- Дай подумать.
- Не он ли напал на тебя? – спросила сестра, волнуясь за брата.
- Да, нет, не похож ни на одного из тех, с кем я дрался вместе с маркизом. Они были моложе. Но, тем не менее, надо быть осторожнее. Может быть, это шпион одного из нападавших, - предположил шевалье де Лицын.
- То, что тобой заинтересовался некто, подозрительно. Мало того: он в курсе того, зачем и с какой целью ты отправишься на Гваделупу. Я полагаю, что он услышал и об острове сокровищ. Это вполне мог быть пиратский клеврет. Во всяком случае, за тобой следят с самого Страсбурга. Ты хоть понимаешь всю опасность своей авантюры? Было бы лучше, если бы я оказала тебе помощь.
- Каро, я уже не маленький. И отправляюсь в путь с надежными друзьями. И мы бывали, куда в более трудных переделках, чем это морское приключение.
- Дай то Бог! – ответила Каролина, наконец, поняв, что разговор с упрямым братом бесполезен.
АМУРНЫЕ ПЕРИПЕТИИ
В последние годы балы и концерты в Версале участились, чему была рада королева. Король стал изменять своей привычке вести простой образ жизни, не только отягчаемый государственными заботами, но и украшаемый его увлечением ручным трудом. Он стал заметно больше развлекаться, чему не препятствовала его все увеличивавшаяся тучность.
На один из таких балов и пожаловал шевалье де Лицын. У него установились дружеские отношения с самой королевой, ее фавориткой и фрейлиной, графиней де Ноай. Иногда они устраивали небольшие дивертисменты в Малом Трианоне. Этим все и ограничивалось. О прежних легкомысленных отношениях прекрасные дамы и не помышляли: вероятно, ни сама королева, ни графиня де Полиньяк не испытывали к шевалье глубоких амурных чувств. Вот только грациозная графиня де Ноай украдкой вздыхала по обворожительному иностранцу. Но наш герой делал вид, что этого не замечает, невольно приводя читателя в недоумение. Да вот еще: от показной страсти шевалье к королеве осталось одно воспоминание. Зато он познакомился на музыкальных представлениях в Трианоне с маркизом Шарлем де Бриссак. Они сразу же прониклись друг к другу взаимной симпатией.
Вот и сейчас на празднестве в Версале, как только шевалье увидел в углу бальной залы де Бриссака, оживленно говорившего с Мирабо и бывшим министром финансов Неккером, он сразу же загорелся желанием присоединиться к говорящим. Когда наш герой подошел к серьезной троице, выглядевшей довольно странно на легкомысленном празднике жизни, он нашел ее в невозмутимом состоянии, отстраненном от суетливого потока веселящихся людей. Маркиз представил шевалье экс-министру. С Мирабо они уже были знакомы. Их познакомил сам король, поделившийся с ними своими сомнениями относительно достоинств романов энциклопедиста Дидро. На приеме король спросил вольнолюбивого Мирабо о том, можно ли уподобить отношения философа Жака-фаталиста с его хозяином отношениям советника с его правителем. Мирабо не нашелся ничего сказать, как только предположить, что философия не имеет сословной принадлежности и философом может быть как правитель, так и его раб, слуга, как это было в незапамятное время у римлян. Что до советов философа правителю, то они полезны, если правитель сам не является философом. Так через философию правление может стать просвещенной монархией. На что король ответил, что кто уполномочил философов на просвещение самого правления. Мирабо ответил, что сам разум.
Собеседники вели беседу о текучем расстройстве королевских финансов и мерах по их укреплению. Мирабо обратился к шевалье с вопросом о том, как на взгляд человека со стороны можно укрепить финансовую систему.
- Скажу вам сразу мсье Мирабо, я не в состоянии ответить на ваш вопрос. Могу только заметить, что вопросы финансов не входят в круг моих интересов и, тем более, я в них не специалист. Но если рассуждать с обычной или семейной, бытовой стороны в качестве обывателя, то можно сказать, что экономика не должна экономить на детях, на семье подданных, но она должна урезать расходы на самих хозяев.
- А вы верно думаете, молодой человек, - заметил мсье Неккер.
- Да, шевалье мыслит в правильном направлении. Только готов ли он сказать это прямо королю и королеве? – спросил меня Мирабо.
- Я не отношусь к тем людям, которые публично говорят то, что публика заведомо поймет превратно.
- Да, так ведет себя непросвещенная публика. Но такова ли власть?
- Власть вынуждена на нее опираться. Она зависит от публики.
- Но просвещенные люди несут свет знания власти. Просветив ее, они откроют ей путь к свету так, что власть сама станет светом просвещения народа.
- Вы в этом уверены? Вы полагаете, что идеи, овладев властью, приведут народ к свету? Я не уверен. Очевидно, что власть людей портит, пусть это будет даже власть идей. Власть идей является страшной силой. От нее я скоро жду общественных потрясений у вас во Франции. От них погибнут многие из культурного общества благородных сословий.
- Очень уж мрачно вы смотрите на наше будущее, пророк из России, - сказал с иронией экс-министр.
- Что ж, такому взгляду способствует климат и быт моей родины, не располагающий к условным любезностям.
- А может быть наш юный друг прав, - решил поддержать нашего героя его новый знакомый в лице маркиза де Бриссака.
Любезный читатель, пришла пора вас познакомить с не по годам умелым господином во многих областях человеческих занятий. Маркизу было неполным тридцать лет. Внешне он был симпатичен. Брюнет с волнистыми волосами, с вертикальной складкой на чистом лбу, голубыми глазами, сжатыми мужественными губами, твердым подбородком и прямым носом, чуть раздвоенным на кончике, У него был свежий цвет лица и верхнюю приподнятую губу украшали тонкие усики, которые составляли с прямой линией бороды изящный треугольник. На нем был синий жюстюкор с золотым шитьем и такими же пуговицами, синие кюлоты, синяя треуголка с золотым галуном и красный камзол, серые чулки и черные туфли.
Маркиз де Бриссак знал толк в науках, умел поддержать остроумную беседу, был искушен в танцах, музыке, рисовании, верховой езде, фехтовании. Главное, он был чертовски обаятелен, что не могло не взволновать нежное девичье сердце.
Странное дело, если бы мы обратили пристальное внимание на шевалье, то заметили бы, что он бросает украдкой нежные взгляды на маркиза. Несмотря на невольную симпатию к шевалье, маркиз был немного смущен таким двусмысленным отношением к себе своего ровесника. И все же он попробовал сделать вид, как будто не заметил амурного интереса к своей особе со стороны нового друга. Он только подумал про себя: «Вот если бы шевалье был девушкой, какое это было бы счастье». Но таких чудес не бывает на этом свете. Чтобы снять душевное напряжение, когда они остались наедине, он обратился с вопросом к шевалье: «Александр, вы хотели мне что-то сказать»»?
- Нет, что вы, Шарль. А, впрочем, вы не могли бы познакомить меня с вашей кузиной? – высказал свою просьбу шевалье, глубоко вздохнув.
- Почему бы и нет? Не вижу для того препятствий. – сказал маркиз и вдруг, заметив, как побледнело лицо своего собеседника, озабоченно добавил, - шевалье, вам плохо?
- Да, у меня немного кружится голова, - ответил, еле шевеля губами, де Лицын.
Было видно, что шевалье еле держится на нетвердых ногах и не ровен час, как оступится и упадет на пол. Это и случилось, только маркиз вовремя подхватил падающего шевалье и, взяв его нежно на руки, отнес к стоящей рядом персидской софе. Опустив де Лицына на софу, де Бриссак стал развязывать платок на шее потерявшего сознание Александра. Развязав его, он обнаружил тонкую и нежную шею шевалье, на фоне мраморной белизны которой билась еле заметная голубая венка. Маркиз все еще находился под сильным впечатлением от прикосновения к телу шевалье. Его движения стали томно медлительными. Он невольно стал дальше раздевать своего нового друга, расстегивая белоснежную рубашку на его груди. Но тут он внезапно застыл, увидев, что под рубашкой грудь шевалье туго перетянута плотной льняной материей. Вздохнув, шевалье открыл глаза и ласково посмотрел на маркиза, но, заметив, как маркиз с удивлением смотрит на него и, обнаружив, что его грудь полуобнажена, вздрогнул, стал бледнее своей белоснежной рубашки и в ужасе от увиденного вскрикнул, закрыв свою грудь руками.
- Шарль, как вы на меня смотрите? Что я вам сделал? - с волнением в голосе спросил шевалье, а затем, стал оправдываться, - меня ранили в грудь, вот я и перетянул ее туго материей, чтобы она больше не кровила.
- Александр, теперь понятно, почему вы потеряли сознание. Разве так накладывают повязку на рану? Нужно позвать доктора, чтобы он наложил вам правильно повязку.
- Нет, что вы, Шарль. Я уже нормально себя чувствую. Спасибо вам за помощь, - говорил шевалье, застегивая пуговицы ворота рубашки и завязывая платок на шее. И в то же время он бросал косые взгляды на маркиза, пытаясь отгадать, какое впечатление произвел на него.
Он мучился вопросом о том, что о нем подумает маркиз, догадается ли он о его тайне. Но Шарль де Бриссак не торопился развеять опасения шевалье и перевел разговор на постороннюю безопасную тему о качестве современных танцев.
Через несколько дней после происшествия с недомоганием Александра де Лицына маркиз имел случай повздорить с маркизом д´Аржансоном, который вызвал де Бриссака на дуэль. Александр де Лицын вызвался быть секундантом маркиза. Секундант д´Аржансона, герцог де Крюссоль, бывший при ссоре с де Бриссаком, заявил, что тоже оскорблен поведением маркиза и потребовал в нарушение правил дуэлей, чтобы с ним скрестил шпаги его секундант. Поводом к дуэли послужило, по слову д´Аржансона, оскорбление чести его сестры, которую де Бриссак, якобы соблазнил и отказался на ней жениться. Когда Александр спросил Шарля, действительно ли он обесчестил Луизу д´Аржансон, то маркиз ему ответил, что Луиза желала его видеть своим женихом, но он охладел к ней. Однако он никогда не покушался на ее честь.
- Шарль, вы ее любили? – с волнением в голосе спросил Александр.
- Нет, Алекс, но она мне нравилась, пока я не встретил другую, о чем я рассказал Луизе. Я никогда ей не обещал, что предложу ей руку и сердце в придачу.
- А можно узнать, в кого вы влюблены? – с тревогой спросил шевалье.
- А вам это зачем, Алекс? – спросил, улыбнувшись, маркиз.
- Просто мне хотелось бы знать, ради кого я буду драться на дуэли с герцогом.
- Шевалье, я не допущу, чтобы вы рисковали своей жизнью. Я прекрасно владею шпагой и вполне справлюсь со своими противниками.
- Но, Шарль… - стал возражать де Лицын.
- Не может быть никаких «но», иначе я поменяю секунданта. Это мое дело. Что касается особы, которую я люблю, то ее имя вы услышите от меня, если я останусь жив.
- Вот видите, Шарль, вы и не уверены в исходе поединка. Поэтому я как ваш друг не могу вас оставить наедине с вашими
