю себе сама, - он промолчал. – На пышно взбитых засеребрённых волосах будет красоваться королевская диадема, которую мне поднесут благодарные и обалдевшие от зависти наши ссы… - он торопливо поднял руку, - ладно, ладно – бабы. Представляешь, как ты будешь выглядеть рядом со мной, когда на тебя навесят цепь? – Он не представлял, но что-либо возражать и как-нибудь сопротивляться в таком положении, находясь под ней, сил и желания не было, хотя попытался всё же отвести её посеребрённую голубую мысль в сторону.
- Ты ж собиралась замуж за этого, ну, как его… из вашей кодлы…
Алина чуть приподнялась, стукнула кулачком по гулкой груди.
- Не напоминай мне о нём. Тоже мне муж! Мудифицированный ГМОник! – скривилась презрительно, а придавленный порадовался унизительной критике молодого соперника. – Ошибки молодости! Знаешь, не надо человека тыкать носом в старые грехи, как это любят делать женщины, - а он Вере не смог их простить, - иначе и сам погрязнешь в своих.
- Ого! – воскликнул весело. – Да ты, оказывается, ещё и философ.
- А ты как думал? – улыбнулась довольная Алина. – Мы тоже не топором сделаны.
- Тогда должна понимать, что я тебе не в мужья, а в отцы гожусь.
Она захныкала по-детски.
- Не сердись, папенька, я буду очень хорошей, очень, очень послушной, очень, очень, очень верной женой. – Дочь, которая хотела быть женой отца, посмотрела на батю, который не хотел быть её мужем, невинным взглядом ясных голубых глаз. – Служанкой буду, рабой, тенью, в глаза буду глядеть, угадывая каждое желание, прислушиваться к каждому сердитому шёпоту и вообще, растворюсь в тебе…
- Не надо, - перебил он, не поверив в искренность эмоциональной заманухи. – Выпусти меня, я устал быть под тобой.
- Сдаёшься?
Он засмеялся, предпочитая нейтралитет.
- Меняемся местами.
Когда в очередной раз отдышались, притвора обронила, словно о незначительном:
- Кажется, я забыла про таблетки.
- Ну и дура! – обозвал в сердцах.
- Знаю, - Алина нисколько не обиделась. – Я согласна быть и ею, лишь бы только рядом с тобой.
Полежали, помолчав, каждый отстаивая свои доводы. В нём росло возмущение от того, что без него его женили, от её настырности, от шантажа с таблетками, от припёртости к стене. К чему лишние неприятности в дополнение к кандидатству?
- Скажи, зачем ты пришла, да ещё некстати?
Она подвинулась ближе, ища примирения.
- Не знаю, что-то потянуло сильно. И ждала у дверей долго, долго, - попыталась вызвать жалость, но он не поддался. - Знаешь, это насовсем, я так чувствую. А ты как думаешь? – Он не отвечал. – Давай, покемарим, - попросила удручённо сникшим голосом, решив, наверное, отложить выяснение ясных для неё отношений на потом, когда он чуток свыкнется с её присутствием. – Не сердись, ты хороший, даже самый, самый клёвый, да и я не совсем стерва, значит, поладим. А сейчас я хочу спать, почему-то страшно устала. – Обняла за грудь, уткнулась подбородком в плечо и почти сразу задышала глубоко и ровно.
Виктор Сергеевич осторожно переложил пришлую утомлённую голову рядом, попытался убрать прилипшую руку.
- Тебе так неудобно.
- Нет, нет, - пробормотала Алина в полусне, - я так хочу, а то вдруг ты сбежишь.
- Куда? – рассмеялся он по-доброму и нежно погладил сторожа по волосам и распаренной щеке. – Спи, дурёха. – поднялся, попытался плотнее укрыть одеялом, но она отбросила и уснула обнажённой, а он, разглядывая, подумал, что рембрандтовской Данае с обвислым животом и жирным задом и не снились такие прекрасные формы, а гойевские махи и рядом не лежали. Ладно, решил, смирясь, пусть поживёт, поиграет в жену. Перебесится, надоест пресность без привычных молодёжных тусовок, и сама сбежит. Да и ему надоело коротать нудные вечера вдвоём с диваном. Остро захотелось, чтобы кто-то встречал, успокаивал, кормил, в конце концов, и был бы ночами под боком, да и вообще присутствовал бы, не очень мешая. Почему бы не Алина, а там видно будет, куда повернёт судьба. Что загадывать, когда она непредсказуема. А пока стоит чего-нибудь пожевать. Пошёл на кухню и увидел у входной двери оставленные и забытые рачительной служанкой огромный пухлый баул и продуктовую «маечку», из которой торчало горлышко бутылки. Улыбнулся, придётся прислуживать самому себе. Отнёс баул со шмотьём в спальню, а на кухне извлёк из «майки» бутылку вина с этикеткой, сплошь разрисованной затейливыми арабскими каракульками, хлеб, упаковку приготовленного к жарке мяса, баночку какой-то, тоже нездешней, приправы, упаковку жареного картофеля, рыбные консервы, небольшую коробочку конфет и пачку сигарет. Кофе
