ГВАРДИИ МЛАДШИЙ СЕРЖАНТ

обязан быть рядом с ними…
   Приближалось седьмое ноября,  «красный день календаря»!  Руководство городского  Дома  культуры Голой Пристани,  прослышав об  успешных концертах военных в колхозах и совхозах, связалось с начальством дивизиона и попросило привести к ним, в один из дней, своих участников самодеятельности, для отбора  их в праздничный сборный концерт из городских и военных «артистов».
   После концерта на некоторых «артистов» обеих дивизионов, буквально,  посыпались письма из Голой Пристани. Получил их и Алексей.
  «Ваша песня на итальянском и русском языке, перевернула мне душу, и показала мне, что среди солдат, которых я до некоторых пор, недолюбливала всех до одного, есть замечательные парни! И ни какие они, оказывается не страшные, а очень милые  ребята….». – писала девушка из Голой Пристани, по имени Люся.
   «…вы такый умилый спивать любовные писни, шо я вже не можу!  А потому хочу з  вами  поскорийше  встренуться,  шоб  полюбоваться вместе з вами на ту “лунную дорожку”, за какую вы спиваете у своей писни…!», - писала Тамара.
    «Нам очень понравилось, как вы поете и рассказываете свои “конферанистые ” истории. А работаем мы на молочно-товарной ферме,  совсем недалеко от вас, если можете, то приходите вдвоем с вашим сослуживцем и аккордионистом  Геннадием в ближайшую субботу. Это совсем недалеко, всего около пяти километров. Целуем и ждем вас с нетерпением: Катя и Люся».
    Последнее письмо было точной копией письма полученного Геннадием, с разницей  в именах - «приходите  вдвоем с вашим сослуживцем Алексеем».
    - Ну, что сбегаем? – засуетился Геннадий с заблестевшими глазами.
    - Я не могу, - отказался Алексей, - вдруг с кем-то, что-то случится? А фельдшер технического дивизиона поехал на выходные домой. Нет, нет и нет! – твердо и настойчиво повторил он, - Не могу, и не проси! –  поспешил
заявить он, заметив, желание солдата  возразить и привести ему какие-то доводы в пользу похода на ферму.
    И вообще, Геннадий, поначалу понравившийся Алексею, после случая в Херсоне, где он уговаривал пойти и выпить в буфете грамм по сто водки, сильно упал, его глазах, - было в нем, что-то такое необъяснимо отталкивающее, что неспособствовало дружескому сближению с бывшим студентом.
   - Иди сам, если хочешь, а я пас, –  в последний раз  и очень решительно сказал он солдату.
    Часов в двенадцать, Черкасова разбудил дневальный.
    «Эля, - первое, о чем он подумал, - да нет, не должна – муж не дежурит…».
    - Леха, тебя Генка кличет, - сказал дневальный, - он в столовой, просил, чтобы ты  разбудил каптерщика, а тот открыл бы свою богадельню,  и  дал бы тебе его мундир, который ты отнесешь ему в столовую.  
   - Ничего не понял, зачем ночью  мундир? Где этот хмырь Генка?
   - Говорю  же, тебе – в столовой! – возмутился дневальный его бестолковости.
  Алексей, кряхтя и, ругаясь в адрес Геннадия -  он только что с трудом уснул, и тут - нате вам, что-нибудь из-под кровати! Одевшись, поплелся в столовую.
   Обойдя  казарму, вошел в помещение столовой, из помещения для разделки овощей, слышались смех,  громкий говор солдат и шум льющейся под напором воды. Открыв дверь в овощерезку,  увидел Генку, которого  поливали из двух шлангов  ухахатывающиеся солдаты.
   - Это что такое?! – удивился Алексей.
   - Это картина Репина, - ответил кто-то из солдат, - «Солдат ПВО в  дерьме коровы»!
    -Черт,  все равно не понял?
    -  Я тебе потом все объясню! - прокричал, отфыркиваясь и, смывая с гимнастерки и брюк ошметки этого самого, Соболев, - Ты мундир мне принес?
   Принеся мундир и полотенце, Алексей помог Геннадию выкрутить простиранную форму и повел его в санчасть, где налил ему граммов сто разведенного спирту, чтобы тот не простудился.
   - Итак? – вопросительно уставился он на солдата.
   - Что – итак? Прибежал, нашел. Обе девушки, несмотря на то, что они доярочки, очень даже ничего. Ну, выпили,  Катя, которая написала письмо тебе, ушла. Кстати, она была очень огорчена твоим отсутсивем, а у нас с Люсей все прошло очень хорошо и до конца. На обратном пути, я решил срезать путь и побежал не по дороге, а вдоль коровника. Бегу, бегу и вдруг лечу куда-то вниз, успел схватиться за гвоздь, большой такой гвоздь, которым крепят водосточные трубы. Схватился, а он тут же начал гнуться, оказался старым и ржавым, вот, вот сломается. Гляжу - не далеко надо мной какое-то узкое окно без стекла. Рванулся, гвоздь сломался, но я успел схватиться за край подоконника, потом перенес туда и вторую руку,  подтянулся и влез внутрь. И только тут понял, что влетел в выгребную яму с коровьим  дерьмом. Ну вот, собственно и все. Какая поганая могла быть кончина?! – хохотнул он, - Однако, могли бы, вообще, не найти в той долбанной яме!
   - Да, - сдерживая смех, - сказал Алексей, - нам весело и радостно, что мы в
дерьме не тонем! – продекламировал он.
   - Да ну тебя, - отмахнулся Генка, - в следующую субботу побегу в Чернянку – они работают по неделям, так что можно сбегать и в такой день, хотя бы и завтра. Пойдешь со мной?
   - Я тебе сказал, что я не могу покидать территорию дивизиона.
   - Вот такие мы все правильные? А как насчет физиологии? Что с «Дуней Кулаковой» по ночам разговариваешь?  
   - Знаешь что! – разозлился Алексей, - Ты в мои дела не лезь, все пошли.
   - А может быть, тебя жены офицеров жалеют? – усмехаясь, нагло уставился на Алексея Соболев, -  Что-то больно часто тебя вызывает по ночам маленькая девочка! А мама у нее…, очень даже ничего! Может, и меня с кем-нибудь сведешь?
   - Пошел вон отсюда! - рявкнул Алексей.
   - Все, успокойся, – поднял руки Геннадий, увидев взбешенное лицо и сжатые кулаки Черкасова, - все, все я ухожу.
   После его ухода, Алексей еще долго возмущался про себя солдатом: «Нет, не зря у меня к нему было какое-то предубеждение - таких друзей нам не надо».
    Где-то, через неделю, после этого случая к Алексею в санчасть зашли  два сержанта и солдат.
   - Леха, - начал один из них, - пришли к тебе и не знаем с чего начать…
   - Начинайте с основного.
   - В общем, дело касается твоего корифана Генки…
   - Почему вы решили, что он мне друг?
   - Ну, вы часто вместе кантуетесь, репетируете там  что-то, да и так впечатление складывается, что у вас хорошие отношения.
    - Вы ошибаетесь – он мне не друг,  итак, что там с Геннадием?
    - Да вор он, этот твой Геннадий! – вспыхнул один из сержантов.
    - Я уже сказал, что он мне не друг, и, тем более,  вовсе не мой – это раз, и почему вы решили, что он вор – это два?
    - Да как появился он в дивизионе, - возмутился второй сержант, - так почти сразу стали деньги из карманов пропадать. Проследили – точно он.  Как дневальным стоит – обязательно у кого-то,  что-то пропадет, не все до копейки, но, где-то половина денег  исчезает. Ну, мы думали, что он  твой друг и не решались трогать.
   - Ну и зря, когда он дневалить будет?
   - Да вот как раз сегодня и будет. Что проверим?
   - Валяйте, - ответил Алексей.
   Шел второй час ночи, казарма, казалось, уже давно спала. Раздались тихие шаги. Кто-то вошел в спальное отделение, раздался осторожный шорох расстегиваемой гимнастерки и тут вспыхнул яркий свет! С кроватей посыпались солдаты, которые окружили согнувшегося над гимнастеркой солдата. Им оказался Геннадий.
   - Вот, пожалуйста, - широким жестом руки показал подошедшему Алексею
один из солдат, бывший у него вечером в санчасти.
   Алексей молча, раздвинул кольцо из воинов, окруживших вора: - И что теперь, господин Соболев? - спросил он выпрямившегося, наконец, солдата.
   Побледневший Геннадий молчал, перебирая в руках вынутые из нагрудного кармана гимнастерки деньги.
    - Вот теперь, все стало на свои места, теперь - понятно, почему  тебя загребли из института в армию.  В ВУЗе проворовался, тебя оттуда поперли, а  труба сыграла сбор и марш в армейские  казармы не так ли?
    Геннадий затравлено молчал.
   - И что, так вот безнаказанным его и оставим? – спросил кто-то из солдат.
   Черкасов, молча, повернулся и пошел прочь
   - Алексей, не оставляй меня! – взмолился воришка, - Они же забьют меня до смерти!
   «Об этом надо было думать раньше», - подумал он про себя.
    На следующий день, изрядно побитого Геннадия отправили в полк.
    Через пару недель, стараниями замполита полка, в дивизион прислали профессионального музыканта рядового Добжанского. Это был  западэнский  парень со Львова, который он называл на немецкий манер «Лямбергом».
  Парня определи оператором, где обучали его со всем прилежанием и усердием, а в свободное время он с удовольствием занимался художественной самодеятельностью. Был он немного странноват, как бы не, от мира сего и писал стихи. В общем-то, неглупый парень писал иногда такое, что Алексей, которому он показывал свои «вирши», не знал, что и думать. Его привело в недоумение его «Сельское лирическое» стихотворение:

В ночи собака лает,
Кобыла бьет копытом  
Вот как, друзья, бывает,
Когда душа не сыта!
Любви ей не хватает
            И ласки сердце просит, -
Все чего с избытком
У нашей хрюши Фроси!
  Гляжу, горят на крыше,
Раз, два…, ну, - да, - три глаза,
То Мурзик с кошкой «дышат», -
Он глаз закрыл, зараза…!

   - Товарищ гвардии сержант, как вам стихотворение? – с надеждой смотрел солдат на Алексея, - Оно, конечно еще не окончено, ну, а общее впечатление?
   - Славик, иди ты к чертям собачьим! Это что за стихотворение такое? Зачем Мурзик глаз закрыл?
   - А шо, может быть, вы определите это произведение, как рассказ? – обиделся Добжанский, - А глаз, объясняю вам, товарищ гвардии сержант, тщательно, доходчиво и где-то, даже, примитивно: - Гла-аз! кот закрыл от удовольствия!  Они же вместе «дышат», - показал солдат руками, как они «ды-
шат».
  - Я, конечно, не литературный критик, - отбивался от него, Алексей, сам пи-
савший иногда стихи, - но мне кажется, что это грубо и что-то в них совсем не так, как должно быть в нормальных, на мой взгляд, стихах. Я тебе привезу из полка томик Есенина, почитаешь, как писал он и тогда сравнишь.
   - Ты мне еще Пушкина привези! Читал я твоего Есенина и считаю, что это давно пройденный этап! Пошла вторая половина двадцатого века, а ты мне: «Ты жива еще моя старушка…»!  Да жива она! Куда она на хрен денется?! Вот послушай еще:

   Собака гавкнула три раза,
Свинюха хрюкнула два раза,
Кошак, вдруг, что-то подхватился  
И на чердак свой устремился -
Там на стропилах – кошка ждет,
Она прельстит и «заведет».
И вой поднимется такой… -
Что их услышит шар земной!

   - Ну шо?! Как тебе это?! – победоносно уставился на Алексея Добжанский.
   - Как, как?!  Да никак! – моя душа не приемлет  твоих сельско-хулиганских стихотворений! И опять повторяешься: вот,   - ткнул он пальцем в строфу «Два раза» и  тут же - в следующей строфе - «Три раза»!   В том стихе у тебя кот с кошкой, и в этом;  что, больше не о чем писать?
   - Ни, есть! Про Бобика, например.  Оно, правда, на украинском, ну, если где-то шо-то не поймете, то я вам враз переведу:

Весна сады цветуть зэлэни,
Коты мяучуть,  як скажени,
За куполом навозной кучи,
Наш Бобик лихо ярку дрюче;
И мне бы с кем поночевать –
Но я ж служу, - едрона мать!

   - Ну, шо? – опять воззрился на Черкасова Добжанский своими невинно-чистыми лучистыми глазами.
   - Славик, знаешь что! Иди-ка  ты со своими стихами и котами знаешь куда…!
   - Ну шо