абстрактный принцип формы само-присутствия, того, что является началом. Но началом чего? Всего того, что становится самим собой, отдельным от всего и в этом смысле со всем связанным как вне себя находящимся. Конкретно содержательным такой принцип как уже субъект отношения становится в жизни в пространстве, среде жизненного времени.
Так размышляя, я внезапно обнаружил в себе осознание острого переживания того, что чувство реальности мы вполне ощущаем только относительно самих себя. Ставя себя на место других людей, переживающих нашу гибель, мы сами того не замечаем, что переживаем за них свои собственные переживания. Именно поэтому они так болезненны. Другие же, естественно, всплакнув, быстро отходят и продолжают, как ни в чем не бывало, заниматься своими обычными делами, напрочь забыв о нашем не-существовании. И это понятно. Здесь нет ничего предосудительного.
19 февраля 1651 г. Вчера ночью мне приснился сон, удивительно похожий на тот сюжет, который я вычитал еще в далеком детстве из случайно попавшейся мне на глаза книги, сидя в замковой библиотеке в Вертей-сюр-Шаранте. В ней излагалось жизнеописание одного моего старинного предка, Филиппа де Коммина, известного своими мемуарами о политике графа Шароле и короля Людовике XI Валуа. В этом повествовании речь шла о том, как он поведал анонимному историографу перед смертью, что с ним случилось сразу же после его свадьбы. Это было, дай Бог памяти, в незапамятные семидесятые годы XV столетия, когда люди были простыми, а нравы грубыми. В те времена все было понятно: друзья были друзьями, а враги врагами. Вот тогда и случилось та ужасная история, которую я заново пережил уже во сне, как будто она произошла со мной.
Мне приснилось, что я нахожусь в зимнем лесу, покрытом белым как саван снегом. Голые деревья почернели от холода. Изо рта у меня валит клубами дым от перехватывающего на морозе дыхания. Слышен стук дятла, звонко раздающийся у меня в ушах. Стройный иноходец, подо мной то и дело ходит ходуном, нервно переступая с ноги на ногу, так что мне приходится периодически натягивать поводья, чтобы охладить его горячий норов. От этого мой конь возмущенно хрипит и недоуменно косит на меня встревоженным глазом. Он как бы спрашивает меня, зачем я напрасно сдерживаю его охотничий азарт.
Внезапно вдали раздается трубный глас из охотничьего рога и следом слышен заливистый лай собак, преследующих свою добычу, которая неожиданно показывается передо мной на опушке леса. Это семейство оленей, которые настороженно прислушиваются к стремительно приближающемуся охотничьему гону, прядя своими изящными ушами. Однако, завидев меня в углу поляны, они испуганно мчатся в противоположную сторону и тут же скрываются, ломая сучья жимолости, стоящей у них на пути.
Но недолго я находился в одиночестве. Там, где прежде были олени, показались гончие, а следом за ними суетливо спешащие охотники верхом в старинных приталенных коротких камзолах под соболиными и лисьими шубами с остроносыми замшевыми и бархатными беретами и такими же остроносыми туфлями. На меня почему-то никто не обратил внимание. Кавалькада охотников, услышав лай собак и отчаянный хрип олененка за чащей кустарников, бросилась за несчастной добычей, образовав столпотворение, вызванное азартным желанием каждого первым «завалить» свою добычу. На поляне остались только два охотника. Я осторожно, насколько это было возможно, подобрался к ним ближе, чтобы расслышать, что они шумно обсуждали друг с другом. Спор разгорелся не на шутку. Предметом спора была некая женская особа. Присмотревшись к спорящим я угадал в одном из них своего далекого предка, заметив с ним сходство одного из портретов, который висит в боковой галерее в моем родовом замке. Другой охотник был незнаком мне.
Попробую их описать. Собеседники были одеты по тогда популярной среди знати бургундской моде. На плечи моего предка был накинут плотный круглый итальянский плащ «палето» красного цвета. Следующий слой одежды был представлен верхним камзолом, который назывался, если мне не изменяет память, «пурпуэн» синего цвета со стоячим воротничком с меховой опушкой. Спереди он был узким, подпоясывался в талии. От талии полы пурпуэна расходились в виде юбочки. Его рукава сверху расширялись в виде буфа «жиго», а снизу от локтя до запястья были заужены. Из под пурпуэна выглядывал серебряный нижний камзол «дуплет», подбитый мехом, с белоснежной льняной «камизой». Ноги были одеты в чулки «шоссы» салатного цвета, на которые были натянуты красные туфли «пулены» с удлиненными носками.
Соперник Филиппа де Комина был одет в робу серого цвета, на которую был накинута рыжая шуба, открывавшая одну половину робы, раскрашенную в черно-белый цвет в форме «домино». Такой же рисунок носили и чулки, обутые в остроносые туфли желтого цвета. Меня сразу насторожил желтый цвет предательства и вероломства, издревле пользовавшийся дурной славой.
Они вели нешуточный разговор. Собеседник моего славного фламандского предка укорял его в том, что тот увел у него невесту.
- Пойми, Рауль я ни в чем не виноват. Выбор между нами сделала Марго. Кто знал, что мое невинное знакомство с Маргаритой, которое ты сам затеял, обернется этим. Я честен перед тобой. Мы с Марго любим друг друга и относимся к тебе как к нашему общему другу.
- Филипп, ты думаешь, что такое жалкое объяснение может удовлетворить меня? – ответил задыхающимся голосом сеньор Рауль, схватив за плечо Филиппа де Комина, и так крепко сжал его своей рукой в черной перчатке с красной полосой, что тот скривился от боли.
И тут я увидел, как в другой руке Рауля блеснул металл и в тот же миг услышал вскрик Филиппа, полоснувший меня по всему сердцу, так что мне стало больно и я еле удержался на ногах, как будто не его, а меня предательски пронзил кинжалом мой друг.
- Так умри и пусть Марго не достанется никому из нас, - прошипел Рауль и подтолкнул уже падавшего Филиппа к холмику снега, наметенного с куста рябины.
Мой славный предок как сноп повалился прямо в снег, ободрав себе лицо о сучья куста, с хрустом сломавшиеся под его немалым весом, и затих. Рауль подошел к нему ближе и, посмотрев внимательно в его закрывавшиеся кровавой пеленой глаза, аккуратно вытер о полу перпуэна соперника длинное узорное лезвие кинжала и вложил его в ножны на поясе своей робы, прикрыв соболиной шубой.
Я больше не мог сдержать своего возмущения и крикнул ему: «Защищайся, негодяй»! Однако тот только посмотрел сквозь меня и побежал к своей лошади. Затем вскочил на нее и, стремглав, не оглядываясь, поскакал на звуки удаляющейся от места преступления охоты.
Я проклинал свою вынужденную безучастность и терялся в догадках, как помочь моему старинному предку, а в это время жизнь, капля за каплей сочась из раны темной кровью и обагряя собой чистый снег под ним, молча выходила из него.
Внезапно за моей спиной раздался испуганный возглас и на сцене перед телом Филиппа де Комина показался юноша с перекошенным от страха лицом. Это был, вероятно, его паж, потерявший своего господина и бросившийся на его поиски. Я невольно поставил себя на его место и тут же испытал весь ужас открытой ему горестной картины.
Несмотря на очевидное злодеяние, приведшее меня в состояние леденящего оцепенения, я не мог не отметить картинности того, что происходило у меня перед глазами. Паж, положив голову господина на свои колени, зажимал своим замшевым беретом рану на левом боку сеньора Филиппа, а другой трубил в рог, призывая охотников на помощь.
Вскоре в углублении сцены сна показались встревоженные охотники на взмыленных лошадях, и первым из них поспешил к распростертому телу Филиппа де Комина его вероломный друг с неподдельным ужасом в глазах.
И тут я невольно почувствовал себя лишним на этом «черном представлении» чужой жизни, и сон медленно стал сворачиваться, вытесняя меня в обычную жизнь. Но то, что я пережил во сне, еще долго преследовало меня днем и ночью, вызывая у меня сокрушенные вздохи, от чего на глазах у меня наворачивались слезы.
Как можно оценить такой метафорический сон? Что он означает, на что намекает, что сообщает, о чем предупреждает? Об этом я не могу не думать.
25 февраля 1651 г. Третьего дня мы покинули гостеприимную Венецию, сев на торговую фелуку, чтобы пуститься в плавание в Новый Свет. Карибы, точнее, остров Гваделупа был целью нашего путешествия. Я, наконец, принял решение отправиться навстречу своей судьбе, и поплыл для того, чтобы вернуться к самому себе на остров Пьера. В мои намерения входило зафрахтовать на самой Гваделупе небольшое суденышко для поездки на остров, где уже проживал мой двойник, находящийся без сознания. Ради справедливости следует признать, что это я являюсь двойником самого себя. В последнее время я начал сомневаться в том объяснении, которое давал путешествиям во времени. И в самом деле, как можно, не нарушая закона логики времени, оказаться в прошлом тому, что еще будет. Ведь нам известно, что имеет место быть как раз, наоборот, прошлое в будущем как память о том, что действительно было. Тогда как будущее в прошлом есть лишь в качестве мечты, но не наличной реальности. Будущее – это то, что не прошло, но мы о нем не знаем. То, что мы знаем своим существом, есть настоящее. То, что мы не знаем из не прошедшего, и есть будущее, которое мы узнаем в свой час.
Впервые я пережил авантюру времени тогда, когда переселился в нем из настоящего в ближайшее будущее. Так мое только еще настоящее стало уже прошлым. Я одним махом перепрыгнул в будущее на несколько десятков лет. При этом я сам не только не постарел, но помолодел и стал юношей, в котором признали моего внука. Но для этого признания моему действительному, настоящему внуку пришлось заблаговременно исчезнуть, кануть в Лету.
Второе мое путешествие я осуществил, оказавшись в прошлом, в той точке или моменте времени, с которой начинались те значимые события моей жизненной истории, которые были связаны с мгновенным или моментальным перемещением во времени. О том и другом событиях перемещения во времени я оставил записи в своем личном дневнике. Так я стал авантюристом времени. Что это означает, что значит быть «авантюристом времени», я испытал на собственной шкуре.
12 апреля 1651 г. Прошло больше месяца, как я не вел дневник. За это время мы с Натали доплыли до Гваделупы и наняли шлюп, чтобы добраться до острова «Верный». На Гваделупе я часто ходил, перевязав лицо платком, чтобы меня не узнал сородич моей жены, Арман де Ла Муа, с которым я должен был встретиться спустя два года на обратном пути во Францию. Я видел его два раза, но предусмотрительно отходил в сторону, чтобы случайно не столкнуться. Мое решение плыть на остров «Верный» к самому себе и моему слуге Пьеру казалось мне сумасшедшей идеей. Можно было оставить Натали с Анжело дожидаться меня на Гваделупе. Но что они будут делать вместе во французской колонии целых два года? Это было опасно: моя затея могла раскрыться. К тому же я не мог так бессердечно
| Помогли сайту Реклама Праздники |
При цитировании ссылка на сайт обязательна. Exsodius 2008 - 2024
18+