восстанавливая силы. И сколько Виктор ни пытался его столкнуть на пол ногами, так и не удалось. Пришлось двум прожженным индивидуалистам, как и прежде, коротать остаток ночи тандемом.
Вот он и настал, этот решающий день, что бывает по-настоящему в жизни не так уж часто, и лучше бы его совсем не было. Ясный, солнечный, обещающий удачу. Поначалу активно отдыхающие, решив не терять ни минуты свободного времени, которого у них хоть отбавляй, до предела самозанятые, самодостаточные, самопознающие себя плотно позавтракали в раннем летнем кафе. Виктор, проголодавшись, взял аж два королевских гамбургера, хотя всамделишние монархи, судя по их теле-тощим фигурам, вряд ли знали, что это такое, обходясь овсяными хлопьями №3. Но подданному сейчас досталась всего одна котлета, а Мурча, облизываясь, не возражал, если бы хозяин заказал и третий. Подзаправившись, можно приступать и к неотложному делу. Подались, не торопясь, на местный пляж, весь уставленный лежаками, поскольку кварцевого песочка здесь не имелось, а была крупная тёмная галька, напоминающая щебёнку, что укладывали в основание асфальтового полотна. Да и лежаков оказалось не ахти сколько, поскольку с утра уже все были заняты, и желающих завладеть лежбищем было значительно больше. Северный народ, решив воспользоваться весенними, сравнительно дешёвыми, путёвками, валом валил на тёплое побережье ещё холодного моря, желая оздоровиться если не морскими ваннами, то уж южным солнцем на полную катушку, подзагореть хоть мало-мальски и похвастаться дома фото с лучезарными обгорелыми мордами, грудными клетками и животами. Наши отдыхающие, не претендуя на твёрдые лежаки, вышагивали независимым строем по самой кромке прибоя – впереди, естественно, Виктор, а следом чёрный спутник, не отставая и не отвлекаясь на разглядки, тогда как хозяин заполошно крутил башкой, стараясь разглядеть через большие тёмные очки, сверкавшие из-под длинного козыря чёрной бейсболки, ту, ради которой они проехали пол-юга. Но женщин, распластавшихся на лежаках, было столько, и все на одно тело, что даже затенённые глаза разбегались, не задерживаясь долго на одной. Но все были не те. Как ни зырь, а нашей Маши не было. Не было и в прибрежной полосе моря, где, отчаянно визжа, бултыхалась, замерзая до пупырей, детвора, и стояли по пояс, задорно похохатывая, волосатые дяди, давая понять, что им, северянам, такое тёплое море нипочём, тем более что удалось перед омовением хватануть дежурный стаканчик. Тех, кто нужен, нет, хоть убей. То ли ещё не пришли, то ли где-то закамуфлировались в потаённом местечке поодаль от голытьбы. Поисковики прошествовали вдоль всего пляжа туда-сюда ещё раз, потом так же – поверху. Глухо!
Пошли, не поленились, к скопищу машин, где стояли даже палатки, в которых и сидеть, и лежать можно только скрючившись, как в утробе матери, и дымились костерки под мангалами, привлёкшие нюх Мурчи, и он исчез. Всё без толку: во-первых, Виктор не помнил, как выглядит их драндулет, а во-вторых, не будешь же заглядывать в каждый вигвам, недолго и схлопотать пяткой по балде, и загорай тогда в тенёчке. Походил-походил, поглазел-поглазел, низко надвинув козырёк чуть ли не на нос – нет наших, одни чужие. Вернулся на пляж, присел изнеможённо на солнцепёке, неприятно ощущая мягкими местами твёрдую гальку, да так, что со страхом обнаружил многочисленные вмятины. Поднялся, отряхнулся, с презрением окинул возвышенным взглядом безобразное гололюдье, уже дымящееся, уже обмазывающееся, уже что-то жующее. Постоял-постоял, неопределённо раскачиваясь с носка на пятку и обратно, уговаривая себя расширить поиски. Есть здесь где-то дикие пляжики и бухточки, куда любят забираться моторизованные отдыхающие, но все не обойдёшь, сам задымишься, да, признаться, уже и надоело порядком. Он уже и без того взмок и, раздевшись, бросился в море, смывая трудовой пот и ленивое разочарование. Порядком ознобившись, вылез, шустро оделся и резво подался на ранчо, потеряв спутника и не найдя ту, что искал. С досады забрёл в ресторанчик и ещё раз наелся как следует уже без помех, а после этого и совсем не захотелось кого-то искать, а хотелось только добраться до кровати.
Мурча появился к полудню, когда Виктор, размякнув, проснулся. Кот есть не стал, долго и жадно пил, залез под стол во дворике, улёгся на голую землю на спину и задрал вверх полусогнутые лапы, как будто отключился в кошачьей нирване. Виктор позавидовал ему, хотя место под столом ещё осталось, но, собрав остатки себя в разжиженный от жары, духоты и лени кулак, повторил в одиночку пляжный вояж, и снова безрезультатно. Опять поплескался в море и снова уединился в люксе, решив больше не тратить и без того иссякшие силы, а главное – истощившийся настрой. Если бы можно было прямо с кровати прыгнуть в маршрутку и - адью, юг! – он бы так и сделал, не задумываясь. Но оставалось ещё упрямство, которого хватало, как у этого… того самого… называть не хочется, чтобы уши не торчали.
Вечером бродили с Мурчей по городу, надеясь на «авось», но и он не помог. «Ладно», - решил, вернувшись и погрузившись в кресло в болезненно-расслабленном состоянии, - «если завтра – тоже мимо, собираю цацки, прихватываю сумчатое животное и прямиком к родителям с пересадкой у Авдотьи, чтобы забрать оставшиеся там манатки». И чихать он хотел с высоты Эйфелевой башни на все здешние заманухи. Любая горячая ванна лучше здешнего холодного моря, мягкий диван лучше твёрдого лежака, неяркое солнце сквозь окно – перегретой сковородки в ясном небе, а отравленный городской воздух – морского воздушного коктейля. И Маша ещё пожалеет, что отказалась, спрятавшись от него. Маш много, а он, такой, единственный. Так говорил себе, но думал всё ещё по-другому.
И второй день бродил по пляжу и окрестностям с утра до позднего вечера, жарился-парился, проклиная себя и Кривчуков и только изредка отвлекаясь, чтобы смочить пересохшее горло в кафе. Верный Мурча доплёлся с ним до первых лежаков и дальше идти отказался, провожая хозяина укоризненным взглядом предельно суженных глаз, потерявших под солнцем яркую зелень. В самую жару и до вечера Виктор пролежал в прострации и небытии, а когда ночь изрядно зачернела, и небосвод затеснился мириадами звёзд, тяжко поднялся и пошёл прощаться с морем. Мурча, негодник, ушёл ещё раньше прощаться со своей здешней Машей, ему-то мокрое море было до лампочки.
На пустынном холодном и тёмном пляже – никого. Приличные отдыхающие продолжают отдыхать в ресторанах, а к морю выползут лишь изрядно поднабравшимися, выше воротника, когда захочется показать свою лихость. Многие полезут в холодную воду, чтобы избавиться от лишнего хмеля. А пока – никого. Нет, однако, кто-то уже выполз в неурочное время и идёт, подсвеченный со стороны моря лунной тарелкой, такой плотной, что на ней видны кое-какие кратеры и горы. Две тени от медленно продвигающихся навстречу друг другу ненормальных отдыхающих соединились, и двое, будто встретившись по уговору, замерли в тесном объятии, а потом, не сговариваясь, упали на ближайший лежак и совершили то главное, что заповедано природой со дня зарождения всего живого. Когда поднялись, неловко одеваясь и стесняясь друг друга, Виктор пожаловался охрипшим от волнения голосом:
- Я искал тебя два дня, - прозвучало, словно ей в вину.
- Не сердись, - успокаивающе погладила его по щеке. – Я знаю. Так надо было. Я увидела тебя, - и тут же уточнила, - вернее, кота, а уж потом и тебя впереди в безобразных очках и кепке. А увидев, поспешила увести своих на экскурсию, чтобы они не увидели и не подумали, избави бог, что мы сговорились.
Он прижал ладонью её руку к своей щеке, а потом нежно поцеловал в ладонь.
- Ну и пусть бы увидели! – храбро произнёс тот, кто отважно прятался за чёрными очками и козырьком.
Она слегка отстранилась.
- Ты хочешь лишить меня детей?
Он замялся, не найдя сразу нужного ответа, хотел было назвать в качестве замены себя, но вовремя осёкся, дотумкав, что это будет дикая и неравноценная замена для матери. И только жалобно проблеял:
- У меня сердце замерло, когда и сегодня я не увидел тебя на пляже.
Марья Даниловна снова прижалась к нему, расстегнула ворот его рубашки, просунула руку и положила ладонь ему на грудь.
- Ничего, живёт! – определила с улыбкой.
Виктор ухватил её за локоть, удерживая тёплую ладонь на сердце.
- Только когда ты рядом, - предупредил кардиолога, - а без тебя оно умирает.
Она тихо рассмеялась, руку убрала и прижалась к нему всем телом, часто и гулко дыша.
- Знал бы ты, как у меня забилось сердечко, когда я, совсем не ожидая, увидела тебя, да ещё с мерзким чёрным котом! Даже в глазах потемнело.
- Маша! – позвал он с болью в голосе. – Мне нет никакого дела до твоих. Машенька! Уедем! Прямо отсюда! - Она опять рассмеялась своим волнующим хрипловатым грудным смехом. Отклонила голову, посмотрела близко в глаза, словно заглянула прямо в душу. – Уедем туда, где наши сердца будут биться ровно и в унисон.
- Куда? – и в голосе её было столько тоски, что у него невольно навернулись слёзы на глаза. – Мой поезд давно ушёл, а твой опоздал. Мы не встретились и никогда не встретимся. Не будем смешными, как поп-звёзды. – И ещё теснее вжалась в него, опровергая сказанное. – Спасибо, что подарил то, о чём мечтает каждая женщина за сорок.
Он весь дрожал.
- Знаешь, - произнёс, запинаясь, - я как-то с первого раза не почувствовал тебя как следует.
Она поняла, не стала выпендриваться, а просто сняла лёгкие трусики, что были под купальным халатом, сам халат сняла и расстелила на лежаке. В этот раз они, не торопясь, наслаждались близостью друг друга, не стыдясь похотливых бесстыжих взглядов пялящейся на них луны. Ещё немножко полежали рядом, обнявшись, и она заторопилась.
- Мне пора, а то хватятся, пойдут искать и найдут обоих, - но, не сдержавшись, они ещё постояли самую малость, тесно обнявшись и часто дыша в ухо друг другу.
- Скажи хотя бы, - чуть не простонал он, - что во мне тебя не устраивает?
Она отстранилась, повернулась к морю, лицо её в свете луны стало бледным, неживым, а тёмные глаза заблестели тлеющими угольками.
- Ты хороший парень, - подсластила следующую горькую пилюлю, - но… - и притормозила, соображая, как сказать о том, что думает, чтобы не обидеть. – Я не могу понять, зачем я тебе такая, старая и потрёпанная, обременённая семьёй. Зачем нам быть вместе? – Этого он и сам не знал, но надеялся со временем узнать, когда будут вместе. – Знаешь, ты меня прости, но в тебе, хорошем, нет даже плохонькой надёжности. Ты зовёшь, и сам не знаешь, куда, так ведь? – угадала его слабину. – А мне, старухе, нужна стабильность, хватит неопределённости, я уже стара для поисков неведомого. – А он, слушая, разгадал, наконец, свою суть: в нём нет Большой Мечты, которая нужна Маше, да и ему бы не помешала. А у каждой мечты должен быть нажитый жизненный фундамент – и его нет, он гол душой и ни на что не способен. Жизнь износилась без жизни. – Всё! – произнесла твёрдо, как приговор. – Прогони меня! Ударь!
- Что ты! – оторопел он от неожиданной просьбы. – Как можно!
Она глухо рассмеялась.
- Вот потому мы и не можем быть вместе. Прощай, - обняла, крепко расцеловала, - не провожай, - и пошла, быстро удаляясь вслед за торопящейся тенью, и скоро обе
