Этот не высказываемый словами и не понимаемый в понятиях предмет своих влечений младший друг называл не научным термином, а философской категорией «иное». Но приписывал ей не философский смысл понятия, а оккультный смысл символа, записывая его сплошь заглавными буквами: «ИНОЕ». Но и здесь его ожидало фиаско: как можно чувствовать и переживать сердцем то, что противоречит природе средства – сердца, ведь иное не соединяет, а разделяет?
Как преподавали друзья
Наши друзья были преподавателями. Они работали со студентами. Интересно, как они с ними работали? Что касается прочих преподавателей, то хотя они работали с ними, те не были им интересны, ибо никто из других преподавателей не занимался серьезно философией как духовной работой. Развивать же сознание других преподавателей, - напрасный труд, потому что они уже сложились как взрослые. Взрослые подлежат либо ломке, как больные раком - химотерапии, но здесь есть большая опасность, что они станут «умственными калеками», если вообще не окажутся «моральными уродами», либо утилизации в качестве технологов или техников института образования.
Старший друг «снимал» между собой и студентами дистанцию. Он прекрасно понимал щекотливое положение студентов, которым учитель предлагает быть товарищами, переживая нечто подобное в своем отношении к Ученому, который был его научным руководителем. Ученый вскоре после их знакомства предложил ему перейти на «ты». Старший друг дал понять Ученому, что он благодарен тому за снисхождение, но из уважения перед его авторитетом будет продолжать держаться с ним на «вы». Какую цель преследовал при этом ON в своих отношениях с учениками? Никакую другую, кроме цели познания предмета. Дело в том, что, по мнению ON, философия окажется доступной студентам только при одном условии, - когда ничто из человеческих отношений не будет им мешать вести беседу на равных.
Для достижения поставленной цели требовалось поддерживать интерес не только к предмету обучения, но и к личности каждого студента, так как, только открывшись каждому студенту, можно было надеяться на обратное открытие с его стороны. Не всегда, конечно, ученики шли навстречу, а тем более ученицы, которым мешала раскрыться, показать свои способности неверная установка на заучивание философии. Таким образом философию не освоишь и не усвоишь. Она становится понятной при должном напряжении ума, которое работает на умение держать себя в руках. Только тот сможет раскрыться, кто умеет скрываться в самом себе, ибо тому раскроется истина мира, кто сможет погрузиться в себя. Откройся и тебе откроется. Но можно открыть только то, что есть внутри. Однако есть ли это у студентов? Обыкновенно то, что есть у них внутри – это свернутое или сложенное внешнее, то есть, впитанное из их окружения, данное им родителями или сверстниками. Прежде всего, это предрассудки и предубеждения, установки и стереотипы зрения и поведения.
Для того, чтобы внутри тебя было что-то твое, требуется медитация как упражнение в самопознании самого себя. Сам и себя. Только так, а не зубрежкой материала учебника, постигается философия как универсальное средство познания всеобщего, включая его в самом себе. Это практиковал со своими учениками старший друг. Поэтому он работал только с теми учениками, кто хотел работать с ним. Таких было не много, но они были.
Средний друг работал не со студентами, а с их сознанием, ибо сами по себе они его как философа не интересовали. Ему было интересно сознание, а не человек. Это было странно, так как он был научным специалистом по антропологии. Но присмотревшись к тому, как он ведет занятие, можно было догадаться, почему он выбрал такую методу обучения философии. Дело в том, что студенты его интересовали, но как предмет антропологического исследования. Философия же есть не наука о человеке, а размышление о конкретно-всеобщем. Что является таким всеобщим в человеке? Сознание. Вот поэтому среднего друга занимало сознание студентов, а не частные особенности их натуры, выражающиеся в характерных мнениях, которые лишь по недоразумению зовутся «личными», а на самом деле являются абстрактно общими. Ими он интересовался как ученый для себя, а не для самих студентов. Средний друг полагал, что больше пользы он может принести студентам, развивая их сознание, а не изучая их, как «подопытных кроликов».
Однако позже, когда младший друг уехал, а старший друг умер, средний друг, оставшись без друзей, стал интересоваться студентами как людьми, а не «подопытными кроликами», используя для этого сознание, чтобы довести их до понимания друг друга в качестве проводника такого понимания.
Младший друг акцентировал в работе со студентами свое внимание на их экзистенциальных переживаниях того, как они себя видят и ведут в обществе, и через эти переживания как аффекты сознания пытался корректировать их поведение, чтобы оно было социально приемлемым. Он вел себя с учениками как такой учитель, который скрывается за их спинами, а не находится в центре круга внимания. Можно сказать, что младший друг пытался не притягивать учеников к себе как магнит, но окружать их своей заботой как спасательный круг. Для этого следовало подбирать ключи к тому, чем они были озабочены. Но в этой озабоченности была немалая доля опасности, ведь ученики могли спроецировать на нем свою озабоченность (наш младший друг не был адептом школы Фройда). Вот для чего нужно было уклоняться от ученического проецирования и скрываться за их спинами. В том, чтобы ученики не сделали его заложником своих комплексов и не навредили самим себе, требовалось проявлять педагогическую хитрость и терапевтическую осторожность.
Этапы жизненного пути друзей
Старший друг начинал свой путь с путевки в жизнь в качестве учителя истории сельской школы сразу после десятилетки. Он еще не знал тогда философии.
К философии он перешел от английского языка на иностранном факультете. Язык забросил из-за зубрежки и съехал с Алтая на Урал. Но там, проучившись курса два на философском факультете, перешел на заочное отделение. Учась на заочном отделении, работал почтальоном у себя, на Алтае. Разнося почту, подбирал под ногу мысли, и вот так, часами отмеряя шаг, учился думать. Ноги сами носили его по адресам, когда он думал, думал, думал, вырабатывая из себя философа.
Философия не мешала ему, а, наоборот, помогала заниматься творческими делами: писать стихи известной екатеринбургской рок-группе, рисовать, сочинять шутки и пр. ON был редким случаем не текстовика, но говоруна в философии. В разговорах он проявлял себя как мыслитель. Настоящим шедевром мысли были не его тексты, а он сам собственной персоной. В этом смысле он действительно был модернистом.
Ему говорили и друзья по учебе в университете и его младший друг по работе, что в нем парадоксально сочетаются логик и художник. Мысль он творил как вольный художник, но излагал ее как строгий логик.
Он пробовал найти логику в свободе. Она там есть, если это свобода логики. Но ее нет в той свободе, которая есть свобода от логики. Здесь он заблуждался, потому что был логическим фаталистом или абсолютным рационалистом. Не все логично. Да, есть исключения из логики. Они как раз подтверждают существование логики, ее правил. Но от этого они, исключения, не являются логическими. Здесь есть одна ошибка, больше того, иллюзия. То, что есть исключения из правил, которые подтверждают истинность правил в области действия правил, это так. Исключения ограничивают нечто, тем самым это нечто определяя. Это нечто есть область правил, согласно которым происходит нечто. Исключения из правил являются условиями возможности необходимости нечто, что существует или действует по этим правилам. В этом смысле исключения из правил логичны не для себя, а для этих правил.
Логично, что есть исключения из правил логики. Это похоже на то (или подобно тому), что есть не только материальное, но и идеальное; но от того, что идеальное реально, оно не становится материальным. Поэтому можно сказать так (для того, чтобы понять): логично, что есть исключения из правил логики, но там, где есть исключения из них, они не работают, и то, что они там не работают, это логично и потому имеет смысл. Если есть место для не логичного, а то, что не логично, с точки зрения логики абсурдно, то это не рационально, но все равно имеет смысл. Абсурд – это отсутствие смысла: таков смысл абсурда, если имеет смысл назвать его бессмыслицей. Причем абсурдным может быть для одной логики то, что не абсурдно в логическом смысле, то есть, логично для другой логики. Например, абсурдно искать в двузначной формальной логике противоречие, потому что недопущение противоречия является условием действия как уже правило самой этой логики. Но противоречие является условием работы другой уже содержательной (генетической/порождающей) или диалектической логики. Это абсурд в логике вообще и в частности в диалектической логике. Но есть абсурд как исключение логики вообще. Это не логический абсурд, но реальный абсурд.
Может ли реальный абсурд быть моментом логики уже не мышления, но самого бытия? Или может ли реальный абсурд быть моментом бытия субъекта логики, а не логического субъекта? Реальный абсурд может быть моментом бытия, если есть нечто общее для абсурда и не-абсурда, не логичного и логичного. Что этим общим будет для того и другого? Оно же, само бытие. В случае с реальным абсурдом это то, что он реален, бытиен, но не как само бытие, а только момент его становления, ибо бытие разумно, логично, ведь речь идет о логике бытия.
То, что реальный абсурд может быть моментом бытия субъекта логики, понятно, ибо имеет смысл. Что это за смысл? Смысл того, что человек как субъект логики может руководствоваться эмоциями, не отдавая себе отчет в том, к чему они могут привести. Но вот когда они приведут его к этому, то он будет вынужден задуматься над этим. Размышление над последствиями абсурдного, не рационального или иррационального поведения (под влиянием эмоций, например, гнева) может надоумить его извлечь из них логический урок: именно это следует из нарушения законов или правил логики, что логично. То есть, логично не само нарушение правил логики, а следование из такого нарушения. Если человек сделает правильный вывод (урок) из последствий нарушения правил логики, то, в принципе, он может отдать себе отчет в том, к чему это может его привести уже не формально, но вполне содержательно в подобной ситуации. Во всяком случае, у него будет шанс не поддаться