оказалось так много, что он мог захлебнуться в ней.
Елисей тормознул свое авто, прячась за кустами. Они с Варей, молча, наблюдали за этим всем издалека.
-- Какой ужас! – выдохнула Варя.
-- Карма такая, -- сдержанно заключил резюме Елисей, -- Ты все еще хочешь убить его?
-- В этой машине могла быть я...
Глава 32
Джеймс не стал дожидаться сумерек. Он проник в заброшенный дворик незамеченным. Убедился, что камин не в работе, а хозяйка дачи еще «почивают». Спрятал свою одежду под кустами разросшейся малины. Влез на крышу и глянул в дымовую трубу. Там не было видно не только малейших признаков дыма или копоти. Через нее можно было узнать все, что делалось в комнате. А там было тихо. Путь открыт. Отлично.
Оглядевшись еще раз вокруг, Джеймс убедился, что тихая улочка пуста. Он спокойно слез с крыши. Подошел к своему ведерочку с грушами, в котором таился клад. Вытряхнул груши на траву. Благоговейно взял ларец. Минуты две еще любовался им и его содержимым. Мальчишке, выросшему на мусорной свалке, и только во сне видевшему далекие острова, о которых рассказывал отец, это все казалось прекрасным сном, воплотившемуся в явь. Звонить старику еще раз не стал. Был уверен, что справится сам. Хотелось сделать сюрприз.
Джеймс еще раз мечтательно поворошил драгоценные побрякушки. Рассматривая старинный замок, случайно нажал на него и вдруг... стенки ларца, в котором находилась вся эта роскошь, стали словно отслаиваться. Что это? Джеймс понял, что это еще не конец загадкам. В этом ларце был мастерски встроен еще один. Странно. Ларчик с двойным дном и стенками. Джеймс осторожно вынул, встроенный в основной ларец, внутренний. И наружный не остался пуст. На его дне лежала, пожелтевшая и порванная кое-где от времени, записка. Джеймс развернул ее и увидел... почерк деда. Сердце его застонало. Слезы едва не помешали ему, но усилием воли он сдержал их. Дед, словно стоял живой перед ним и говорил с ним. Возле двора послышался лай собаки и чьи-то шаги. Джеймс быстро сложил все, как было, и юркнул в колючие кусты. Сосед прошел мимо. Только его пес хотел было тоже нырнуть в кусты. Джеймс тихо зарычал на него.
-- Дик, за мной! – послышался грозный голос.
Пес услышал команду хозяина и кинулся догонять. И снова воцарилась тишина.
«Пора», -- решил Джеймс и, подхватив свой груз, стал карабкаться на крышу по той же лестнице.
Сколько же времени он не был в этом уютном домике... Сколько не видел родную мать. Не сидел за семейным обеденным столом... Но сейчас он словно повернул сотню лет назад. Словно и не было ничего другого в его жизни. А он, словно опять тот самый хулиганистый мальчишка Жека, карабкающийся на крышу, чтобы напугать маму, выйдя из камина. А его двухлетняя сестренка будет думать, что это домовой.
А потом они с отцом уедут, вроде, ненадолго. А окажется, навсегда.
И, вот теперь, Джеймс, скрепя сердце, ум и нервы, лезет вновь в ту самую трубу, каждый кирпичик которой знаком ему до скрежета, до боли, до оскомины. Лезет, чтобы вновь напугать пожилую маму... но он не знает, чем все это может обернуться.
Джеймс юркнул в трубу и замер. Было тихо. Только гудение ветра слышалось снаружи. Скоро вечер, мама может разжечь камин. Надо торопиться. Он неуверенно спустил ногу и... понял, что помнит все до малейших подробностей. Она сама ступила на знакомый выступ. За ним была ниша, где он умудрялся прятать свои секреты. Джеймс нырнул в нее до половины... а раньше помещался полностью... Пошарил в ней и нашел металлического солдатика, патронные гильзы и еще какие-то камешки. Приветы из далекого детства. Гильзы он нашел в посадке и ничего никому не сказал, камешки считал редкими минералами. А, вот теперь, он прятал здесь действительно «редкие минералы». Тогда ему такое даже не снилось. Этот миг был самым счастливым для Джеймса за весь его нелегкий день. Наконец-то, он почувствовал себя в безопасности. Задание было наполовину выполнено. Теперь можно и маму повидать и отцу позвонить. Хотя, нет. Маме тоже нужно все сказать. Джеймс взял с собой один ларец и часть содержимого в нем. Он, как летучая мышь, упираясь руками и ногами в стенки трубы, медленно и осторожно спускался в низ. Да, он еще это все помнил. Но, вот труба, стала заметно тоньше и он рисковал застрять в ней. Еще чуток... ну, еще немного... хоть бы не задохнуться...
Вот он. Воздух. Джеймс плюхнулся на дно камина. Услышав шум, мама вышла из спаленки. Вид у нее был сонный и растрепанный.
-- Кто здесь? – произнесла она беспомощным голосом.
Джеймс, весь в золе, выкатился из камина.
-- Здрасте, мама. Вы горшочек мой не постережете?
Виолетта застыла, как статуя. Она не знала, что ей делать дальше. Эта сценка была ей до боли знакома. Она не видела в полутьме лица Женьки, но знала, чувствовала, что это он. Вышел к ней из далекого сна длинною в жизнь. Если бы не знала норов своего сына, испугалась бы не на шутку. Крик застыл внутри и только слезы брызнули из глаз. Неужели, он приехал. Виолетта не могла ничего сказать и только всхлипы говорили за нее, что она все видит. На трясущихся ногах она подошла к нему и уткнулась в плечо уже зрелого мужа.
-- Мальчик мой...
-- О... ну, что вы, мама... прям сопли одни... с вами каши не сваришь.
Джеймс почувствовал, как руки его слабеют. Ларец раскрылся, и его содержимое вывалилось перед, еще не пришедшей в себя, матерью. Жемчужные бусины бисером рассыпались по полу.
-- Вот это – ваша доля, -- скрепя сердце, чтобы не дать волю слезам, говорил Джеймс, -- Но, если нагрянут копы, отдайте все им. С ними спорить трудно. Тогда вам причитаются проценты.
Растерянная мать со всем была согласна. Ей было все равно, сколько процентов ей причитается, ведь самое главное сокровище сейчас стояло перед ней.
Глава 33
Уже стемнело, когда мать и сын сидели за столом и пили чай, как в старые добрые времена. Виолетта не могла налюбоваться на своего первенца. Она только слушала его, кутаясь в старую, местами, штопанную, шаль. Морщинки вокруг ее серых глаз раскрылись веером, как лучики солнца. Еще не старая, но в глазах – отблеск догорающей молодости. И только некрашеные белые волосы напоминали годы. А состарилась она давно, как только поняла, что встреч больше не будет. В ее глазах тогда навсегда поселились тоска и безысходность.
-- Какой же ты стал... разве узнаешь...
-- Ты же узнала, -- Женька наворачивал, только что приготовленные котлеты с рисовой кашей.
-- Как там... Сева? Женился?
-- Нет, -- коротко ответил Женька, как отрезал, -- Некогда ему. Некогда нам. Проект погибает. Люди помощи ждут. Нам затем и нужны эти сокровища. Я знал, где они. Взял... осторожно...
-- Что же мне не сказали. Я бы помогла.
-- Что ты, мам... Мы сами. Чтоб никто не видел. Правда, квартирку подлатать надо.
-- Что? Как подлатать?
-- Ну, ремонтик сделать. Вам положено.
-- Ой, не надо. У вас дел по горло. Заберите все. А я вздохну, на старости лет, с облегчением и помру спокойно.
-- Что ты, мам, живи еще. А Варька знала об этом?
Виолетта опустила глаза:
-- Нет, -- коротко ответила она, -- Я ей ничего не сказала. Ни о вас с отцом. Ни о наследстве ее. Думала, пусть живет спокойно.
-- Это правильно. Но про нас, почему ничего не сказала? Как ты могла, мама... – с упреком глянул на мать Джеймс.
Виолетта снова уткнулась в носовой платок.
-- Не могла я, Женя. Нельзя было. Северий не знал. Если бы узнал, не захотел бы общаться даже.
-- О чем? Что Варьку в роддоме подбросили?
Виолетта покочала головой:
-- Ох, если бы только это... – взглянула на выцветшую, пожелтевшую от времени фотографию маленькой Вари на стене и, словно, утонула в памяти, -- Я помню, как она маленькая все бегала за мной, кубики приносила и спрашивала, какая буква... А потом пришел он... Он не стал смотреть на ребенка, просто заявил, что это его дочь. Я стала возражать и напомнила ему, что брак у нас временный. Что он уже получил не малую долю за эту печать в паспорте. Но он без апелляций заявил, что Варя – только его дочь. Он был с другой. Ее убили его же люди. Как только она родила... За болтливость. А новорожденного младенца тут же отдали на кормление другой матери. И этой матерью оказалась я. Он утверждал, что мой ребенок не выжил, но я не могла поверить в это. Я много думала, где он. Хотела искать... хотела знать правду... а потом подумала, что все это бессмысленно. Если это действительно так, то я могу только навредить своим вмешательством. А Варя росла такая хорошенькая, умненькая. И я стала забывать о страшном рассказе. Я перестала в это верить. Да и какая уж тут была разница теперь. Детей чужих не бывает.
Виолета глубоко вздохнула полной грудью так, словно пережила эти тяжелые моменты еще раз. Потом глухим тихим голосом продолжала рассказ:
-- А потом он пришел снова, когда ей исполнилось двенадцать. Он снова заявил, что это его дочь, и она имеет право знать это. Я стала возражать. Ведь до сих пор от него не было ни слуху, ни духу. Он никогда не помогал нам. С твоим отцом и с тобой я на тот момент потеряла связь. Да и стыдно было мне обращаться к нему за помощью.
Женька отвел глаза. Его лихорадочный румянец то и дело менялся бледностью, в слабом свете ночника которую не было видно.
-- Ты чай пей, а то остынет, -- отвлеклась Виолетта.
Но Женька упрямо, как в детстве, отодвинул чашку.
-- Я уже сыт, -- он сжал губы.
А Виолетта говорила дальше:
-- Я не могла никак признать, что это его ребенок. Варя ни капли не была похожа на него. Экспертиз на родство тогда не проводили. Но он настаивал... а потом заявил, что она знает, что он ее отец. Она приходит к нему в дом и рассказывает все, что происходит у нас в семье. А он ей за это дает деньги. И тут меня как громом прошибло. Это все он мог рассказать Северию. Вот почему Сева больше не поддерживает с нами связь. И я тоже стала прятаться от Вари. Я прятала вещи, документы, фотографии, слова, глаза... Я стала ей чужой. Я стояла перед выбором. Бросить все и уехать в США, как предлагал ранее твой отец. Без нее. Или сойтись с... с бывшим... а на тот момент я с ним уже развелась... сойтись ради нее. И я не выбрала. Ни то, ни другое. Может, решимости не хватило. Я осталась одна. Совсем одна. Даже без дочери. Но, видит бог, моя совесть чиста. Я не предала тебя, не сказав ей ни слова о тебе. Я не бросила и ее, но вынуждена была таиться... чтобы не стала она предателем собственных родителей.
Женька задумчиво вертел в руках пустую, еще не остывшую чашку.
-- Ма, че ты нам ничего не сказала... -- задумчиво протянул он, понимая, что даже, если бы и сказала, то могла бы только навредить. Северий в то время не верил даже собственной тени.
До Женьки смутно доходили мысли, что в этом всем никто не виноват. И напрасно он старался рисовать себе врагов. Один только скрытый враг был у них. А они все разругались. Разошлись. Из-за собственной неосмотрительности. А теперь время собирать камни в собственных душах.
Виолетта, словно не слышала его и продолжала:
-- Потом, когда она стала большой, и уехала в Москву поступать, я поняла, как сильно я ошибалась. Она не знала этого. Это выяснилось, когда она в третий раз, на отлично сдав первый экзамен, второй просто завалила и снова не поступила в вуз. Приехала вся в слезах. Я все поняла... Да и когда ей было шпионить? Все детство за уроками, да в кружках... танцевать любила... Я стала теплее относиться к ней, но приблизить к себе так и не смогла. А теперь у нее проблемы. Я это
