МАЛЕНЬКИЙ ПАМЯТНИК ЭПОХЕ ПРОЗЫ

- Да, я понимаю, - вдруг глухо сказал он. Я опешила. Не ожидала, что так быстро он сдастся и… И – что? Мы продолжим невозможные теперь уже отношения? К примеру, для него они вполне возможны и впредь (правда, тогда я должна принять, что Миша – не совсем тот человек, которого мне хотелось бы любить). Но для меня-то категорически нет!
В семье появится младенец. И если моё сознание с огромным трудом, хоть как-то, пусть мучительно, но всё же мирилось с наличием восьмилетней девочки, то рождение ребёнка – непреодолимое препятствие. Потому что, во-первых, нельзя блудить (о, господи!), когда у тебя только что родился сын… или дочка. А во-вторых, появление малыша об очень многом говорит. И о том, что между мужчиной и женщиной далеко не всё кончено, и о том, что для женщины сохранение беременности – это принятие осознанного решения… «чтобы мужа удержать!» - угодливо подсказывала память досужее бабское объяснение. «Пузом семью сохраняет!» - откуда в моей голове взялась такая мерзость?
- Нет! – я зажмурилась и затрясла башкой.
- Что – нет? – тихо спросил Миша. – Я понимаю. Понимаю, что всё… Я был готов, знал, что ты так скажешь. Поэтому выжидал. Да, малодушничал, боялся. Прости. Или не прощай, теперь уже неважно.
Не помню, как мы тогда записали ту клятую рекламу. Как-то записали.
Всё было будто в тумане. Прежде чем выйти из полумрака эфирной, я привела себя в порядок. Сделала лицо.
Подойдя к своему столу, достала из сумки лекарство, которое с некоторых пор всегда таскала с собой, и незаметно приняла его, налив чаю. Хорошо, что Веры в тот день не было на работе, она заметила бы непорядок: несмотря на нормальный внешний вид, меня всю трясло, будто температура поднималась. О, хороший повод, однако!
- Олег, я уйду домой, меня лихорадит, похоже, грипп, - зашла я к начальству отпроситься.
- Не, вот гриппа нам точно не надо, - встревожился тот. – Иди, не дыши тут, отлежись, если что – мы по телефону тебя достанем, окей?
- Конечно! Я всегда на связи, - и помахала рукой, улыбнувшись. При гриппе ведь люди вполне способны улыбаться, правда?

Невменяемая я.


БЕСКОНЕЧНЫЙ ВИСОКОСНЫЙ

Дома я слегла. Конечно, никакой то был не грипп, а что-то вроде нервной горячки. Температура поднялась до 39, сердце сбоило. К счастью, у меня в аптечке всегда водились транквилизаторы и снотворные. Просыпалась я лишь для того, чтобы в состоянии зомби выползти на кухню, выпить чаю с куском хлеба, принять очередную дозу транков и снова завалиться в кровать – спать, спать, чтобы не думать, не чувствовать, не испытывать мучений! Сон – лучшая анестезия для душевной боли.
Телефон надрывался и визжал, но я не реагировала. Таблетки работали на совесть, их было много.
Естественно, что к концу второго дня, ближе к ночи, меня разбудил звонок в дверь, звучащий как сирена: на кнопку нажали и не отпускали, звонок бесновался, как не прихлопнутый будильник.
С трудом оторвавшись от подушки, я поднялась, не сумела продрать глаза, не нашла ногами тапки, в длинной футболке и босая поплелась открывать, вообще не думая, кто там может быть и зачем. А за дверью стояла Вера с бешеными глазами, поддерживая под руку мою бедную, совершенно белую маму, у которой дрожали губы.
- Доченька! – вскрикнула мама и, как раненая птица, рухнула ко мне в объятия – мне ничего не оставалось делать, как попытаться её подхватить, потому что ноги её почти не держали.
- Ты с ума сошла, дура, идиотка! – орала Вера. Вера орёт? От удивления у меня даже полностью открылся один глаз.
- А что случилось? – сипло проскрежетала я. – Господи, что у меня с голосом?
- Это ты объясни, кретинка чёртова, что случилось! – продолжала орать Вера, тыкая больно пальцем мне в плечо. Мама плакала у меня на груди. – Какого чёрта ты пропала? Какого чёрта трубку не берёшь? Я до сегодняшнего утра от мамы твоей скрывала, что тебя вообще нигде нет, всё думала, объявишься, загуляла… Но ведь что-то говорить надо!
- Что говорить? Кому? Почему ты что-то говорила маме? Вы же не знакомы!
- Ты пьяная? – Вера принюхалась. – Вроде нет. Что с тобой, Кондратьева? И вообще – дай войти, маму свою пожалей, посади её куда-нибудь или положи, она ж едва держится!
Мы неуклюжей маленькой толпой прошли в гостиную. Мама едва передвигала ноги, поэтому в комнате сразу бессильно опустилась на диван и закрыла лицо руками.
- Не, ты посмотри, какая ж сука! – сквозь зубы процедила Вера и вдруг крепко схватила меня за плечи и тряхнула так, что мои челюсти стукнулись одна о другую. – А ну быстро иди умываться! Морду сполосни и выкладывай, что случилось с тобой, дрянь такая! Полгорода на уши поставила…
Через четверть часа я, разумеется, врубилась во всё происходящее и пришла в ужас. Из-за мамы. Из-за того, что с ней могло случиться.
- Почти случилось, - мрачно комментировала Вера мои извинения. – Сегодня я её отпаивала зверской смесью лекарств, хотела «скорую» вызывать.
- Я уже в полном порядке, всё хорошо, - бледная мамочка, белая, с чёрными подглазьями, улыбалась дрожащими губами и всё гладила и гладила меня по спине, по затылку. – Это всё високосный год, високосный год… Трудный год… - Какая же я сволочь, какая скотина! Нет мне оправдания.
- Так что случилось? – Вера смотрела на меня, как самый злой следователь на свете. Хм, а я даже не подумала соорудить какую-нибудь версию. Я вообще ни о чём не думала, кроме как о необходимости анестезировать боль. Правду сказать нельзя. А злой следователь вот-вот начнёт мне руки ломать и печень отбивать, судя по взгляду.
- Можно я потом расскажу? – жалобно спросила я, виновато глядя то на маму, то на подругу.
- Нет, ты сейчас скажешь главное: что у тебя случилось? Давай, мы ждём.
- Доченька, что бы там ни было, ты только скажи! – мама обняла меня и нежно зашептала на ухо: - Я в любом случае с тобой, на твоей стороне, ты ни в чём не виновата, и я тебя спасу!
Всё, это был нокаут. Внутри меня разорвалась атомная бомба, и дальше помню только свои рыдания, всхлипывания, подвывания, стакан с водой, раздражённо пихаемый Верой прямо мне в зубы, мамины поцелуи в щёки и лоб, мокрое полотенце, которое подруга приволокла из ванной, а мама нежно обтирала моё мокрое, в слезах и соплях, лицо.
Тяжёлый выдался вечерок. Закончился он часа в три ночи, когда мы все улеглись поспать, распределившись по комнатам и кроватям, успев до этого посидеть на кухне и выпить совершенно пустого чаю. Почему-то у меня в доме ничего не оказалось, кроме окаменевших пряников, засохшего сыра и пары яблок. Последний раз Миша здесь был неделю назад. С тех пор я, видимо, ни разу ничего не покупала. Питалась перекусами на работе.
- Ты вообще жрёшь? – спросила Вера, безуспешно пошарив по шкафчикам и холодильнику.
- Не помню, когда последний раз в магазине была, - честно призналась я.
Мы уже все успокоились, обнялись, поцеловались. Я рассказала почти всю правду: рассталась с любимым, психанула, потеряла мозги, прошу прощения, виновата, больше так не буду. Мама опять расплакалась – от жалости ко мне, но я ей строго велела прекратить, ибо оно того не стоит. Просто всё сразу сошлось в одной точке: усталость от работы, весенний авитаминоз, расставание с парнем… Словом, дурь, и в отпуск пора.
- От тебя половинка осталась! – причитала мама. – Знаешь, что? Завтра же переедешь ко мне! Будем жить вместе.
- Нет!
- Да! Не спорь.
- Мама! У тебя своя жизнь…
- Нет у меня никакой своей жизни! - воскликнула мама. И что-то было в её тоне, заставившее нас с Верой опустить глаза: мы услышали вскрик умирающей надежды на прекрасное, которое никогда не случится. Или мне всё привиделось-прислышалось, потому что сама я плыла по волнам горечи. – В смысле, если ты про личную жизнь… - мама вздохнула. – Ничего нет. И уже не будет. Давай начистоту. У меня только работа и ты с Фимкой.
Ясно. Мама тоже пережила какую-то драму. Но, между прочим, не заставила меня или кого-то ещё из-за этого психовать и подыхать от ужаса. Я вообще ничего не знала. Так ведь и не хотела знать! Думала только о себе. Но мне-то двадцать три, и я прекрасно понимаю, что ещё всякое будет, а моя мама в сорок шесть, кажется, решила себя похоронить! Из-за меня?
- Знаешь, мамуся! Если я к тебе перееду, то у тебя и в самом деле ничего и никогда больше не сложится. Да и мне будет непросто. Давай сохраним статус-кво.
- Твоя квартира никуда не убежит: появится молодой человек, будете жить здесь. И встречаться ты можешь… тут… с кем-то… - мама покраснела. – А про моё… не будем, хорошо? Умоляю, прошу, не надо. Пожалей меня! – умирать буду, не смогу забыть тот мамин взгляд – умоляющий взгляд женщины, которая больше не надеется на любовь и мечтает только об одном: забыть, отринуть навсегда саму возможность попытки полюбить и быть любимой. Как же больно ей сделали! Убила бы гада, если б знала, о ком речь – что бы там ни было, потому что моя мама не может быть ни в чём виновата. Но я и прежде не интересовалась, а теперь тем более нельзя.
Я вздохнула:
- Хорошо, мам. Подумаю. На свежую голову надо решать, не так.
- Ага, и ещё подумай, что Олегу будешь говорить, - скроила вредную мордочку Вера. – Слышала бы ты, какими словами он тебя нарекал вчера и сегодня. Мне даже хотелось вызвать его на дуэль, потому что перебор. Но ты подвела людей, Белла.
- Разберусь, - пообещала я. Значит, Мишка знал, что я «пропала». И ему было всё равно? Вот так, да?
В те минуты я для себя всё решила.
Решила уволиться. Да, я в своём обычном стиле – принимать быстрые, резкие, спонтанные решения, исходя из чувств, а не здравого смысла. Хотя в этом конкретном случае – как посмотреть. Если рассуждать логически... А давайте рассуждать логически!
У меня хорошее воображение, и мне стало очевидно, что если я буду регулярно видеть Мишку, то натурально сойду с ума. Я на пике любви, у меня ничего не прошло, мне везде мерещится его запах, слышится его голос, я адски тоскую по его сильным рукам! Как скоро я окажусь в психушке, встречаясь с ним каждый день и не позволяя себе даже притронуться к нему?
Можно ли излечиться от аллергии, не устраняя причину – аллерген? Можно, если постоянно принимать лекарства. Тут та же история: мне придётся жить на транках, всё время увеличивая их количество, чтобы спокойно реагировать на Мишу. Вернее, не реагировать. На «колёсах» невозможно ни работать, ни вообще нормально функционировать. Мозги выключаются. Значит, моё спасение только в устранении «аллергена». Ну, нет другого выхода!
Увольняйся или сойди с ума.
К тому же фортель с исчезновением на два дня при несделанной работе и с взбесившимся отделом рекламы сыграл хреновую службу для моего, так сказать, реноме. Казалось бы – ну, впервые же такое отчебучила, никогда прежде ничего подобного! Но Олег орал, как потерпевший в авиакатастрофе, а Елена, гордость и краса рекламы, не преминула удовлетворённо фыркнуть:
- Вообразила о себе, да? Великая? Можно на клиентов с высокой горки плевать?
Наконец-то ей представилась возможность меня укусить, раньше это было моей привилегией – покусывать рекламщиков.
Впрочем, отпускать Олег меня вовсе не собирался.
- Бел, я ж всё понимаю, мужик, к примеру, может сорваться и в запой уйти… у женщин свои заморочки. Я вынужден тебя наказать на деньги, но чо ты сразу увольняться? Обиделась? Маленькая, что ли?
- Да не из-за этого, Олег, - поморщилась я.
- А из-за чего?
- Ну,