Красная армия

вышли, сказал:
  - Пойдём, а то меня от этого Шутова вырвет. Опять придётся жрать.
  Возвращались, не торопясь. Да и чего спешить: впереди целая ночь спокойного сна плюс дремали в поезде.
  - А ты, Митяй, не любопытный… Терпеть не могу любопытных… - сказал Миха, когда прошли половину пути. – Сигареты…те, из-за которых мы здесь, мне купил один солдат, узбек ли, казах – не разбираюсь. Я ходил за нашу кочегарку гвоздей надёргать с ящиков, ну, и попросил купить. Не знаю, чего он там околачивался… Говорил, год прослужил. Купил две пачки за свои, а я ему, когда ещё раз туда побежал, дал два рубля. Курить-то охота…
  - Да я знал, конечно, что ты шутишь. Только подумал, ты сам в магазин смотался.
  - Куда там… Если б в шинели… Жалеешь, что выперли с сапёрной?
  - Не знаю… Смотря какая будет новая часть. С одной стороны, вроде привыкать стал… Опять же лычки сержантские светили через полгода…
  - А с другой?
  - С другой – ещё недельку такой жизни, и я точняк бы заболел от постоянных недосыпаний… И постоянно над тобой кто-то стоит, как надсмотрщик, целый день.
  - Да… Ну, что было, то было. Может, на новом месте повезёт… Во, - Миха вытянул руку, -
38
смотри: дорога. И в ту сторону.  Пошли по ней. Лучше, чем по закоулкам спотыкаться.
  - Пошли.
  - Митяй? – возобновил разговор Миха через пару минут. – А ты в Афган хочешь?
  - Когда шёл в армию, хотел. В Афган или хотя бы в десантуру… Как и все. А сейчас смотрю, как трудно на простой службе, где не стреляют, и думаю: выдержу ли там, где война… Хотя, конечно, хочется, чтоб служба была интересной…
  - Да, приятно вернуться домой с орденом… - Миха заговорил тихо, задумчиво, словно сам с собой. – А то два года потратишь на наведение «идеального порядка», и нечего будет вспомнить… Как пообвыкну на новом месте, буду писать рапорт, может, пошлют туда…
  - Я тоже тогда… Попробуем вместе.
  - Ну ладно, давай, я лучше расскажу тебе, как продал свою гитару и откуда у меня деньги.
  - Кому ты её мог продать?
  - Спишь, Митяй, крепко. Тогда, когда ночевал на полу перед утренним распределением, только ты засопел, солдаты начали нас подымать. Хотели собрать денег. Их четверо, ну, а нас поднялось человек тридцать, да спящих начали будить. Они шуганулись. Подозвали меня и стали выпрашивать гитару. Всё равно, говорят, у тебя её отберут да ещё заставят по ночам играть…
  - Как Бугулюн.
  - Точно… Ну, я им: купите. Короче, базарили, базарили… Наши пацаны не ложатся, поддерживают меня. Представляешь, купили, за пятнадцать рублей! Я, конечно, больше просил, но и то неплохо. В сапёрной её у меня даром бы отняли.
  - Конечно… А как ты башли сохранил?
  - Э, бумажную деньгу нетрудно спрятать, я тебе потом покажу… Ну, кажется, пришли. Держи по последней сигарете. Дай Бог, завтра купим. Покурим – и спать.
  … «Хорошо засыпать сытым и знать, что впереди ещё семь-восемь часов сна и никаких «сорок пять секунд подъём» утром, равно как и зарядки, не будет. Каждый день бы, наверное, спал в одежде, - думал Митяй, - лишь бы утром не натягивать её сломя голову, а потом бежать на зарядку со сбившимися в комок портянками». Он улыбнулся в темноте и пожалел храпевшего внизу Грибанина. Наверняка, бедняге снилась жратва. Надо было ему хлеба принести из столовой… И земляку тоже. Где-то здесь он, среди этих длинных рядов нар… Ладно, хоть отоспятся, и то хорошо…
  - Миха, спишь?
  - Нет покедова.
  - Соври какой-нибудь анекдот, - Митяй расслабленно в потолок. – Ты их до фига знаешь.
  - Длинный расскажу, не уснёшь?
  - Рассказывай.
  - Зайца призвали в армию. Ротный – волк. Замполит – волк. Комбат вообще медведь. Зверьё,
39
короче. Стоит косой на тумбочке. Ротный идёт мимо: «Почему в шапке?» Бух по голове. Заяц шапку в тумбочку. Замполит идёт мимо: «Почему без шапки?» Бух по голове. И так каждый день. Придираются, со света сживают… Заяц – к комбату. Так мол и так, защитите, нет сил терпеть. Медведь вызывает волков. «Ну, что же вы? Если решили задрочить, то – по уставу, чтоб повод был. Например, дайте невыполнимое задание. Не сделает – накажите». Ну, те: «Добро, товарищ медведь». А заяц-длинные уши всё подслушал, на ус намотал. На следующий день вызывают его волки в каптёрку. «Заяц, принеси-ка нам яблоко, десять минут тебе!» Заяц умчался, а они думают: «Принесёт маленькое, скажем, что хотели большое. Принесёт красное, скажем, что хотели жёлтое. Всё равно оттырим».
  - Эт точно, - согласился Митяй словно сам себе и тут же спохватился. – Рассказывай, рассказывай.
  - Через десять минут заяц входит с подносом яблок и говорит: «Вам какое? Большое, маленькое? Красное, жёлтое, зелёное? С листочком, без листочка?..» Ротный встаёт: «Почему в шапке?» Бух по голове.


  На следующий день бывших курсантов вихрянских учебок снова посадили в поезд и повезли в областной центр. Три часа езды, потом по разным машинам, и через двадцать минут в кузове Кириллюк и Митяев оказались в новой части. Кругом очищенный от снега асфальт, по линии посаженные деревья, чистота. Последнее радовало мало: чисто, значит, солдаты ежедневно вкалывают на морозе с лопатами и вениками.
  До вечера простояли у штаба. К счастью, день был солнечный, умеренно холодный. Когда стемнело, молодых разделили на три группы и повели к казармам. Вся сапёрная учебка оказалась в одной группе.
  Первое впечатление от новой казармы – холод, который ощущался даже через шинель. Здесь был размещён целый пехотный батальон, и широкий коридор – как двухполосная дорога, - умывальник, спальные расположения были заполнены разношёрстным народом. Миха, никогда не видавший столько наций, почувствовал себя как среди строителей Вавилонской башни после смешения языков.
  Вновь прибывшие – девять сапёров и пятнадцать человек из мотострелковой учебки – сиротливой кучкой встали у двери с надписью «штаб». Про них словно забыли. Мимо сновали солдаты: одни шли вразвалку, громко кричали, другие передвигались исключительно бегом, прижимаясь к стенам. Разговоры, крики – на десятках языков.
  Через несколько минут мотострелков по двое, по трое начали куда-то уводить. Возвращались они, ничего не рассказывая, но по лицам было видно – некоторым доставалось. Дошла очередь и до бывших сапёров. Какое-то жутко худое, с истрёпанной одежде чучело, отдалённо напоминающее советского солдата и комсомольца, подошло к ним и сказало Михе и Роману: «Сходите в умывальник. Дедушки вас зовут… Потом – вы двое…»
  - Пойдём? – спросил Миха приятеля.
  - Пойдём. Всё равно никуда не денешься. Нам же здесь ночевать…
  В умывальнике, на подоконнике, сидели трое, ещё один стоял рядом, курил и рассказывал сослуживцам что-то весёлое. К ним и подвёл посыльный Миху и Романа.
40
  - Откуда будете, бродяги? – спросил сидевший справа, на вид русский, с рыжим лицом, рыжими волосами и подчёркнуто строгим выражением глаз.
  - Из Вихрянска, - ответил Роман, - с сапёрной учебки.
  - Ну, и сколько же вы прослужили? – продолжил другой.
  Подошли ещё несколько любопытных, но обитатели подоконника некоторых прогнали. Какой-то старослужащий, вытирая махровым полотенцем крепкое, упитанное тело, пошутил:
  - Только с поезда?
  - Да, - сказал Миха, считая, что в любом случае он ответил правильно: и если имелось в виду, что они недавно из дома, и если – что только с вокзала.
  - Ну, и как там, в учебке? Сержанты издеваются?
  - Да так себе. Привыкаешь со временем…
  - Ничего, - снова заговорил рыжий, - здесь жизнь, как у мамы: можно опухать.
  - Но очень осторожно.
  Оба духа молча выслушивали шутки, в которых, впрочем, проскальзывал холодок, вежливо улыбались.
  Их обыскали. У Романа нашли три рубля, и рыжий оставил себе фотографию его девушки, сказал: «Всё равно она уже блядует». У Михи забрали ручку и начатую пачку папирос. Затем им объяснили, что они должны «тащить службу» тихо, мирно, на рыпаясь, и что только таким способом можно дожить до возвращения домой. Проинструктировав, отпустили. Когда подошли к своим, Миха заметил, что возле Митяя стоит какой-то смуглый солдат с большим носом. Донеслись обрывки их разговора:
  - … Русский, хохол, узбэк?
  - Русский! – ответил Митяй, и собеседник, строго посмотрев на него, отошёл.
  - Чего он, Митяй?
  - Да вот, у Грибанина карманы обыскал и у Петра тоже. Ну, а там что?
  - Так, весёлая беседа. Остался без курева.
Митяй с Грибаниным отправились в умывальник, а к Михе подошли двое, по виду и манерам старослужащие.
  - Какой размер шинель? – спросил один.
  - Сорок восьмой.
  Посоветовавшись между собой на непонятном языке, они предложили:
  - Давай меняемся? Мы тебе даём такой же шинель, но немного старый.
  Миха покачал головой.
  - Ты что, шибко опухший? К тебе нормально обращаемся…
41
  - Вам сейчас выдают бушлаты. Шинель не пригодятся, - добавил другой.
  - Выдадут так выдадут, - ответил Миха, - но я в чём приехал, в том и буду ходить.
  - Ну, ты сука… Тебе здесь жить…
  Миха промолчал. В это время из штаба вышел офицер и потребовал, чтобы новички построились. Миха сбегал в умывальник за своими и успел заметить у Грибанина что-то похожее на синяк. Офицер вызвал старшин и разделил им бывших курсантов по своей бумажке. Грибанин, Головко, Кириллюк, Митяев, Петрянин, Шутов были определены в первую роту. Служба продолжалась.

                                                                      Глава 2
  Ночь прошла спокойно. Утром, в половине седьмого, дневальный хрипло прокричал о подъёме, но никто не заставлял молодых одеваться за сорок пять секунд. Сержанты произносили привычное «наводим идеальный порядок», однако больше заботились о том, чтобы успеть до построения умыться, как впрочем, и все в этой роте. Новенькие же, привыкшие ходить в умывальник по команде, на завтрак отправились с сонными глазами.
  Столовая поразила своими размерами – не меньше стадиона – и собачьим холодом. Прочие впечатления были у каждого свои. Миха, лишь увидев, как напряглись лица у сидевших рядом, когда все выполнили команду «батальон, садись», понял, что жратва здесь так просто не достаётся. Сориентировавшись же, он ловко наложил себе каши сразу после двух сержантов и какого-то старослужащего и, передав им масло, взял кусочек себе. Пяток волчьих взглядов был оценкой его действиям. Сидевший за соседним столом Митяй остался без масла и без кружки для чая: посуды не хватало. Шутов не успел схватить хлеб и начал клянчить, но если у кого и был второй кусок, то лежал под столом на коленях. Хуже всего пришлось Грибанину: тоскливо озираясь, он сжевал свой хлеб и, лишь выпросил чашку, раздалась команда: «Встать! Выходи строиться!» Невелики успехи в борьбе за пайку были и у Петрянина с Головко. Они сели за один стол со старшиной и большинством старослужащих, съели много пшённой каши, но «неположенные по сроку службы» масло, сахар и чай проплыли мимо молодых.
  После завтрака молодёжь навела ещё один, более идеальный, чем предыдущий, порядок в спальном расположении, а затем по приказу командира роты расселась в ленкомнате для изучения текста присяги. Дневальный прокричал: «Строиться на развод!», и в коридоре постепенно стихло: построение батальона происходило на площадке перед казармой.
  «Четырнадцать духов», - сосчитал Миха. Все сидели, изображая чтение клятвы на стене. Грибанин делал вид, что не спит, Головко с Петряниным