Тридесятое царство

приладил бичеву с гуслями на плечо, потрогал жилы. Те мягко откликнулись на ласку знакомых рук. Народ, позабавившись, постепенно утих, как убаюканное вечерней зарёй озеро. Глядя на старших, умолкли и дети, которые досадовали из-за перерыва в ратных состязаниях.
  Певун-Журавль заиграл. Звуки его гуслей, исходившие с луга, разбежались во все стороны и, казалось, не пропадали в воздухе, а полнили его, теснились новыми и насыщали всё пространство, где стояли и сидели люди. И было это столь благозвучно и слаженно, что каждый внимал глубоко и по-своему: у иного, кому надлежало идти в поход, игра вызвала в сердце веру в удачу и заступничество высших покровителей; у иного, провожавшего на Юг родственника или родственницу, явилась в душе желя-печаль да тревога за судьбу любимого человека; дети же, поначалу против воли поддавшиеся общему настрою, вдруг исполнились ощущения, что эти чудные звуки говорят на языке их душ и гуслярная погудка чужака-Журавля на самом деле есть то, чем звучат они сами, вся их сущность сызмальства, от первого дня рождения…
  Много певунов и погудалов было и среди Соколов. Заслушивались люди их жалеек, рожков, свирелей, бирюлей и сопелок и в праздники, и в обычные дни, но этот юноша гуслярил не просто отрадно и упоительно, он словно спустился из самого Ирийского сада, чтобы по соизволению богов укрепить в их любимом народе волю и веру в неизменности в этом мире красоты и совершенства. Недвижимо стояли дети, опустили головы ратники, покачивали седыми кудрями старики и старушки, молвя: «Ладно гуслярит этот Журавль, ладно. Верней оружия его погудка, потому что чего не покоришь силой, то подвластно сладкозвучию…»
  Но это было только начало, только зачин в той повести, что сложил для этого дня дружинник-певун. К погудке вдруг прибавился его нежный, как ветер-Полуденник, как юная трава в месяц цветень, голос, и было это ещё более чудным для Соколов, ибо в их племени одни игрили, другие пели, но не брали певуны в руки ни гуслей, ни трещоток, ни бубнов, не смешивали своих утробных звуков с извлекаемыми, внешними.
  Однако напев Журавля так согласно зазвучал вместе с его гуслями, что никто и не подумал произнести слова возражения.
От Равнины бурной Котугдани,
От Равнины, Морем омываемой
Уходили семь десятков ратников
В Земли южные, незнаемы-неведомы…
Уходили на рассвете дружени,
Славным Ярием в предгория ведомые.

91

                    На Востоке Заряница-милушка
Хорса-муженька встречала светом огненным.
Воспылалось золотое облачение,
Раскалилось добела лучедарителем.
А отважная Дружина удалялася,
От родных мест отступалася всё далее…
  Солнце восходило на Небо и терялось на Западе. Солнце споро прокатывалось по Подземью, пугая чёрных его обитателей, и на греемой снизу Земле засыпали дружинники, видя во сне родные селения, матерей-отцов, меньших братьев и сестёр. А на северной Равнине, проводившей своих лучших юношей и девиц, люди слали бесчисленные моления богам– охранителям, чтобы помогали ратникам в их пути…
  Так пел Журавль, и уже многим от одного к другому передалось его имя, красивое, как эта повесть о переселении на Юг в первый год Лады шестого Коло Сварога. Потому, едва умолк певун, едва растаяли, осыпались на траву его дивные звуки, как изо всех сторон луга раздались громкие крики восславления.
  - Хвала Гремиславу! Добро тебе, сладкопевный Журавль! Хвала Гремю!
  А юноша поклонился скромно на три стороны, улыбнулся и воротился в строй дружинников.
  И не сразу выехали показать себя Лебеди. Увлёк-унёс Гремислав их помыслы вдаль. Туда, где ещё не бывали явственно, но куда уже не раз проникались разумом – на таинственный Юг. И затруднительно было теперь воинам понукать на бешеную скачку своих лошадей и искать новой твёрдости для рук, которыми предстояло метать копья и стрелы. Да и гомон людской не сразу стих: говорили о напеве, о том, почему Лебедей нынче только восемь, а не десяток. Что вещун Гостомысл и его внучка Радислава где-то втайне ото всех изготовляются к походу и потому догонят Дружину после, говорили, пожимая плечами. Однако верили решениям мудрых родичей и радовались, что в пути на Юг будет кому творить жертвования Белым богам.
  Волнение Лебедей сказалось сразу же. Едва толкнули они своих лошадей в бока, чтобы для начала проскакать через луг одним рядом, как тот сам Рыжень, на которого Светислав обратил внимание ещё перед смотром, взметнулся в воздух и ударился оземь так, что подлетевший выше его деревянный щит ещё и ударил по нерадивой голове, к счастью, закрытой шлемом.
  - О-о! – вздохнул было народ удивлённо и сочувственно, но когда юноша, потерявший шлем и открывший для чужих глаз свои рыжие кудри, резво подскочил и бросился к лошади с явным намерением запрыгнуть сзади, когда его норовистая подруга неожиданно отпрянула в сторону, повернувшись к хозяину головой, а он, высоко подпрыгнув, вторично шлёпнулся оземь, тогда уж народ не выдержал, и всеобщий смех огласил луг,онемевший было вместе
                                                          92

с людьми от славного напева Гремислава.
  Под шутки и потешливые советы ушёл рыжий Лебедь к ратникам, а семеро его соплеменников продолжили своё дело, стараясь сгладить срамоту растрёпы. Они умело ездили верхом, не хуже Журавлей да Воронов, бросали копья и пускали стрелы, им также кричали похвалу и одобрение «Молодцы! Достойны похода!», но что-то было в разлад,  что-то уже дало изьян, отчего ратники воротились на своё место хмурыми. И виновник этого лиха решил оправдаться. Он вдруг выбежал на луг ближе к шестам, ответил улыбкой на выкрики и вывел за собой другого юношу – с копьём в руке. Народ затих, опасаясь новой потехи, потому что никто не желал обиды соседнему племени. Но молчал Яр, молчали родичи, позволил показать отдельную удаль десятник Лебедей.
  Второй ратник поднял копьё и сильно вогнал его в одну из досок на шестах. Рыжень стоял безоружно, и не сразу заметили в его руке камень. На лугу их не было: буяры заранее очистили всё место смотра ото всяких камней, чтобы не споткнулись лошади. Значит, рыжий Лебедь успел отбежать в сторону и там найти себе новое оружие. И вот он, отступив немного в сторону от места броска, вскинул руку и вышиб камнем копьё из доски.
  -Ого-го!- вскричили поражённые его сноровкой люди.- Добре, Лебедь!
  Теперь и Рыжень мог за всех своих соплеменников поклониться и родичам, и прочему люду. Даже ратники Дружины, его спутники в грядущем походе, подняли над головами щиты и копья и потрясли ими вместе с согласным выкриком одобрения.
  Совам выпало последними показывать ратные умения. Самые северные из всех племён, они граничили с Воронами, Лебедями и Журавлями, а четвёртой стороной их Земли соприкасались с тем бесплодным прибрежьем, где люди и не пытались чего-то сеять, потому что холодный Свежун там, не удерживаясь редкими и низкими лесочками, губил посевы и гнул-уродовал стебли растений.
  Оружие Сов заметно уступало тому, что имели на себе прочие ратники. Но известно было всем: в тех местах нет рудокопней и даже доброго строительного леса, а медь, ценимая в любом племени, особенно ценилась у этих северных соседей, которые выменивали её у других за зерно да за жир морского зверья.
  Потому-то выехали десять Сов, пять юношей и пять девушек, на всеобщее обозрение без медных шлемов, а лишь с синими головными перевязями, обнимавшими их русые волосы, без копий да с маленькими деревянными щитами, закреплёнными на спинах. Однако на боку у каждого висел добротный меч, а тулы за спинами, плотно набитые стрелами, пестрились буро-белыми перьями.
  От самого подножия взгорка, на котором разместились родичи, Совы, достав небольшие сравнительно с соколиными или кречетовыми луки, пустили по стреле. Но только трое из них сумели попасть в узкие шесты.
                                                        93

  - Полуденник!- подсказал им сзади Яромир.- Берите от левого края!
  Видно, так и сделили ратники, так как во второй раз только двое из них промахнулись. Народ отозвался одобрительно: прочие десятки били с меньшей дальности, едва ли не с середины луга.
  Совы тронули лошадей и двинулись парами. Туда – назад. Бег всё ускорялся и ускорялся. И тут люди увидели то, чего уже не чаяли в этот день, потому что много самой разной сноровки узрели они за полуденную пору. Ратники вспрыгнули ногами на спины своих лошадей, проскакали так полкруга и вдруг попарно переметнулись на соседних коней. И то ещё не всё. Опустившись на завороте на лошадиные шеи, Совы обнажили мечи и принялись перебрасывать их один другому так, что иной в какой-то миг держал над головой два клинка, иной, безоружный, словно ему вдруг понадобилось защитить себя, всвистывал и тут же получал меч от кого-то из соседей по скачке.
  Вид летучего оружия изумил людей так, что многие глядели, широко раскрыв глаза. Добрые ратные уменья показали два приграничных племени. Но Совы устроили настоящее празднество в честь бога-воителя Перуна, за что выслушивали большую похвалу даже от Соколов, хозяев смотра, когда воротились в строй.
  Тех же мыслей исполнился и старший над всем действом Ворон Беремир, когда поднял руки и, тем утишив людей, обратился к ним с последними словами.
  - Доброе завершение доброму делу! За что восхваляем ратный труд и Сов, и других десятков, приготовлявшихся, сколь было времени и сил, к этому дню! А послезавтра, в день десяток второй цветеня, вам, дочери и сыны наши, выступать в поход. Пусть же вещуны наши заговорят вас от всякого лиха и щедро пожертвуют Белым богам и птицам-охранителям! Пусть же родичи и старшие семей снабдят вас необходимыми в пути оружием, скарбом, снедью, дадут крепких лошадей! Храните обычаи, ратники, покидая родные места, ибо Мать Сыра Земля и в той частичке, что возьмёт каждый из вас с собою, станет оберегать вас от напастей и хворей! Мы же, старшие, присоединяем свои голоса к общему приговору: «Вы достойны идти в поход!» Есть ли у кого из народа что прибавить, потому что решению принятому мы не изменяем?
  - Добре, могут идти!
  - Храни их боги!
  - Удалые, что тут говорить!
  Поначалу только такие выкрики неслись из разных сторон луга, и семь десятков ратников без двух приосанились и радостно заулыбались, словно не опасности ожидали их впереди, а мирная езда на какую-нибудь охоту. Но вот от одного места, следом от другого послышались иные голоса, пока не слились они в ясное и дружное требование:
  - Пусть Яр покажет себя!
                                                          94

  Старый Беремир покачал головой, показывая, что не пренебрегает этим, и
вновь поднял правую руку над головой.
  - Ведаю я, что славный Яромир, старший Дружины, прежде всего своей мудростью и знаткостью нужен юным ратникам, а уж после – владением оружием! Потому мы, родичи, не дали ему своего разрешения, когда просил перед смотром показать себя и перед людьми и перед теми, кого мы ему вручаем! Что же, Яромир?!.
  Родич посмотрел вниз, а Яр уже кивал, что согласен. Он слез с лошади, снял с себя колонтарь, шлем, обязь и, взяв один только обнажённый меч, вышел на видное место.
  Никто в оный день не ратился этим оружием так, как оно того достойно, потому что в плотной сечи,