48.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 21(1). ЗА ДВЕРЬМИ ШКОЛЫ… ВКРУГ МЕНЯ.

раз. Это было глупо. Ответа не последовало. Здесь и отец уже не видел смысл. Иногда, когда его глаза были открыты, и он мог что-то прошептать, мама говорила: «Федор, ну, давай поговорим». Он лишь едва прошептал: «Мы уже обо всем переговорили…». Слабым жестом, как мог, отец говорил мне, когда я сидела у его изголовья: «Иди на кухню, поешь…». Это была его постоянная просьба, которую я всегда игнорировала, ибо так поняла, так вошло, так оставалось. Я неумолимо сидела рядом, понимая, что им это может быть понято, как ожидание его смерти. На самом деле, я не могла его покинуть, пока была в этом доме, ибо очень боялась, что смерть он может принять в одиночестве, без близкого человека рядом.

Начало лета 1987 года было достаточно прохладным, прохлада была желанна  и для отца, ибо ему все тяжелей и тяжелей было дышать. За несколько дней до смерти произошло маленькое чудо. Отцу стало легче. Он ни то чтобы повеселел, но надежда вновь как бы вернулась к нему. Более четким голосом он попросил маму написать на могильной плите, когда умрет, что здесь покоится раб Божий Федор. Отец впервые признал себя рабом и Бога над собой. Отец также попросил, чтобы его отпели, чтобы пригласили в дом священника и попросил, что, если будет умирать, позовет ее, что есть сил, чтобы она пришла и начала массажировать сердце, ибо все еще надеялся и конечно боялся смерти.

Далее произошло еще одно чудо, которому свидетелем была я и мама. Отец долго лежал, потом встрепенулся, открыл глаза и выразительно сказал: «Бог – есть! Он со мной заговорил…». Это было сказано с такой силой и убежденностью,  что я была буквально потрясена. Со словами отца в мое сердце вошел Бог великим убеждением, непередаваемым. Было брошено семя веры – моим неверующим и порядком нагрешившим по жизни отцом. Изумленные, мы с мамой стояли перед ним, теперь утихомиренным и замолчавшим. Разве могла я знать, что на этом месте, почти через семнадцать лет умрет и моя мама, и в тот момент, когда остановится ее сердце, мы с Леной, ее сестрой, будем свидетелями другого чуда:  с угла комнаты неведомый голос четко три раза произнесет : «МАМА, МАМА, МАМА…».  И рыдания наши будут безутешны, и боль низвергнет  наши души в великую долгую печаль, и изумление будет непередаваемым. Клянусь перед людьми и да свидетель Бог, что так и было.

Перед смертью отец слабо, едва попросил клубники. Не отлагая,  я поехала на базар, купила с полкило отборной сочной клубники.  Отец едва съел одну. Он жестом попросил меня тоже съесть. О, не проходящая моя боль, о, моя безутешная и незыблемая нравственность…  Не могла я позволить себе съесть хоть малость то, что всем сердцем давала отцу. Великая боль едва отразилась на его лице.

Я ночевала у родителей каждый день. В день смерти ранним утром  крик почти истошный величайшим стоном пронзил его комнату, очень четко с последними силами он произнес слово: «Надя!».  Он звал ее, как обещал. Мама бросилась к отцу. Она подхватила на руки его слабое тело, пытаясь приподнять, он с силой, как мог,  пытался обнять ее, буквально обвил, охватил ее  своими худыми руками…  и потерял сознание. Мама склонилась к отцу в великой боли, потрясении и в беспомощности,  но отец уже впал в беспамятство, которое протянулось до вечера величайшим тяжелым забытьем.  Мои глаза  видели, как он умирал. Перед смертью снова крик уже ничего не определяющий изошел из самого его нутра. Он сознавал смерть,  он ничего не мог в ужасе поделать. Его дыхание  уже почти замедлялось, было едва-едва… В девять часов вечера грудь его всколыхнулась и… остановилось сердце. В девять часов вечера, в ту же минуту я остановила отцовские настенные часы, которые он любил и всегда собственноручно заводил. В дом пришло горе. Отца не стало… Это было невероятно. Такое не должно было случиться. Мы стояли перед ним недышащим в великом потрясении, в боли невысказанной, не имеющей границ. Мы плакали, это был великий стон потери. Мы не сдерживали друг друга.  Мама накричалась,  нарыдалась и я, и еще долго и долго плакали... 

Комнату  стали заполнять соседушки, решая вопрос с тем, чтобы отца обмыть и переодеть, а я в одиннадцать часов вечера взяла такси, чтобы поехать домой и сообщить  Саше и Свете, что отец умер, что не смогу дома ночевать, что не могу оставить маму одну, да и на следующий день предстояло думать о необходимых документах, о том, чтобы пригласить священника, о похоронах. В доме были занавешены зеркала, я одела черный платок.

Когда я вернулась, отец  лежал уже переодетый и даже казалось, что поправился. Невозможно было видеть его неподвижное, лишенное жизни тело. Это было более, чем неестественно. Это не походило на него, не мог отец так присмиреть, так поддаться недвижимости, так молчать… Не мог. Отца уже отпевали старушки, уже  у образца  мерцали свечи и, несмотря на поздний час, были люди. Вскоре все разошлись. Остались мы и отец. Мы были сиротами. Мои слезы не знали границ, мои рыдания не имели предела. Нелегкая была жизнь отца, нелегкая была и его смерть. Воля отца была исполнена частично. Священник отпел его. Но на памятнике были другие слова, которые мама заказала сама, повергнув меня в удивление. На плите был нарисован папирус и было написано: «… Спи спокойно. Дело твое в надежных руках». Что же мама имела в виду? Ведь, не собиралась я  продвигать отцовский проект, ибо не видела в этом своего убеждения. Но видимо Бог имел ввиду другое, дав мне в свое время Лично писать духовные труды, которые имели целью  и духовное переустройство, но не через города нового типа, а через путь признанный, как Слово Бога, закрепленное в Святых Писаниях.

Труды уже Волею Бога пишутся,  Богом Управляемы, но тогда… откуда мне было знать?  Я не знала и то, что душа бессмертна и благополучно переселяется из тела в тело. И чаще всего рождается у своих же родственников из прошлого, через которых Бог возвращает обоюдные долги. Откуда мне было знать, что, умерев, отец никуда не делся, но пошел по следующему круговороту рождений, дабы разрешить Волею Бога в новой жизни и в новых условиях свои противоречия, как и иметь возможность развивать свои качества, если прошлая жизнь становилась собою и камнем преткновения.


Не могла я знать, что в свое время соседская девочка Наталья, подружка моей Светы,  в прошлом была матерью моего отца Александрой, что именно к ней, второй раз, как сын, придет мой отец почти через десять лет (в 1997 году), и  Сам Бог будет со мной говорить и Укажет на это и подскажет приметы и признаки.

Откуда было мне знать, что Наталья частенько будет давать мне его по-соседски посмотреть,  и в один из таких дней полуторагодовалый ребенок с отцовской удалью, сидя у меня на руках, ударит меня ни с того ни с сего достаточно крепким кулачком в лицо так, что искры из глаз, тем Бог проявит мне через эту его душу то, чтобы  он еще мог мне сказать напоследок, но, увы, уже сил не имел, ибо он был в достаточной степени мной неудовлетворен все из-за той же еды, что никогда в его доме не брала.  И этот же ребенок и тоже,  сидя на моих руках, будет есть клубнику, которую на блюдце принесет его мама, и  волею свыше, беспричинно для себя, выберет самую большую клубнику и направит ее с великой детской щедростью мне к губам. И напомнит Бог, уже постоянно говорящий со мной, кто у меня на руках,  и заставит хоть теперь принять это отцовское подношение через новое его воплощение, а меня еще раз уверит через события, что все воистину правда, он – мой родившийся отец. И снова подтвердит это, но с болью. Должен был быть и тот день, когда  этот ребенок, этот очень бойкий и непоседливый малыш  навсегда уезжал  от своей бабушки  с мамой  к отцу в другой город, и стучал и тарабанил в нашу дверь, чтобы проститься, а я не открыла, помня его проказы и мелкие издевательства, которые он устраивал, как и проявляя большую привязанность. Не могла я знать, что он уезжает навсегда, принимая его стук кулачком в дверь, достаточно настойчивый,  за очередную шалость и не сразу до меня дошел смысл слов его бабушки, Наташиной мамы, утешая сказавшей за дверьми внуку:  «Ну, не хочет открыть – и не хочет. Пошли». Откуда мне было знать, что я своего отца в теле этого ребенка больше никогда не увижу, ибо вскоре  и сами переехали из этой своей квартиры.  Как когда-то он, отец мой,  не открыл дверь своей матери, навсегда уезжавшей из Одессы, и не пожелал  с ней проститься, так и ему не открыла дверь в новом его рождении  та, что была из той его жизни  дочерью. Бог отдал ему пусть и символически, но так,  как могла заслужить только душа моего отца. Но все это было  понято мной в полной мере потом, когда Бог возвращал мыслью к прошлому  и говорил причины, когда вновь и вновь разъяснял и убеждал, так внося в меня реальные плоды работы круговорота сансары и кармы  – что есть основа совершенных духовных знаний, которые следовало усвоить в первую очередь, как основу духовного мышления и понимания, как и видения вещей, как они есть на самом деле.



Отец умер 16 июня 1987 года  в возрасте  неполных 63 лет, а по паспорту – 64 лет, и был похоронен через день, или в день своего рождения, 18 июля 1987 года, день, который он никогда не отмечал, будучи неизменно в  этом скромен и непритязателен. А родиться ему предстояло  в теле Олежки, нашего маленького соседа по площадке  только в 1997 году. Где была его душа десять лет? Бог мне не сказал. В таких случаях, ожидая периода, когда нужная мать войдет в возраст, человек, душа  умершего человека  может рождаться и среди животных, кошек или собак или иных, отдавая за свои грехи, или где-то родиться не на большое время среди людей с тем, чтобы оставить детское тело и родиться у того, перед кем в долгу или наоборот с достаточно продолжительным отрезком жизни, который ему отведен Богом.


Каждое новое рождение благоприятно для человека в плане его развития, ибо предусматривает пути, которые также могут привнести в качества, причем с пеленок и от тех, кто в данном рождении – самые близкие люди, кому Бог доверил корректировку  рожденной души  теми средствами, которыми они располагают, включая материальное положение, национальность, качества близких и их авторитет, как и зависимость от них, как и следование устоям семьи и законам общества, которое окружает, как и его нравственностью, религиозностью, корнями, культурой, языком.

Мой отец стал сыном мусульманина, вошел в семью религиозно строгих людей, ибо его вольнолюбивый характер должен был познать и смирение, и Бога, и религиозные принципы, ибо это был лучший путь воспитания, изничтожение в нем жестокости и самонадеянности, это был путь вхождения в родственные связи, в понимание о взаимопомощи в более широком смысле, где не могло иметь место изолированности от близких, где речи не было об изгнании других из своей семьи, где закон воли старших  и преклонение перед старшими работает неукоснительно.

Именно здесь, в этой среде, он мог достичь те качества миролюбия и долга, как и порядочности, как и сексуальной разборчивости, которых у него явно не доставало. Не мог Бог, не смотря ни на какие его аскезы и внутренние устремления служить миру, сделать его Своим  преданным, ибо качества его следовало еще шлифовать и шлифовать. Слишком слаба