есть? - удивленно спросил сиделец: - «С чего бы это такая забота
вдруг»? – недоуменно подумал он.
- Конечно, у нас у Херсоне, как и у Греции есть усе! Коляша, мой тезка, и твой коллега, - тараторил Зайцев, - решил немного раскрутиться на спиртуганчик. Давай, говорит, сходим к Лехе, бахнем грамм по пятьдесят спиртику, а то скучно ему там, на губе, Леше нашему. Юра, давай стакан`ы и закусь.
Резниченко развернулся к двери и, протянув руки, втащил в камеру табурет на котором стояли три стакана, хлеб, куски нарезанной селедки и, тоже кусками, жареное мясо.
- Давай, Юра, наливай, - командовал Зайцев, - а себе стакан?
- Коля, я же в карауле.
- А-а, ну да, – закивал головой сержант, - ну, давай, Лешик, - продолжал суетиться Николай, - а ты че, Коляня? Бери посуду, та-ак, ну что, гляжу,
что всем налито, тогда, - поехали? В общем, парни, давайте выпьем за то… - ни на секунду не задумываясь провозгласил он, - чтоб наши дети не цеплялись за трамваи и троллейбусы, - сказал он и…прикусил отчего-то язык, - в общем, давай! - сказал он еще раз и опрокинул в себя содержимое стакана.
- Бр-р-р, - замотал Николай головой и потянулся за хлебом, - как ее, водку эту, проклятую, бедные пьяницы пьют – мы хоть привыкли! Леша, а ты закусывай, не стесняйся…
- Да, да, - тоже, как-то озабочено, подхватил Резниченко, - закусывай, Леша.
«Что это они так суетятся? - удивлялся Николай, протягивая руку к закуске, - Особенно Резниченко, я, ведь, с ним едва знаком; так - привет, привет и ничего больше. А тут…. Как-то странно все это…».
- Ну, давай по-второй, - потянулся к бутылке Николай, - между первой и второй – перерывчик небольшой, - скаламбурил он.
- Не гони картину, - давай перекурим, - попросил Алексей.
- Хорошо, Леша, давай перекурим, - охотно согласился начавший пьянеть Николай, - «мы не грузовик, так его мать, можем спокойненько и подождать! Ты чего толкаешься? – уставился он вдруг на Коляшу.
- Кто толкается? Ты, Николай, чего-то того, - ответил, тот покрутив пальцем у виска и многозначительно посмотрев на него.
Алексей, заметивший, как Коляша толкнул Николая, удивленно посмотрел на коллегу, а тот, почему-то, поспешил отвести глаза.
- Так вот, парни, заметил я, - продолжал Зайцев слегка заплетающимся голосом, - что живет себе человек и живет; никого не трогает, ни о чем таком потустороннем не думает вовсе, а оно…, это потустороннее, на тебе! и тут, как тут! Как снег на голову; или грузовик в троллейбус.
- Какой грузовик, какой троллейбус?! – возмутился Алексей, - сдается, парни, что вы морочите мне отчего-то голову! Давайте-ка, признавайтесь, что там приключилось?!
- Придурок, - буркнул Николай Коляше, - нашел время, когда толкаться, вот и говори теперь сам, тем более что ты медик.
- Ты звонил, ты и рассказывай, - отмахнулся от него коллега Алексея, - только давайте вначале бахнем по второй. Давай, - потянулся он стаканом к Алексею.
- Чокаться нельзя, - громко шепнув, проворчал Резниченко.
Коляша, хлопнул себя по лбу: - Забыл, извините.
- Да что, в конце концов, случилось, черт вас побери?! – взорвался Алексей, начав подозревать неладное.
- В общем, позвонил я по твоему номеру. - начал, наконец, объяснять Зайцев, - Леш, ты только спокойно! – говорил он, изредка поднимая виновато опущенную голову, при этом избегая встревоженных взглядов Алексея, - В общем, трубку взяла женщина, наверное, ее мать… Леха, я не могу! – чуть не плача прокричал Николай, хватая стакан с водкой, - Коля, говори ты!
- Леша…, - начал Коляня, - как бы тебе это сказать…?
- Да так и говори! Как есть, так и говори! - все больше заводился Алексей.
- В общем, Леша,.. Риты, это,.. - в общем, Риты твоей больше нет! - решительно закончил он.
- Что за чушь?! – возмутился Алексей, - Как это нет?! Она что уехала?!
- Леша, ее мать, рыдая и плача, рассказала, что она, как обычно, возвращалась с работы на троллейбусе, и на перекрестке в него врезался грузовик. В общем четыре человека насмерть и в их числе…
Алексей, озадачено потряс головой: - Что ты сказал…? Грузовик врезался в троллейбус…? И что?.. - спросил он с недоуменным лицом, но тут, наконец, до него дошло, что случилось самое страшное, и он по-звериному закричал: - Не-е-ет! Только не это! Не-е-ет, Коляш-а-а, не-е-ет! Скажи, что ты пошутил! – схватил он коллегу за гимнастерку на груди…
- Да заберите вы его от меня! Он же меня задушит…! – барахтался в руках Алексея Коляня. Скрутите его, ему надо ввести укол! – командовал он Николаем и Юрием, навалившимся на Алексея.
- Эй, там! Кто-нибудь! Ко мне! - хрипел Резниченко, тщетно пытаясь скру-
тить Алексея.
Подскочили еще трое солдат и только тогда, с большим трудом им удалось завести руки несчастного за спину, связать их, чем дали возможность Коляше ввести дозу лекарства.
Еще некоторое время Алексей, всхлипывая, бранился, рычал, брыкался ногами, махал руками, яростно стараясь вырваться из пут, связавших его руки, но вскоре лекарство сделало свое дело: он обмяк и затих…
***
«Черт побери! – злился на себя отец семейства, - Они мне надо были эти все воспоминания? Ну, вот, - прислушался он к себе, - теперь еще и давление подскочило…!
В общем, просидел он на гауптвахте семь суток. Нет, наказание ему не продлевали. Начмед, которому Коляша доложил о случившемся, узнав, что Алексей не хочет выходить из гауптвахты, не хочет видеть, кого бы там ни было, сказал: пусть сидит, когда захочет – выйдет. Ему сейчас надо побыть одному, поменьше тревожьте его там в камере, но пусть за ним приглядыват – как бы он чего не отчебучил, - намекнул он на суюцид.
На восьмой день Алексей, весь заросший недельной щетиной, пришел к начальнику медицинской службы.
- Ну что, товарищ подполковник?! Довольны?! – пошатываясь направился он к столу начальника медицинской службы, - За что вы наказали меня так бесчеловечно и так жестоко…?! – начал с надрывом в голосе спросил он, - А Риту?! Зачем вам, надо было убивать Риту?!
- Алексей, что ты такое говоришь?! – протестующе вытянувл руки, подполковник, - Нашей вины в гибели твоей девушки, абсолюто никакой нет! Абсолютно никакой!
- Никакой?! А кто не настоял на моей демобилизации в июне месяце?! Если бы вы меня отпустили тогда, в то врем!.. то Рита была бы жива! Я бы увез ее отсюда! Увез бы, и все было бы у нас хорошо и замечательно! Я бы поступил в институт, устроился бы подрабатывать на «скорую помощь», она бы пошла работать…! А-а-а! Су-уки! Сволочи! Будьте вы все трижды прокляты! Вы и вся ваша долбанная Армия вместе с придурком Колпаковым! – изо рта его вдруг пошла пена, глаза закатились под лоб и он, рухнув на пол, забился в жестоких конвульсиях.
Подполковник вызвал Коляшу, ожидавшего сосолуживца в коридоре, тот прихватив для помощи несколько солдат, ввел Алексею лекарство и уже затихшего в беспамятстве сержанта отвезли в госпиталь…
Когда Алексея увезли, начмед нашел на полу, на том месте, где лежал, корчась в муках страданий его подчиненный, пачку сигарет, а рядом с нею листок бумаги. Подняв его, подполковник увидел, что это стихи и прочел их.
Я так долго шел к тебе,
Благодарен был судьбе,
Когда встретил, наконец,
Жизни всей моей венец -
Встретил милая тебя!
И хотел прожить любя,
Жизнь мою с тобой одной,
Милой, нежной, дорогой!
Но прошел вдруг рок с косой -
Брызнул кровью вверх дугой…!
Горе мне! Зачем мне жить?!
Когда той, с которой быть
Мне хотелось - нет в живых!
И любви… нет для двоих!
«Да, - горестно вздохнул подполковник, - бедный, несчастный парень! – подумал он, доставая из шкафчика початую бутылку коньяку, - И черт бы побрал этого Колпакова! Это он настоял на зедержке Черкасова дотех пор пока ему не найдут замену. Дескать: «Нам фельдшер нужен свой, для тренировки в заправке изделий». А ведь отпустить его было можно совершенно безболезненно! На техническом дивизионе уже служил фельдшер сверхсрочник, и он мог поработать на два дивизиона, как работал Черкасов, а до него Перепелкин! И я тоже хорош, старый козел! Совсем зачерствел душой, пенек! Мог бы и настоять?!».
Вышел Алексей из военно-медицинского учреждения через полтора месяца. Пролечили его хорошо и тщательно. Госпитальные коллеги начальника медицинской службы полка, выполняяего личную и настоятельную просьбу, сделали все возможное и невозможное, чтобы Алексей выздоровел и сумел забыть на довольно продолжительное время, а может быть и навсегда, беззаветно любившую его учительницу французского языка - девушку Риту.
Вышел Алексей из госпиталя совсем другим человеком. От веселого насмешника и балагура не осталось и следа.
Покидая Херсон, гвардии сержант медицинской службы Черкасов, долго стоял у вагонного окна – он почувствовал вдруг глубокую и необъяснимую тоску. Как-будто бы уезжая из этого города, он, что-то забыл в нем, что-то потерял, и потерял навсегда, безвозвратно!
«Может быть – забыл, может быть - потерял, - соглашался он с собой, но что? Что, черт меня побери?! - пытался вспомнить он, - Три с лишним года, вычеркнутые из жизни Армией?! Это, безусловно – да! Почему “безусловно – да”? Почему вычеркнутые? Ведь было много всякого, что заполняло эти три года! Были друзья, были подруги, были враги, была служба, были учения, боевые стрельбы…. Да, это все было, но было, что-то еще, что-то более значимое… Но что…? Что?! Сколько он не напрягал память - вспомнить никак не мог! Будто кто-то выдрал из его памяти, очень важный для него отрезок времени….
И вот, сейчас, проехав через херсонщину и пол Украины, он, наконец, все вспомнил! Вспомнил, через столько лет! Прожив в неведении, об этом, вырванном из памяти, отрезке времени почти сорок лет, он все вспомнил! Вспомнил так, как будто это все случилось только что. Алексей, подавил готовый вырваться из груди крик, почувствовал сильное головокружение и тошноту, подступившую к горлу. Он повернул голову к дочери, сидевшей рядом…
- Папа, что с тобой? - вскрикнула она, - ты такой бледный! Тебе, что плохо?!
- Дай мне воды, - попросил он осипшим голосом.
Дочь поспешно достала из сумки, бутыль с водой: - На, пей.
Алексей, приложился к горлышку и, стуча забами по нему, отпил воды.
- Что случилось?! – всполошилась жена, - Давление? На таблетки, - вынула она из сумки его пилюли от давления.
- Наверное, - дайка мне и что-нибудь успокаивающее…
