Колечко с красным глазком

Сталинграду. Астрахань превратилась в ближайший тыловой район фронта. Командование германских войск стремилось захватить устье Волги, разра-ботав специальную операцию «Фишрейтер», то есть «Серая цапля». Была создана ударная группировка из хорошо вооруженной 16-й мотострелковой дивизии и частей шестого Румынского корпуса.
Астраханский комитет обороны мобилизовал всех на строительство оборонительных рубежей, чтобы предотвратить угрозу, с каждым днем становя-щуюся реальностью. Более 20 тысяч тыловиков строили оборонные рубежи. Только в черте города было создано 1380 огневых точек, дзотов, железо-бетонных укрытий, баррикад и других видов заграждений. Кроме того, осуществлялись меры безопасности с воздуха и противоминная защита Волги.
Ставкой Верховного Главнокомандующего для астраханского направления была сформирована 28 армия под командованием генерал-лейтенанта В.Ф.Герасименко с членом Военного Совета армии генерал-майором А.А.Мельниковым.
Однако положение оставалось сложным.
Несмотря на значительные потери, враг по-прежнему стремился прорваться к городу. Было принято решение о частичной эвакуации в Казахстан детских учреждений, госпиталей, ремес-ленных училищ. Наступил самый тяжелый период в жизни города.
К концу ноября 1942 года части 28 армии совместно с частями Сталинградского фронта провели мощное контрнаступление. В результате враг был отброшен за пределы Астраханского округа. Зимнее наступление 1942 – 1943 годов закончилось операцией по окружению и уничтожению фашистских войск под Стралинградом.

Госпитали были переполнены ранеными. Поток крови казался нескончаемым. Понятия «рабочий день» не существовало. Нюська ничего не знала о Шуре, Мавре, Митьке... Каждый день по пути на работу, закрывая еще не проснувшуюся или полусон-ную Марусю дома, она думала:
- Как ляжет судьба.
Мысли путались. Ноги подкашивались. Механи-чески Нюська переходила от раненого к раненому, словно не в себе, словно сбившиеся «ходики», выправить ход которых уже не помогают подвешен-ные к гирям подковки и замки, за которыми упрятаны части ее измотанной души.
- Что с тобою, сестричка, так от мужа и ничего?
- Ничего. – Безнадежно пожав плечами, ответила Нюська. И жгучая, крупная слеза навернулась на ее ресницу.
- Значит, жив… Не имеет права не вернуться. Жена и дочь ждут, – ответил раненый. Затем потянулся к стакану с водой, что стоял на тумбочке. Внезапная, резкая боль в ключице тут же дала о себе знать. Сжав зубы, он глухо застонал.
- Вам нельзя двигаться, – всплеснув руками, спохватилась Нюська. – Все из-за меня…
- Не то ты говоришь, сестричка! Чует моя ключица, не возьмет Гитлер Курска. Пусть, пусть подойдет, а там шиш получит. Кишка тонка…

*
Но до Курской дуги еще предстояло дожить. А силы с каждым днем покидали Нюську. Ей стано-вилось все более и более одиноко.
Она знала, что в тяжелые времена люди обязаны терпеть. А кому свое горе невмочь, так смотреть на горе других. И крепилась... Но Маруся все время просила есть. Казалось, еда стала единственным смыслом их отношений. Все свои пайки Нюська отдавала ей, сама же, как собака, облизывала тарелки за ранеными, пока никто не видит. Однажды один раненый, дни которого были уже сочтены, подозвал ее, попросил наклониться и, еле выговаривая слова, сказал:
- Я все знаю про тебя, сестричка, не сегодня-завтра я помру. Во сне белый конь приходил за мною. Возьми мою пайку дочке, а лучше – сама съешь.
- Никогда, – ответила Нюська.
- Не дотянешь, так никого и не дождешься. А тебе жить надо, жить. Под подушкой оставлю…
Она и сама знала, что выживали только сильные. Что случись с нею, на кого Марусю оставить? Кому сейчас лишний рот нужен?
Страны-союзницы не спешили ввязываться в войну, пожирающую миллионы жизней. Поддержи-вая героический дух в народе, по радио ежедневно объявляли о героях беспримерной стойкости на фрон-те и в тылу. Но помимо героизма военной промыш-ленности нужны были деньги, большие деньги.

Из официальных источников:
В тылу Советского Союза развернулось движение на нужды военной промышленности. Тыловики не только трудились, рыли окопы, но и внесли ощутимый финансовый вклад в развитие военной промышленности.
В этом общенародном движении приняли участие и трудящиеся Астраханского округа. Астраханка В.И.Быкова внесла тысячу рублей облигация:
- Мой сын находится в армии. И я, как мой сын, тоже хочу оказать моей стране посильную помощь в скорейшем уничтожении заклятого врага человечества – проклятого Гитлера.
Обращение В.И.Быковой к землякам нашло понимание в сердцах тысяч волжан.
В местной газете «Волге» была опубликована большая статья о певице Марии Петровне Максаковой – гордости Астраханской земли. По радио было объявлено: «Наша землячка заслуженная артистка республики М.П.Максакова в своем письме в газету «Коммунист» писала: «Прошу принять в фонд обороны нашей страны десять тысяч рублей облигациями государственных займов». Потом передавался ее концерт по радио. Благородство духа певицы, и голос, разливающийся, как разливающаяся по весне Волга, были одинаково прекрасны… Раненые плакали, говорили, что такие, как М.П.Максакова, вселяют жизнь.
Труженики колхозной деревни внесли особый вклад в это движение. Представитель колхоза «Россия» Хаарабалинского района Матвеев из своих сбере-жений перевел на строительство самолетов сто тысяч рублей. Рыбак артели «Красное знамя» Тажебай Жумагалиев внес сто одну тысячу рублей. Рыбак колхоза «Кзыл Кунчугас» Хамидай Бей-Сема-лиев – сто десять тысяч рублей. Только на строительство авиаэскадрильи тыловики внесли 12 миллионов рублей. Всего же за годы войны денежный взнос астраханцев составил более 400 миллионов рублей и около 300 миллионов рублей по государ-ственным займам.


Было в них и несколько зарплат совсем изголодавшейся Нюськи, кормившей Марусю пайками после умиравших раненых… Она сделала это по велению долга, израненного сердца и… из опа-сения сделать не так, как другие…
У любого страха свой непреходящий лик.

*
А потом наступила осень – с золотым кружевом листвы, сияющей под лучами ласкового, расслабляющего солнца. Бабье лето. Говорят, что в такую пору женщина особо мечтает о счастье – добрать золотые мгновения юности…
По странному закону природы Нюська родилась 17 сентября – как раз в бабье лето, словно для мечты об этом женском счастье. Впервые за всю войну ее отпустили раньше обычного – в связи с этим самым днем. Она получила дополнительную пайку хлеба и банку с повидлом!
Быстрым шагом Нюська вышла из госпиталя, направляясь домой и думая только об ожидавшей ее Марусе. Прямо по дороге перед нею шли два солдата. Один – высокий, припадавший на ногу с вещмешком и гармонью.
- Что-то не видела я его в нашем госпитале, – машинально отметила про себя Нюська.
Другой, тот, что пониже, – с палкой. Он постуки-вал набалдашником по каждой стене зданий, идущих вдоль тротуара и примерялся к бордюрам, осваивая дорогу.
- И этот здесь не проходил. В другом месте у нас глазное отделение, – подумала она.
Только что-то немыслимо знакомое было в его движениях со спины.
- Нет, этого просто не может быть. Сколько похожих на этой дороге я не перевидала…
Но помимо своей воли она все более и более вглядывалась в движения солдата.
Тревога как ожидание того, чего не может быть, нарастала. Маячащие впереди фигуры свернули на-право. Через десять-пятнадцать метров должны были быть ворота ее двора. Она добежала до угла и стала наблюдать. Высокий солдат отворил ворота и направил палку товарища на деревянную перекла-дину внизу, которую предстояло перешагнуть, чтобы не упасть. Однако плохо скоординированные движе-ния мешали тому сразу нащупать перекладину.
- Да чтоб ее, стерву, разнесло! Сколько собирался убрать эту… мать ее… перекладину. Так нет же, находились умники, говорили, что дверь просядет! А теперь и не пройдешь, чтоб не упасть…
- Митя… Митенька… живой, – закричала Нюська, устремившись к слепому.

*
Действительность такова, что все вокруг правы… Но у каждого – своя правда:
- Война еще не кончилась, а муж здесь вернулся, все равно какой – живой.
Она стала учить его ходить, точнее, ориентироваться по улицам. Хотела придать его жизни осмысленный характер. Стольких раненых поднимала своим терпением и волей к жизни, а его…
Все было уже не так… Наступил другой мир, не похожий на те вселенные, о которых мечтаешь в ожидании, – мир безысходный, темный, от которого хотелось бежать, потому что прежнего Митьки уже не было. Его жизнью стала война, поселившаяся в его сознании и всем его существе. В нем безысходно заперлась агрессивность против мира, который он теперь уже не видел. И временами он беспощадно и несправедливо выплескивал эту желчь на Нюську. В чем только он ни обвинял ее, и больше всего – в трусости.
- Тыловая крыса! – орал он в пьяном угаре. – Не знаешь ты, что значит война. Ты не видела смерти под пулями. Нашлись здесь патриоты. Главный хирург – немец.
- Так он же у нас на Волге родился, – пыталась объяснить что-либо Нюська, поначалу не понимая полную бессмысленность противостояния.
- Все равно фашист. Всех под нож заманивает... – осатанело вопил Митька. – А ты… сука, ты его покрываешь! - После одной очередной пьянки с хлесткой жестокостью он бросил ей:
- Ты, кулацкое отродье, никогда бы свой дом не сожгла. Ты всегда строишь, будто ничего вокруг не существует, строишь и строишь! А там… баба бы-ла… так она свою избу спалила, с ними, гадами, чтоб нас спасти. Понимаешь, никого из нас она не знала, просто из-за того, что свои… Вот кончится война, так найду ее… а тебя брошу, стерву кулацкую!
Никого искать он не собирался. Просто вырубился, упал на пол и уснул…
Вообще о той самой бабе он знал единственное – золотые волосы, которых и увидеть-то уже не мог. Но можно ль ужалить больнее женщину, которая ждала?
- Куда мне идти? Некуда! Что с инвалида взять? Война его таким сделала… Все вокруг – враги… – размышляла убитая горем Нюська, – нет для него ни жены, ни дочери, ни других каких людей на белом свете, разве что Сашка Кожевников – тот, что был его напарником, связистом-кабельщиком, на фронте.
Видно не существует для вернувшегося из того мира уз сильнее войны…
Зима уже не покидала их дома. Так повторялось из раза в раз. А однажды Митька совсем распоясался. Снял ремень и избил ее…

*
Стиснув зубы, Нюська приняла побои, только бы Маруся не проснулась и не испугалась, да соседи не услышали ее стонов… К Митькиным-то крикам все давно привыкли.
Только потом, когда, выпустив пары, он уже сник и захрапел, она вдруг почувствовала, каким надругательством над всей ее жизнью было случив-шееся.
- За что? За что? За что? – повторяла она про себя и не находила ответа. Точнее – единственный: «Ни за что!»
К горлу подступала горечь. А вместе с тошнотой и отвращением – безудержная, слепая ярость, от которой выворачивалось изнутри. Синяки горели на ее поруганном теле, а ей уже снова нужно было идти в госпиталь.
Раненые поступали один за другим. Их стоны были словно ее стонами, потому что некоторым из них, как и ей, было нельзя уже помочь. Все было на пределе, когда обезболивание лишь отдаляет агонию конца...
В то дежурство ей пришлось принять