ИЗ ЖИЗНИ УЖЕ МЫСЛЯЩИХ, НО ЕЩЕ НЕ РАЗУМЕЮЩИХ

лучше схемы Гегеля, тем более какого-то… как ты сказал? Кожева?
      - Да. Схема мышления есть и у меня. И, в принципе, она тоже состоит из триад и пентады, составляя в целом гексаду.
      - Гексада – это шестигранник?
      - Да, правильно.
      - Шестигранник в мышлении? Что за фантазия! Ты сочиняешь.
        - Нисколько.
      - Тогда это неправильно.
      - Но постой…
      - Мне это неинтересно. Ты, конечно, можешь взять мою схему и поработать с ней, чтобы понять, как следует думать. Но только философы могут это разобрать сами. Ты ведь историк! Наверное, ты меня не понял.
      - Где мне тебя понять.
      - Вот видишь, ты потерялся в моей схеме, - не знаешь даже, где в ней завязки и развязки понятий. Тебе еще рано, если, вообще, будет доступно в будущем понять, как работает мысль мыслителя. Ну, будешь меня слушать?
      - Почему бы и не послушать. Только ты не отвлекайся на себя, а то распускаешь свой хвост, как павлин.
      - Ах, ты обиделся…
      - Нет, я не обиделся. Замечу только: если ты умный, то не отказывай другим в уме, иначе, в чем твой ум, - в том, что ты умный или в том, что нет умнее тебя?
      - Ты сам-то понял, что сказал. Я понимаю, что человек хочет справедливости, но зачем тебе быть философом? Для этого надо иметь способности. Ты вот историк. Я ценю, что ты много знаешь… Помнишь, что говорили древние? «Многознание уму не научает». Знаешь, что означает этот афоризм Гераклита?
      - Что?
      - Что-что? Что означает. Вот видишь, для тебя уже трудно так думать, как думает философ. Между тем я только еще начал размышлять.
      - Ты по делу говори.
      - Так вот, Учитель, ну, ты его знаешь, привел мне этот афоризм в полном объеме, а именно: «Многознающие мужи говорили: многознание уму не научает». А, ты?! Я его понимаю. Знаешь, что он ни скажет, я понимаю, что он неспроста сказал, а для меня, чтобы я додумался, - додумал за него. Ему все некогда. Хотя все, что он ни скажет, иметь большой или скрытый смысл. Впрочем, может быть, он и не знает, что действительно сказал. Это и неважно. Важно то, что он сказал мне. Сколько я говорил ему: «СС, займитесь собственной философией! У вас получится». Так он отшучивался: «Послушал я твои упражнения в сочетании понятий бытия и не-бытия. Ты думаешь, что от того, что будешь переставлять местами понятия, появится больший смысл? Если бы это было так, то «мин цзя», - так называется «школа имен» китайских софистов – была бы последней школой в философии. Между тем они еще не полные философы. Если ты это называешь собственной философией, то занимайся сам, а мне скучно этим заниматься». Учитель, конечно, умный и знающий философ, но он связан чужой мыслью.
      - Ты хочешь сказать, что он культурный философ?
      - Да, если ты правильно понимаешь, что такое «культурный». Ты тоже культурный. Вы родились культурными, точнее, отождествили себя с культурой и поэтому с трудом понимаете, если вообще понимаете то, чем пользуетесь. Я вырабатываю культуру сам, а вы пользуетесь ею. Вот в чем принципиальная разница. Я понимаю только то, что сам сделаю. Только так можно стать мыслителем, а не культурным, ученым. Ладно. Мы потом когда-нибудь об этом поговорим еще, если ты будешь готов к разговору. Вернемся к афоризму. Что он означает? От того, что ты узнаешь, ты не станешь умнее, чем был до узнавания. Это узнали те, кто много занимался познанием. Понял? – с превеликим сомнением спросил старший друг друга помладше, не догадываясь о том, что высказал тривиальное истолкование «темного» афоризма Гераклита. К сожалению, старший друг думал, что все, что он ни надумал, является гениальной выдумкой.
      Средний друг пропустил мимо ушей вопрос ON. Он только заметил: «Почему не станешь умнее? Не потому ли, что само узнавание и есть демонстрация ума? Если ты знаешь, то в этом знании уже есть ум. Именно в знании ум «находится в своей тарелке». Важно здесь не количество знания, а само знание как качество ума. Возможно, на это Гераклит хотел обратить внимание своего читателя или слушателя.     
      - Ты, как всегда, ничего не понял. Вот видишь, сколько тебе не намекай, ты обязательно скажешь какую-нибудь глупость.
      - Ну, конечно. Как я – так глупость, как ты - так мудрость.
      - Правильно. А, ты как хотел? Кто-то должен остаться в дураках. Естественно, в дураках остается дурак, а не умный.
      - Смотри, не рой другому могилу, а то сам в нее попадешь.
      - Это не я, а ты сам вырыл себе могилу. Не зарывайся в то, чего сам не понимаешь. Слушай тех, кто лучше тебя разбирается в умных вещах.
      - Какой толк с тобой спорить?! Ты продолжай. Только говори о предмете беседы, а не переходи на личности.
      - Так ты сам отвлекаешь на них меня самого.
      - Сам, самого. Умнее не придумал? Если ты отвлекаешься, то сам отвлекаешься или я отвлекаю тебя? Если я отвлекаю, то где твоя хваленая самостоятельность в мысли? Если ты отвлекаешься, то не способен держаться в мысли. Между тем важно не только замыслить, но и удержаться в мысли, чтобы додумать ее, согласно твоему же логическому объяснению, как ты думаешь.
      - Моим же оружием меня побиваешь? Ты хочешь поговорить о своем, о самости, о сам как сущем, о том, что такое собственно, собственность? Кстати, интересная тема. Еще Гегель обратил на нее внимание.
      - Кстати, «кстати» не к местоимениям, которые, конечно, заслуживают нашего вдумчивого внимания, а к моему сообщению, что я тоже складываю и раскладываю схемы для того, чтобы двигаться в мысли в нужном направлении от идей к понятиям.
      - Пускай. Разве я мешаю тебе строить схемы? Строй. Только причем тут я? У меня есть своя схема и она работает. А, вот твоя, - не знаю. То, что я не знаю и не хочу знать, - говорит о многом: о том, что она вряд ли работает. Иначе она давно была бы у меня. Но у меня моя схема. Я знаю, что умею думать. Рекомендую: учись. Можешь у меня учиться, - я не против. Только не отвлекай меня своими вопросами невпопад. Может быть, когда-нибудь научишься думать сам, без своих книжных червей. Хотя я сомневаюсь.
      - То, что ты думаешь по схеме, не означает, что ей следует быть той же самой, что у тебя. Научишься думать -  это правильно думать?
      - Я уже устал повторять: «вот видишь»! Если ты думаешь неправильно, следовательно, ты просто не думаешь. Логик много и тем более логических схем. Но истина одна. Когда она достигается, то истинным становится только тот путь, который к ней приводит. Вот и все. Ты не знаешь даже этого. Ну, как ты можешь понять меня, то, о чем я думаю, если не разбираешься в элементарном.
      - Есть еще что ты думаешь и как думаешь.
      - Так они есть в том, о чем думаешь. Ты этого не знал?
      - Чего не знал? Они ведь разные.
      - О чем я думаю?
      - О чем угодно ты не думаешь, ты обязательно это сводишь к себе.
      - Правильно.
      - Ты намекаешь на то, что в тебе как предмете мысли или «о чем» мысли уже содержится что можно подумать о тебе, при условии, что думать следует так, как думаешь ты?
      - Примерно так, но ты многословен.
      - Но как об этом еще короче сказать?
      - Думай, а не говори об этом. Вот тогда слова сами сложатся в порядок мысли. Грамматика – образ логики.
      - Кстати, ты как пишешь? Когда пишешь – тогда думаешь о том, о чем пишешь?
      - Ты опять торопишься, и в результате мысли у тебя следуют за словами, а не наоборот, как положено думать философу, чтобы понять, о чем он думает. Сначала я думаю, а думаю я, следуя по схеме. Это означает, что мои мысли текут по логическим канавкам, чтобы разлиться в том месте, где они соединяются в едином выводе мысли. Когда есть единомыслие, его можно уже изложить в знакомых словах, - порционно разложить по граммам смысла в заготовленных лунках/структурных ячейках языка.
      - И что в-шестых?
      - В-шестых, есть то, что я уже сказал тебе. Но мысли следует излагать не только в словах, но и в делах, поступках, чтобы они бумерангом отражались на твоей собственной шкуре, тем самым подвергаясь коррекции на безопасность. 
      Примерно так думали, переговариваясь друг с другом, наши два друга, когда был жив еще один из них. Впоследствии средний друг развил в себе способность думать, как до беседы и письма, так и во время оных, до такой степени, что это выходило само собой, без излишнего напряжение его ума. 
      Третий, младший, друг думал так, как ему подсказывало его большое, «огненное» сердце. Оно «выжигало» мысли в его голове. Как правило, эти мысли ложились в уже готовые формы услужливого языка первопорядковой логики предикатов. Поэтому по мере того, как он говорил, чтобы быть понятным, а этому его научили учителя психологии, то, что он говорил, становилось непонятным, ибо его речь плавала относительно того, о чем он говорил. Предметность мысли младшего друга была ненаучной, во всяком случае, она остается ненаучной до сих пор. Несмотря на то, что научные термины, которым можно приписать строгое значение только в том случае, если они будут применяться к научным предметам (то есть, к предметам, которые подлежат описанию, сравнению и измерению), прикладывались младшим другом, как и многими психологами, к ненаучным предметам, они от этого не становились научными, а термины однозначно понятными.
      В результате он думал и говорил по логике, не сообразной предмету беседы, и поэтому сам зачастую запутывался в мыслях и словах, то есть говорил не то, что интуитивно чувствовал. Итоговое противоречие, в котором нельзя было не запутаться, было результатом не логической ошибки, но иллюзии самого человеческого разума. Механизм иллюзии ума был описан еще Кантом, которого навел на него опыт духовидения Сведеборга. Поясняя грезы духовидца грезами метафизика, Кант установил, что заблуждение и того, и другого кроется в недопустимой амфиболии рефлексивных понятий, которые применяются к предметам недоступным обыкновенным, то есть, подтверждаемым чувствами людей. Предмет его стремлений подлежал не научному/рассудочному исследованию и даже не философскому/разумному пониманию, но мистическому/телепатическому вчувствованию и переживанию сердцем. Таким образом умножения сущностей (расщепления тело на семь тел и т.п.) младший друг пробовал понять то, что, в принципе, непонятно, но доступно так называемым «тонким чувствам» (вибрациям).
      Но где гарантия достоверности таких чувств? Гарантия только в вере, которую оккультисты, «зацикленные» на тайном посвящении избранных, в отличие от попов, ориентированных на невежественную массу, признавали в качестве не веры, но знания. Что это за знание такое?  Тайное. Обыкновенно знание явное, а у этих оккультистов оно тайное. У нормальных, обычных людей не знание тайное, а незнание. Оно тайное, непонятное. У оккультистов все наоборот, - знание тайное, а незнание, то есть, знание обычных, а значит, не сведующих людей, не тайное, известное сведущим, просвещенным и посвященным. Выходит, тем более тайным является знание, а значит, тем более истинным, чем менее оно понятно.
      Интересно получается. Как так? Ведь признаком истинности знания является его очевидность. Но очевидность у оккультистов не простая, а хитрая: знание является только тем, у кого чувствительность обострилась до такой степени, что превратилась сама в бесконечно исчезающую величину. Поэтому чем