своей распущенной, как и его жена, и ее покойная в прошлом родная мать Сервилия. И взбешенный, было, чуть не ворвался в комнату Луциллы, но удержался.
Он захотел ударить Луциллы служанок, но почему-то не смог. Именно в этот раз. И не смог, но был в таком состоянии, что готов был их всех порвать в клочья. Он лишь ударил стоящий рядом бюст Луциллы родной матери, и его в прошлом супруги Сервилии. И тот упал на пол. Как раз, возле дверей ее комнаты. Под ноги служанок. С грохотом о мрамор и разбился в куски. И он в диком бешенстве, разбив в кровь свою руку, выругавшись, понесся вниз на улицу во двор своей сенаторской загородной виллы. Ему надо было сбросить на кого-то свое дикое зло, которое не давало уже ему покоя, и так и рвалось наружу.
Он не мог им теперь сделать ничего больше. Они были служанки его дочери. И они не были уличены ни в чем, таком, как в прошлом другие ее служанки, за что их можно было просто убить, или сослать в каменоломни. И он обещал Луцилле, тогда когда заключался между дочерью и им договор на имущество Олимпии и Ганика никого из них не трогать, а тут сорвался. Но остановился. И быстро широким шагом пошел вниз на улицу из виллы.
Лентул Вар пошел быстро и почти бегом к своим слугам Арминию Репте и Касиусу Лакрицию. Ему надо было сорвать на ком-нибудь свое бешенство. И этой ночью были насмерть запороты его собственной рукой и рукой палача виллы Касиуса Лакриция при участии и подручного домоуправителя домашним хозяйством виллы Арминия Репты несколько слуг, служанок и рабынь. Их тела под утро Касиус Лакриций отвез к обрыву и краю на скалистом высоком берегу Тибра, и сбросил вниз в реку. Часть рабов была, просто избита, и их криков не слышал никто в этой загородной огромной вилле. В ее подвалах пропахших сыростью и гниением. Покрытых плесенью и наполненных страданиями и боли несчастных слуг и рабов этой виллы за долгие годы их мучений и страданий от рук семейства Варов. Избиение рабов продолжалось до самого утра, под вздохи и стоны Луциллы Вар и такие же стоны и вздохи, слившегося с ней в любви гладиатора Ритария разоренной Варами виллы Олимпия Ганика. Двое влюбленных конвульсивно дергались в последних любовных судорогах своей любовной агонии, пока умирали под плетью рабы и слуги виллы Лентула Плабия Вара. Сцепившись друг с другом, остервенело, кусая себе губы плечи и соски на груди своими по очереди зубами.
Ганик обильно кончил. Да так, что его половое детородное семя вытекло из промежности Луциллы Вар. И стекло промеж ее широко раскинутых в стороны девичьих овалами красивых бедер маленьких упертых в постель стопами ног, прямо из промежности, вниз под нее на цветные из дорогой ткани простыни любовного ложа.
Она, застонав громко и дико, закатив свои синие в удовольствии глаза выгнулась под ним дугой. И, извернулась, боком запрокидывая свою вверх подбородком голову на подушках любовного ложа. Перегибаясь в гибкой талии, упираясь пупком своего голого живота в его живот под его массивным мускулистым гладиатора телом. В его мощный напряженный раскаченный пресс. И тоже кончая.
Она, запрокидывая вверх подбородком свою в растрепанных русых вьющихся волосах девичью голову. Открыв исцелованный с кровоточащими искусанными губами рот, и оскалившись своими зубами в последней сексуальной любовной как в смертной судорожной агонии. Простонала еще раз, и раскинула ослабевшие свои девичьи в стороны руки по постели, под ослабевшим и лежащим на ней Гаником.
Вскоре они оба пришли в себя.
Луцилла приподнялась на локтях и посмотрела на любимого безумными молящими его только о любви женскими изможденными и уставшими синими глазами, теперь уже сама, глядя на него, как преданная ему наложница и рабыня. От господского велиция богатой Римской остервенелой омерзительной по характеру патрицианки не осталось и следа.
Она ему пролепетала нежно еле слышно, что нужно передохнуть. И выползла из-под него. И когда Ганик, вынув свой изливший семя, мужеский обмякший член из нее, опрокинулся на спину, она подползла и прижалась к нему.
- Доброе утро, любимый – прозвучал нежный голос Луциллы, в самое ухо Ганика – Я устала, но скоро буду снова готова, любимый – она произнесла ему.
Такого никогда, он не слышал от Сивиллы. Они, с Сивиллой просто молча, трахались и все. Так бывало почти всегда, с небольшой словесной прелюдией вначале. И Сивилла, собрав свою одежду, просто покидала его, напоследок сверкнув чернотой влюбленных в него глаз, уходила. Сивилла не то, чтобы не могла, так как Луцилла, но по всему, видимо ей больше его члена ничего и не нужно было. Сивилла еще обслуживала и Харония Диспиция Магму. И, наверное, также почти ничего ласкового не говоря, и в основном молча.
У Харония была на стороне любовница. И, вероятно Сивилла просто также как его рабыня, возможно даже ревнуя его к той в Риме любовнице, просто занималась с ним любовью и все. Чтобы погасить и спустить все свои женские бурлящие любвеобильные эмоции.
Так он теперь про себя рассуждал и почти забыл о Сивилле и ее любви.
- «Кто его теперь знает?» - подумал Ганик - «Здесь все совсем было по-другому. Даже девятнадцатилетние, более молодые рабыни германки Алекта и Милена уступали двадцатипятелетней Луцилле Вар».
Луцилла его безумно любила, и это было видно по-всему. Он ей нужен был не просто как ходячий здоровенный член. Как тем таким же молодым, как и она, рабыням Олимпии. Любили они его или нет, Ганик тоже толком не знал. С ними было малость по веселее в постели и только. Хоть их было сразу двое.
Еще вероятно, Сивилла его могла предать и из-за них, как Харония Магму из-за той городской любовницы, которую она раз только видела привезенную однажды в гости в Олимпию, как-то по осени ее хозяином.
Ганик сейчас лежал и думал. Он обнимал молчавшую, и закрывшую свои синие влюбленные до безумия в него красавца гладиатора глаза Луциллу Вар. У себя на широкой мощной гладиатора Рима груди. Играя ее русыми завитушками височных волос, у виска, наматывая их на свои пальцы правой руки.
- Колючий – произнесла вдруг Луцилла - Мужчины.
- О чем это ты, любимая? – произнес Ганик.
- О тебе, любимый – ответила она ему, проведя правой рукой по его лицу – Никому тебя не отдам. Даже смерти. Лучше умереть самой, но тебя не отдам.
- Я тебя тоже – произнес Ганик – Я даже не знал, что есть такие женщины как ты. Сивилла не идет ни в какое сравнение с тобой, любимая.
Луцилла засмеялась негромко, широко открыв свой искусанный до боли и исцелованый девичий рот.
Она была более чем довольна.
- Еще немного и можно продолжить, любимый – пролепетала снова она - Еще немного, еще немного, мой непобедимый гладиатор. Такой же, непобедимый в постели, как и на арене Рима.
Она открыла свои синие влюбленные и сумасшедшие от плотских истязающих ее девичий разум страстей глаза, и приподнялась над его мужской широкой сильной грудью. Положив правую руку в бриллиантовых кольцах и перстнях на тонких пальцах на мощные накачанные мышцы, привстала на любовном их теперь общем, застеленном дорогими тканями ложе. Свесив над ним свои русые перепутанные и слипшиеся длинные от мокрого любовного жаркого пота волосы. Она вскинула голову и спросила его – Как тебе наш тренажерный в имении зал, любимый?
Луцилла спросила Ганика, разглядывая его с мощными бицепсами красивые мужские руки. Любуясь им, как ненормальная.
- Отличный зал – произнес Ганик – Даже лучше чем был у меня в Олимпии возле тренировочной арены.
Он так сказал, чтобы не обидеть Луциллу. Он берег ее к нему любовь. А она смотрела на него, не отводя своих влюбленных синих женских глаз двадцатипятилетней любовницы, разглядывая его всего лежащего перед ней.
- Под крышей прямо в доме не на улице – произнес Ганик, и вспомнил тот зал. Тот даже не зал. Просто площадку и тренажеры, рядом с маленьким тренировочным амфитеатром под открытым небом в Олимпии. Где тренировался между тренировочными с Фероклом поединками, отрабатывая технику боя под присмотром учителя ветерана арены Ритария, как и он Ардада. Где сам гонял молодых рабов гладиаторов перед Мартовскими Идами. Выжимал с них все возможное, как и с себя. И как женщины в имении Харония Диспиция Магмы любовались им и его теми тренировками.
- «Неужели все погибло?» - подумал снова он, но его мысли перебила Луцилла Вар.
- Там тренируется и мой отец – произнесла она ему – И брат, Луций.
- «Луций» - подумал Ганик - «Он ненавидит его как раба, как и его отец Лентул Плабий Вар. И, наверное, ждет также возможности убить его».
Ганик протянул руку и положил на торчащую с навостренными возбужденными сосками Луциллы девичью в синяках от его укусов, и буквально всю исцелованную красивую молодую грудь. Глядя влюблено своими красивыми синими глазами на Луциллу Вар.
- Знаешь, я недавно ездила в Рим, в термы - проговорилась как бы невзначай, снова опустив свою растрепанную волосами голову на грудь Ганику и нежно прижавшись губами к широкой той груди Луцилла - Там встретила твою Сивиллу.
- Сивиллу – Ганик произнес негромко и широко открыл свои синие глаза – Сивилла в городе? Она была тоже в термах?
- Да, любимый – произнесла Луцилла Вар – Я назначила ей встречу и заплатила за тебя. Она легко откупилась от тебя. Ей нужна была свобода, и она ее получила за мою любовь к тебе, любимый.
Луцилла прижалась щекой к широкой мощной груди Ганика, ожидая резкого ответа или чего похуже, но ничего такого не последовало. Ганик молчал. Он смотрел куда-то вверх в потолок ее комнаты, и она это видела лежа левой щекой на его той груди и глядя на него своими такими же как и него синими глазами, в его глаза.
Луцилла была несколько удивлена его поведением после всего рассказанного тогда еще ранее и вот сейчас. Он как-то не так на все ожидаемо отреагировал.
- Она рассказала, как все было тогда там, на арене – произнесла ему Луцилла – Там была настоящая кровавая
