было также далеко, как и до просветления). Ну, до достоевщины не дошло – и то ладно.
В отношениях с противоположным полом у Серёги установился стабильный месячный цикл: вино, знакомство, обжимания, гуляния, скандалы, расставания. Светлым пятном в этой круговерти на какое-то (да что ты будешь делать!) время стала Оленька. Подруга девушки дружка, она решительно и очень по-женски положила глаз на Серёгу, с далеко идущими намерениями. Оленька стала частым гостем у них в общежитии, предпринимая недюжинные усилия свести к минимуму их вечный мужской бедлам, пока его кореша, из мужской солидарности тут же рассасывающиеся кто куда по её приходу, не стали открыто ворчать. Даже не слабая Оленькина стряпня была признана в итоге фактором наглого вторжения, не говоря уже о новой скатерти и чистой посуде. Серёга не раз пытался мягко убедить Оленьку, что это всё лишнее в их холостяцком быте, для которого достаточно было и еженедельных дерзновенных попыток вынести мусор; Оленька выслушивала его, потом спрашивала, стреляя синевой: «Тебе это неприятно?» Да нет, ему было приятно; ему нравилась Оленька, небольшого росточка, ладная, очень уютная и терпеливая. Но какая-то сила внутри него сопротивлялась развитию их отношений, не давая заглянуть ей в глаза и сказать то, что, Серёга знал, она очень ждала : «Олька, чёрт с ней, с этой общагой, давай-ка вместе куда-нибудь переберёмся, а?» Ничего особенного в этой силе, конечно, не было – это был просто страх перед отказом от привычных маленьких радостей жизни, густо сдобренный эгоизмом. Оленька ждала – как выяснилась, свадьбы подруги, на которую она была приглашена свидетельницей, а он – очевидно, вследствие этого – свидетелем. Жених жил в большом частном доме, где и был организован мальчишник под жёстким присмотром старшего поколения. Серёгу попросили не перегружать организм ввиду завтрашних торжеств, и он решил быть паинькой. Всё прошло степенно - разошлись рано, надеясь отыграться в последующем. Утром Серёга с женихом мылись в бане, жених брился опасной отцовской бритвой – то ли у него ритуал был такой, то ли мозги с утра ещё плохо работали, - и отчаянно боялся порезаться. Обошлось. Свидетелем, к тому же трезвым, Серёга оказался не важнецким – фиглярничать, работая на публику, он не умел, да и не хотел, но худо-бедно со своими обязанностями в ритуальных игрищах справился, тем более, что помощников хватало. Оленька держалась куда естественнее, отчаянно билась за невесту и казалось, примеряла роль последней и на себя. Серёгу всё это вдруг стало напрягать, и он зашептал про себя фразу незабвенного Кисы Воробьянинова: «Ничего, водки выпью – развеселюсь…» Наконец отзвучал марш, и все рванули из ЗАГСа, чтобы побыстрее усесться за столы. Началась настоящая работа. Жених постоянно толкал Серёгу в бок, чтобы тот подливал ему водку в шампанское, потом всем загорелось чокнуться с молодыми, но на то там и был посажен Серёга. Он проглатывал рюмку за рюмкой и, вдруг отчаянно заскучав по Оленьке, предложил ей сбежать во время совместного танца, но она только улыбнулась и шепнула ему: «Рано, нельзя нам… Ты только держись, ладно?» И он держался, сколько было ему отпущено природой. Проснулся он почему-то не с Оленькой на отведённой им кровати, а в бане. Круг замкнулся.
Обратно они ехали в переполненной машине, и Оленька сидела у него на коленях. Сквозь розовые очки похмелья он видел, какая она свежая и готовая к жизни, хотя и с поперечной складочкой на лбу и очень задумчивая. «Оля…Олюшка…», - зашептал он ей на ухо. – «Ты… ты прости меня. В следующий раз всё будет по-другому». Она взъерошила ему волосы: «Шалопай». Потом добавила: «Хорошо хоть, надрыва в тебе нет… Корочка легко отпадёт». Он ничего тогда не понял. Но виделись они после этого только случайно. Что-то там отпало.
С барыжничеством Серёга не завязывал – так, суетился по-мелкому, – хотя уже знал, что это совсем не его стезя. Страна проходила стадию урывания, отжимания, обнагления, опошления – и при виде каждого нового выбитого кусочка мозаики из прежнего уклада жизни на душе становилось всё гаже и гаже. Он начал попивать, хотя спорт ещё крепко довлел над ним. С профессией тоже вышла промашка – математику, как выяснилось, он любил лишь как отвлечённую абстракцию, перед физикой снимал шляпу за её достижения в области звукозаписи, а на остальные достижения технического прогресса ему было в общем-то наплевать. Рассеянные у него, оказывается, были мозги, гуманитарные…Совсем для другого ВУЗа. Ну, что уж тут теперь было поделать-то. Получив в конце концов на руки свободный диплом вкупе с погонами лейтенанта-пиджака, словно знаки подтверждения на его неотъемлемое внутреннее право на любое последующее самоопределение, он, устав от суеты, отбыл обратно в городок, с энным количеством денег в джинсовых карманах и полным нежеланием как-то обустраиваться в этой мутной жизни.
Малая родина встретила его, однако, радушно – шалопаям без надрыва везде рады. Деньги были вложены в электрогитары, усилители и колонки, и на базе местного дома культуры нарисовалась вечно полупьяная группа «Илья и компания», во главе с вышеупомянутым Илюхой, гитаристом и рубахой-парнем от бога, но с предательской меланхолией в глазах, за которой скрывалось наплевательское отношение и к божьему дару, и к козням чёрта. Серёга стал идейным вдохновителем проекта, активно строча загадочные вирши и подсовывая Илюхе витиеватое нагромождение аккордов, из чего тот легко сооружал вполне удобоваримые мелодии. Репетиции проходили легко, в окружении созревших для поцелуев малолеток, и иногда заканчивались драками с перезревшими для романтики мрачными юнцами призывного возраста. Криминал просто-таки гулял под боком, но им везло – заявлений на них не писали, а менты в это новое время даже с пониманием относились к местечковым героям рок’n’ролла, орущих по вечерам со сцены: «Эх, бля, Родина – сколько душ угроблено!» Мать, терпеливо дождавшаяся момента, когда у него наконец-то закончились деньги, предложила ему на выбор две профессии – военного и милиционера, но Серёга только криво усмехнулся и ещё какое-то время жил непонятно на что, попивая самогон и покуривая травку. Отношения в семье, осененные ужасом уголовно наказуемых деяний, переросли в бесконечную склоку, и Серёга перебрался жить в военное общежитие, постоянно умудряясь просачиваться сквозь контроль на вахте (впрочем, через какое-то время это стало большой проблемой – его запомнили и решили обидеться). Долги росли, гулянки продолжались. Однажды собрались у кого-то там на квартире, поорали под гитару, а потом он долго говорил о жизни с Грином, молодым лейтенантом, уже обзаведшимся молодой женой, вертевшейся тут же. Утром Серёга проснулся от эротических ощущений в мошонке и, продрав глаза, убедился, что молодая жена Грина делает ему минет, лукаво поглядывая на него с непрекрытым блядством. «Серёженька, ты быстро кончаешь?» - мурлыкала она, а когда он с рычанием отпихнул её, отвесив пощёчину, забилась в угол и заплакала. На другой день, окончательно протрезвев, Серёга направился на приём к начальнику районной милиции. К его удивлению, приняли его там благосклонно, с пониманием отнесясь к неизбежным грехам молодости…
25.
…Ну чё, Василич, вздрогнули!
Сергей послушно поднял стакан. Пить уже не хотелось, но водка исправно разливалась на троих. Они сидели в райотделе спаянной опергруппой – реагировали, стало быть, на оперативную обстановку в районе. Кроме Сергея, которого, несмотря на молодость, уже величали «Василичем» за серьёзный вид и грамотное раздолбайство, спиртное делилось между опером Юрой и экспертом Володей. Володя пил и вздыхал. Он недавно женился, и вдруг быстро осознал, что женился не на той, и теперь рвал себя на части между супругой и любовницей, которая хоть и давала ему исправно, но прощать женитьбу не собиралась и мстила, как могла. Жена, естественно, была в курсе этого геометрического противостояния, баба она была упёртая, отдавать мужика даже и не думала и воевала за него звонко и с азартом: битьё посуды и дикий ор стали неизменной частью её программы по перевоспитанию «кобеля охреневшего».
Разговор не клеился. Юра посматривал на часы, выжидая момента, когда можно будет позвонить начальству и разойтись по домам, как вдруг, зараза, затрезвонил служебный телефон. Юра выслушал дежурного, хмуро спросил, обязательно ли выезжать и с досадой бросил трубку.
-Накрылась баня… Блин, вечно ноют, что бензина нет, а тут тащиться к чёрту на кулички из-за двух мешков комбикорма… Участковый завтра бы подъехал и разобрался, какие на хрен проблемы! Так нет, председатель, Аниськин недоделанный, сам там уже всё раскрыл, по горячим следам, сволочь, и требует нас. А он в друзьях у шефа – деньги отстёгивает на день милиции… Поехали.
Володя насупился. Ему хотелось как следует нажраться, наведать любовницу и дать потом достойный отпор жене. Широкое, приплюснутое лицо его и редкие волосы на крупной голове выражали крайнюю досаду.
Сергею было всё равно. Вчерашнее похмелье отступило, можно было и проветриться.
-Погнали…
Коровник, продуваемый всеми ноябрьскими ветрами, выглядел до того убого, что было непонятно, как тощие коровы там что-то ещё жуют, а не объявляют голодовку, чтобы без эмоций, по-коровьему, отойти в мир, наверняка лучший, чем эти неубранные, недобрыми людьми построенные бетонные карманы. Пьяный сторож размахивал руками, тыча ими по большой части в складское помещение – двери, естественно, настежь – где валялись мешки для рациона несчастных, но стойких животных. Осматривать было нечего. Сергей попросил понятых – сторожа и крутившегося тут же председателя, крепкого мужчину с одуловатым красным лицом, очевидно, тоже поддавшего, но нареканий в связи с этим не вызывавшего, расписаться в пустом протоколе. Володя сделал пару снимков, и опергруппа двинулась за председателем, который солидно рассказывал, как он проезжал мимо на машине и увидел горбатую фигуру, тащившую казённое добро к себе в закрома.
-И ведь не первый уже случай – воруют, ещё как воруют! – а чем я скотину кормить буду? – печалился он, но его мутные голубоватые глазки и крупный решительный нос никакой жалости не выказывали. - А с тобой, Аркадий, мы ещё разберёмся, - вспомнил он тут про запинающегося в хвосте сторожа.
-А чё разбираться-то? – взъярился тот. – Ты двери сделай, раз хозяин, да деньги людям плати вовремя, а потом уж казни да милуй, буде есть за что…
-Тьфу, работнички! – зло сплюнул обвиняемый в нерадивости голова. – Пей меньше, деньги-то и появятся, да и совесть, может, заодно прорежется – ерунду нести не будешь…
Подошли к дому, стандартному четырёхквартирному бараку суровых советских времён.
-А зачем им комбикорм? – хмуро осведомился Сергей. – Своя скотина имеется?
-Да что там у них может иметься? - брезгливо бросил в ответ председатель. – Пропьют – и все дела… Вот, эта квартира. Знаю я, кто тут живёт, хорошо знаю… Давно этот Долин у меня на примете был.
