Красная армия

стороны третьего взвода тоже полугодичник Лаанеоте.
  - Да, с прошлой получки ничего не дал Остапу, так сейчас придрался…
  Теперь Митяй разглядел свой красный фонарик: под левым глазом у Сички светился огромный синяк.
  Ещё натягивая сапоги, Митяй услышал, что ленкомната, судя по гомону, полна народа. Он приоткрыл двери, вошёл. Почти вся рота сидела, стояла, ходила. В углу на двух столах были наставлены водочные бутылки, бачки, чайник, кружки, консервные банки… Рашидов, Размадзе, Остапенко, Тюлебеков, на третьем ряду, у стены, подвыпивший Флюзин, голова которого качалась и падала – все деды были в сборе. За передними столами сидели Винокуров и Памфилов; под стендом «Политбюро ЦК КПСС», как на расстреле, построились почти все молодые сержанты, Годжаев и Аракелян. Вслед за Митяем начали входить и остальные духи.  В тот момент, когда глаза Митяя привыкли к свету и он начал наблюдать за происходящим, Размадзе спорил с Памфиловым.
  - Котэ, пусть идёт.
  - Пошёл ты вообще… - икота помешала договорить.
  Грузин крепко держал Соколова за пэша:
  - Бальшой сижант, да?.. Каманди-ир?
  - Отпусти его. Олег, иди…
  - Ти, Памфил, дед что ли?.. Я дед, ти фазан и молчи вообще… Тебя не трогали молодой, и опухай бистро…
  - Не трогали и не тронут. Вон – щеглов воспитывай.
  Котэ смилостивился и отпустил черепов. Зайцев вышел последним, держась двумя руками за живот. Заглянул Сичка:
  - Григорий, Арасов говорит, что у него болят ноги, Чабаев пошёл в туалет, сейчас придёт. Подымать Душмана?
  - Не надо, - сказал Рашидов. – Иди, Васька, спи.
  - Чё ти!.. – возмутился Размадзе. – Духа защищаешь, да?!. Свой призыв не надо что ли?!. Зови это Душман!
  - Тебя не спросил, грузин! Курбанов – иди тоже спать!
  Митяй переглянулся с Михой. У обоих на уме было одно: если деды подерутся, то их, духов, возможно, оставят в покое.
  - Хорош орать! - вмешался Остапенко, но спорщики не обратили не него внимания.
55
  - Помнишь Махарадзе?.. Всэ бил: я летал, Григорий, Флузин…
  - Как торпеда, - вставил Флюзин и уронил голову на стол.
  - Дух всегда летает!.. Я череп стал, Махарадзе сказал: «Типерь земляк. Больше не трогай».
  - Ну, биджо, сейчас начнёшь вспоминать, - Остапенко повернулся к Рашидову. – Ты, кардаш, не прав. Мирзоев свой призыв заставляет подшивать ему. Дух должен жить тихо, мирно, слушать старших… К вам относится, зелёные!
  Мутные глаза Остапенко потемнели, как взбаламученное болото. Он встал, подошёл к строю молодых, прижавшихся всё к тому же политбюро.
  - Ты, Кириллюк, говорят, совсем опух? Мне, деду Советской Армии, отказался подшить пэша… Ты знаешь, что ты – никто, мокрица?! Мне тебя раздавить, как два пальца об…!
  - Он думает, что другие духи чмыри, а он нет, - сказал Рашидов.
  - Да я его зачмырю больше всех! Ты чмо, понял?! Будешь каждый день мне подшивать и чистить сапоги!..
  Остапенко услышал тихое «нет», но отреагировал внешне спокойно, зато Миха почувствовал: сейчас будут бить.
  - Не будешь? - Остап говорил тихо, сквозь зубы, словно только для себя и для Михи. – И стирать будешь каждый день, и за обиду дедушки будешь отдавать мне на дембель все свои получки…
  - Остап, по лицу не бей, - попросил Винокуров. – Меня завтра ротный вы…
  Однако Миха сам подставил лицо. Из носа хлынула кровь, и его прогнали в умывальник.
  Ледяная вода мигом остановила кровотечение, но торопиться назад не стоило. Он оставил кран открытым и принялся разглядывать в зеркале своё худое, тёмное лицо. Оно совершено не походило на те круглые, розовощёкие лица советских воинов, которые смотрели с плакатов по всей части. В сумраке умывальника из зеркала на Миху глядело нечто измученное, с лихорадочным и настороженным взглядом, напоминавшее лица жертв фашистских концлагерей.
  Минут через двадцать Миха выглянул в коридор: может, всё кончилось? Взглянул – и отпрянул назад : мимо тумбочки дневального мчалась группа мотоциклистов. В езде на табуретках соревновались два десятка духов первой и второй рот. Возле двери штаба на финише стоял Размадзе и махал полотенцем. Миха снова намочил лицо, прислушался.
  - Почему проиграли?! – кричал Котэ. – Второй рота лучше что ли?!
  Послышались звуки ударов и падений, кто-то всхлипывал, кто-то хохотал. «На старт! («Голос Рашидова», - догадался Миха) Внимание! Маршь!.. Рычите! Рычите все!»
  Теперь по коридору мчалась в наступление настоящая танковая рота, а Котэ снова кричал: «Грибанин, ублюдок! Подводишь рота!.. Всэ получают!» - и, через минуту: «Ура!! Победа за первая рота!» Кричал ещё кто-то, гонку шумно обсуждали, потом всё стихло. Миха потёр о кальсоны замёрзшие от холода руки. Вошёл дежурный по роте, молодой сержант из взвода связи. «Воду не разливай», - нетребовательно сказал он и начал пить с вывернутого вверх крана. Миха собрался уже спросить у него, легли ли спать духи, как вдруг услышал свою
56
ротную песню и тут же песню второй роты. Пение быстро перешло в крик. Казалось, что один хор старался перекричать другой. Оборвалось всё так же резко, как началось. «… победила!» - донёсся чей-то голос.
  - Какая рота выиграет – ляжет спать, - сказал младший сержант, насмешливо улыбаясь, - а проигравшая будет мыть коридор зубными щётками.
  - Солдат ведь вернётся. Ты подожди…дурра… - в умывальник ввалилась маленькая, размякшая фигура Флюзина.
  - Что, дух, кровь трёшь?
  - Угу.
  - Ну-ну, не обижай Гришу… Гриша – зверь… А был чмо, - бормоча и держась за стену, Флюзин прошёл в туалет.
  «Не заложил бы! – подумал Миха. – Проклятье, замёрз уже здесь торчать… Пойти, устроиться запевалой?..»
  - Дух! – слабо закричал Флюзин. – Ко мне…
  Миха для виду зажал нос рукой и заглянул в туалет. Дед-чмо уже сидел на подоконнике, курил и посмеивался:
  - Хи-хи-хи… Сейчас пройдёт этот…реванш. Первая рота выиграла гонку… Вторая – песню… Громче спела наших духов… Идёт реванш!.. Кто кого перестоит…на элек-трическом стуле… Ты, дух…иди помоги…ты здоровый…
  - Сейчас пойду, только кровь остановлю, - буркнул Миха и вернулся к своему крану.
  Что такое «электрический стул», он знал ещё по сапёрной роте. Солдата ставили на согнутых в коленях ногах с вытянутыми руками и запрещали шевелиться. Ноги уставали очень быстро, и стоять можно было,  лишь стеная и скрипя зубами.
  «Олимпиада» закончилась поражением второй роты, и ей действительно пришлось до утра мыть каменный пол коридора зубными щётками. Подвёл всех маленький и слабый Яшкин. Про Миху же пьяные деды за организационными заботами совсем забыли, и через полчаса после разговора с Флюзиным он лёг спать. Тихонько взбираясь на верхний ярус, Миха увидел, что постель Кольки не расстелена. Очевидно, старшина сделал Шашкова законным каптёрщиком, и тот предусмотрительно остался на ночь в ротной канцелярии.
  На следующий день во время утреннего развода капитан Швердякин поинтересовался у Сички и Шутова о происхождении синяков и, услышав односложное «упал», отечески посоветовал: «Ну, впредь будьте осторожнее, вас матери ждут».


  Служба шла своим чередом. День был похож на день, но, когда наступал вечер, тот, кто имел календарик, мог с удовольствием зачеркнуть одну цифру.
  Во времяпрепровождении солдат первое место занимали наряды, причём людей для них постоянно не хватало. Только в первой роте по штату не доставало более десятка человек, а из
57
имевшихся в наличии полноценными могли считаться лишь двадцать семь, включая старшину, каптёрщика и водителей, то есть тех, кто в наряды обычно не ходит. В роте числилась некая женщина-военнослужащая рядовая Кирьякова, фамилию которой шутки ради старшина иногда называл на вечерней поверке. Никто этого сослуживца в глаза не видел, однако замполит как-то сказал, что таинственный солдат является работником штаба части и для секретности записан в пехотную роту. Вторым призраком был некто Карапетян, о котором недоумевал даже Винокуров, хотя и знал, что на этого бойца ротный получает семь рублей, положенных рядовому. Кроме того, числились ещё Юсупов – во втором взводе и Мазуров – в третьем, однопризывники старшины, которые лишь изредка заглядывали в родную казарму. Первый работал на вещевых складах, второй – поваром в столовой укрепрайона.
  Второму взводу и конкретно Славке Митяеву сильно не везло. Мало того, что Хамид Юсупов бывал у них только как гость и,одолеваемый просьбами о новом пэша или сапогах, тут же исчезал, но зарубили колоду ещё и Грибанин с Шутовым: первый переселился в санчасть, а второй, по слухам, дошёл до госпиталя, предмета самых заветных мечтаний каждого молодого солдата и, вообще, волшебного места, своего рода солдатского рая, где сливочное масло дают не только на завтрак, но и на обед и не заставляют работать. Кроме Митяя, из молодых в этом взводе служили ещё Мирзоев, которого из-за буйных вспышек гнева не трогали даже старослужащие, и Чабаев, упорно искавший у себя язву и через день ходивший на приём в санчасть. Как-то раз первая рота подметала свою территорию около казармы, а Грибанин с двумя другими шёл из санчасти в столовую за обедом для больных. После приветствий и общих вопросов Грибанин сообщил окружившим его духам, что Чабаев попросту отсиживается в приёмной, а к врачу не заходит.
  Свободное от нарядов время солдаты тратили на работу, самую разнообразную: наведение идеального порядка в расположении, наведение идеального порядка в казарме, уборку территории «на улице», подметание закреплённых участков в парке техники… Иногда проходили политзанятия, чистка оружия; по субботам-воскресеньям солдат водили в клуб на фильмы, правда, второй батальон почему-то всё время в эти дни находился в наряде.
  С нарядами дело обстояло плохо, но с караулом ещё хуже. Командиры рот не посылали пока в них молодое пополнение, и доходило до того, что Размадзе громко возмущался: «Я духи убьёшь эти всэ!.. Я умирать должен?!. Щё, товарищ капитан, где Кирьякова?! Давайте мне её на карауле!..» Никого Котэ не убил, тем более что вскоре и молодые начали ходить «на пост». А отношение дедов к духам даже улучшилось, особенно с подшиванием. Теперь по вечерам Рашидов, Тюлебеков и Размадзе торжественно усаживались в бытовке, брали чёрные нитки и выделывали по белому воротнику разные узоры с неизменным вышиванием в уголке цифры, взглянув на которую, любой узнал бы количество дней, оставшихся до разрешения министра обороны на увольнение в запас. Повсюду в батальоне можно было услышать один и тот же вопрос: «Сколько дней до приказа?» Ошибавшихся строго наказывали, поэтому первыми мыслями любого духа, едва он просыпался утром, были: «Какое сегодня число? Ага, прибавляем…вычитаем… девяносто пять, девяносто пять…»
  Не изменил своего поведения только один дед – Остапенко. От него по-прежнему Флюзин приносил кому-нибудь работу, чаще всего стирку: Остап был водителем второго взвода. Но найти того, кто согласился бы оторвать ото сна пару часов и поработать на другого, стало намного труднее. Чаще всего «припахивали» Петрянина, иногда Пахратдинова, Митяева, Петрова, Головко и даже черепов Сичку и Зайцева. Последний больше не был командиром отделения. В первом карауле после стодневки дежурный по части, проверявший в сопровождении Винокурова сержантский пост, в течение сорока минут обшаривал машины