Красная армия

в парке в поисках часового. Ему помогали две смены караула, поднятые по команде «нападение на пост». Кто-то уже обречённо предположил, что Зайцева украли китайцы с той стороны
58
Амура, но советский солдат учитывает все варианты, даже самые худшие, и прячется от врагов надёжно: Зайцев спал под танком в наглухо закрытом боксе и проснулся минута в минуту, когда должна была прийти смена. Провинившегося разжаловали в рядовые; в третий взвод Швердякин поставил младшего сержанта Аракеляна. Вместо него командиром зенитного отделения и единственной его боевой единицей до прибытия молодых сержантов из учебных подразделений назначил, повесив две лычки, рядового Рашидова. Связист Памфилов, лишившись напарника, тоже остался в своём отделении в одиночестве.
  Таким образом, число ротных «чмырей» увеличилось на одну единицу: Зайцев быстро опустился; однако через некоторое время уменьшилось на две. Однажды во время политзанятий Филипченко сказал, что приближающийся восемьдесят пятый год намечено сделать годом укрепления дисциплины и борьбы с неуставными отношениями. Словно подкрепляя слова замполита делом, Петров и Пахратдинов почти одновременно пожаловались начальнику штаба батальона майору Молчанову на издевательства. Фамилий не называли, обвиняли всех старослужащих, включая Флюзина. Почему именно они – никого не удивляло: Петрова совсем замучил Душман, а Пахратдинова начали просто сживать со свету Годжаев и Арасов. Как бы там ни было, но после разбирательства в политотделе стукачей все в роте оставили в покое.


  В один из последних дней декабря большая часть первой роты заступила в наряд по столовой. Только начали убирать со столов, как распространилась радостная новость: ротный даёт получку. Старшие призывы ушли сразу, потом дежурный по столовой Тюлебеков начал по двое-трое отпускать молодых.
  Миха пошёл последним: специально, чтобы подольше погулять. Получив деньги, он тут же незаметно передал их каптёрщику Кольке, чтобы не забрали или не украли в столовой, и вышел в коридор. «Винипухов опять пьяный», - весело подумал он про своего взводного, сидевшего рядом со Швердякиным.
  Старший лейтенант Пухов представлял своей персоной замечательное военное явление. Он был из того немалочисленного разряда офицеров, которые «положили на службу» и настойчиво топили горе от неудавшейся жизни в водке, вине, самогоне, бражке и в прочих горюче-смазочных материалах. Взводом Пухов не занимался. Прибежав утром на развод, нарочито неряшливый, с неспокойным взглядом, он только спрашивал своих сержантов: «Всё нормально?» и с деловым видом уходил куда-то. В последние годы, упорно отказываясь от капитанской должности в дальних гарнизонах, Пухов что-нибудь строил, заменял отпускников, выполнял особые поручения и, очевидно, был вполне удовлетворён своим положением.
  Миха собрался было зайти в умывальник, чтобы попросить кого-нибудь оставить покурить, но увидел рядом с дверью важную фигуру Душмана со штык-ножом на боку и решил навестить Митяя, второго дневального. Душман заматерился по-своему и бряцнул оружием. «Вас так же», - вежливо ответил Миха. За спиной Мирзоева трудился шваброй кто-то «припаханный» наглым таджиком.
  - Мишк, постой на тумбочке пять минут, - затараторил Митяй, - я только получу получку, а то Соколов в оружейке, а Душман не хочет становиться, говорит: «Умывальник убирайся».
  - А Соколов его и не заставит. Он чмо и трус. Урюков боится… Ладно, беги, всё равно дают только по два рубля.
59
  - А остальное?
  - На подшиву, крем, зубную пасту, лезвия, на Новый год.
  - Ну, я быстро…
  Приятель умчался, а Миха развязно опёрся о тумбочку – благо своих старослужащих в батальоне не было – и стал рассматривать народ. Мимо бегали ближе к стене духи в грязной форме и «задроченные» черепа; важно шествовал какой-нибудь азербайджанец со сдвинутой на лоб шапкой (признак фазана), помахивая связкой ключей невесть от каких дверей; вразвалку шёл в умывальник дед: крепкое упитанное тело, если шапка – то на затылке, вопрос к дневальному: «Щегол, сколько до приказа?» Из штаба вышел за водой писарь с электрическим чайником, солдат его, Михи, призыва, белолицый, в чистом, словно новом, пэша. «Вот для кого армия – курорт. И все считаются, независимо от срока службы», - позавидовал про себя Миха, но тут же отвлёкся на других. Батальон гудел, как большой улей, сплочённый своими собственными, далёкими от статей уставов, законами. Где-то с хохотом рассказывали свои дневные приключения те,  кому довелось поработать в городе; где-то молодой солдат просил лезвие для бритья, пятый раз представляясь двери каптёрки; на втором этаже смотрели кино; а рядом, в расположении взвода связи, ползал под кроватями «на время» «опухший раньше срока» дух. В бытовке выводили утюгом «мандавошек», дежурный по батальону играл в нарды со своим старшиной, и мимо казармы, ёжась от тридцатиградусного мороза, шла первая смена караула, набранного из второй и третьей рот.
  Широко распахнув входные двери, в клубах холодного воздуха в казарму ввалились водители, только вернувшиеся с ужина. Миха видел, как трое из них остановились у дверей каптёрки его роты, и Колька начал принимать тёплые вещи. Через минуту в сторону расположения, как лёгкий быстроходный катер, промчался Петров, пряча что-то похожее на булку хлеба под формой. «Эй, чмо!..» - только и успел крикнуть Миха и спрятал улыбку: по коридору двигалась тяжёлая фигура Остапенко.
  - Так… в наряде, Кирил-люк?.. – он скользнул взглядом по тумбочке, на несколько секунд прищурил глаза, словно о чём-то задумался, и вошёл в бытовку.
  - Нет, - ответил Миха, когда дверь уже захлопнулась.
  Настроение сразу упало. После стодневки Миха, Митяй и Колька заключили союз с целью жестокой мести Григорию Остапенко: один – за избиение, другой – за постоянные припахивания, третий – потому что, как каптёрщику, ему доставалось от всех, но от Остапа немного больше. Тогда же Миха пообещал друзьям разработать план шикарной операции. Однако время шло, ничего не происходило, и Митяй с Колькой решили, что Миха просто похвастался сгоряча.
  Остап быстро вышел обратно в коридор.
  - Ну, и где?
  - Что, Григорий?
  - Чеша где? Мне достали новое чеша… Перед ужином я оставил его здесь… Теперь будете платить вместе со старым нарядом.
  - Я ничего не знаю. Я ведь не по роте.
  - А какого хрена стоишь на тумбочке?
60
  - Попросили на пять минут, я в наряде по столовой.
  - А кто по роте?
  - Душман.
  Остап не смог скрыть разочарование, несмотря на то, что его грубое лицо почти не отражало эмоций.
  - С него и взыскаю… Пидорасы, совсем новое чеша… - с этими словами он снова зашёл в бытовку.
  Миха глянул на батальонные часы: Митяй отсутствовал уже десять минут. Зато мимо проходил, играя штык-ножом, Душман.
  - Мухаммад, становись скорее! – подскочил к нему Миха.
  - Чё такой?
  - Не знаешь что ли?! Эх ты, снежный человек… Митяева и Соколова забрали в столовую, вместо них сейчас других пришлют…
  - У?
  - Становись, становись. Главное – пароль: сосиска! О кей…
  Миха убежал: в столовой могло достаться за долгое отсутствие. Впрочем, ругани Тюлебекова он не очень-то боялся, а Размадзе, Мамедову и другим старослужащим было всё равно, когда духи уберутся, хоть к утру. Важнее было другое: в Михином мозгу наконец-то закружился гениальный план мести Остапу, необходимо было только привлечь Кольку Шашкова и всё точно рассчитать.
  …Глубокой ночью на территории энской войсковой части появилась подозрительная тёмная личность. Никем не замеченная, она тихо подошла к окну на первом этаже казармы батальона майора Медведева. Личность вытащила из кармана странный блестящий предмет и начала отгибать гвозди на одном из стёкол. В то же самое время ничего не подозревавший дневальный с красными погонами, вооружённый одним лишь тупым штык-ножом, почувствовал холод, повёл плечом и громко сказал пустому коридору: «Козёл этот ночь, когда часы дойдёт?!»
  Миха осторожно залез в бытовку, заткнул окно бушлатом и, не выпуская из рук своего оружия – погнутой алюминиевой ложки, - стал шарить по всем солдатским тайникам, какие здесь знал. «Так и есть! Я молодец, наблюдательность не утратил!» Он что-то вытащил из-за зеркала и ушёл обратно в окно.
  Душман тоже занимался важным делом. Он встал на табурет и разглядывал большой циферблат часов, очевидно, желая опровергнуть своё подозрение о том, что время остановилось.
  Обычно дневальные, наведя порядок, оставшееся до подъёма время делят пополам: один охраняет спящих и имущество, другой спит. Ровно в половине пятого Мирзоев разбудил Митяева и, едва тот оделся, завалился на свою кровать.
  - Со столовой уже пришли? – спросил Митяй.
  - Да, да…
61
  Митяй огляделся. Всё идёт по плану: наряд по столовой сделал всю работу, но молодые не пришли, остались спать на лавках. Митяй тихонько прокрался к кровати Кольки, разбудил друга и пошёл «на тумбочку». Дежурный по роте Соколов полудремал на заимствованной во взводе связи табуретке и спросил тоном, не требующим ответа: «Душман лёг спать?» Митяй кивнул. Шашков  выждал несколько минут, спрыгнул вниз и, пригибаясь, брезгливо взял форму Петрова и положил её на пэша Остапенко. Затем он на корточках пробрался в ленкомнату и минут через пятнадцать так же осторожно проделал всё в обратном порядке, после чего заправил свою постель и посмотрел в коридор. Митяй махал рукой. Колька тихо, на цыпочках прошёл мимо спящего с открытым ртом Соколова, кивнул приятелю и скрылся в каптёрке роты.


  Сколько на свете удовольствий? Может, столько же, сколько бед, может, чуть меньше… По крайней мере, каждый из нас испытывает иногда нечто приятное: кто-то – просто приятное само по себе, другой – приятное оттого, что сделал хорошее другому, но, наверняка, многие испытывали чувство удовлетворения, если доставляли другим неприятность. В армии тоже есть свои – маленькие солдатские – радости: чуть дольше поспать, чуть больше поесть, чуть меньше поработать… Приятно лечь в санчасть с лёгкой болезнью, когда рота отправляется в наряд по столовой; приятно в карауле попасть на такой пост, где можно выспаться, сверхприятно пойти в воскресенье в увольнение, насобирав по землякам рублей пять, или просто не заступать в выходной день в наряд и посмотреть два фильма в клубе части… Но кто служил, тот согласится, что ни с чем не сравнимое чувство испытывает дневальный, невыспавшийся, уставший от ночного бдения, когда кричит утром о подъёме, проходит меж рядов коек и дёргает с трудом стряхивающих сон товарищей. Именно поэтому, когда стрелки часов подошли к определённому положению, младший сержант Соколов не позволил Митяю открыть рот и, набрав в лёгкие воздуха, закричал: «Батальон, подъём!! Подъём, батальон!»
  Часто старшины и замкомвзвода просят дневальных будить их на пять минут раньше всех, чтобы руководить скоростным подъёмом своих духов. В это утро Винокуров встал и сразу же ушёл в каптёрку, старшину второй роты вообще не удалось растормошить, поэтому молодые подскочили, быстро оделись и быстро заправили постели исключительно по собственному желанию. Кто-то из старослужащих взвода связи посмотрел на свои наручные часы и