обязан быть рядом с ними…
Приближалось седьмое ноября, «красный день календаря»! Руководство городского Дома культуры Голой Пристани, прослышав об успешных концертах военных в колхозах и совхозах, связалось с начальством дивизиона и попросило привести к ним, в один из дней, своих участников самодеятельности, для отбора их в праздничный сборный концерт из городских и военных «артистов».
После концерта на некоторых «артистов» обеих дивизионов, буквально, посыпались письма из Голой Пристани. Получил их и Алексей.
«Ваша песня на итальянском и русском языке, перевернула мне душу, и показала мне, что среди солдат, которых я до некоторых пор, недолюбливала всех до одного, есть замечательные парни! И ни какие они, оказывается не страшные, а очень милые ребята….». – писала девушка из Голой Пристани, по имени Люся.
«…вы такый умилый спивать любовные писни, шо я вже не можу! А потому хочу з вами поскорийше встренуться, шоб полюбоваться вместе з вами на ту “лунную дорожку”, за какую вы спиваете у своей писни…!», - писала Тамара.
«Нам очень понравилось, как вы поете и рассказываете свои “конферанистые ” истории. А работаем мы на молочно-товарной ферме, совсем недалеко от вас, если можете, то приходите вдвоем с вашим сослуживцем и аккордионистом Геннадием в ближайшую субботу. Это совсем недалеко, всего около пяти километров. Целуем и ждем вас с нетерпением: Катя и Люся».
Последнее письмо было точной копией письма полученного Геннадием, с разницей в именах - «приходите вдвоем с вашим сослуживцем Алексеем».
- Ну, что сбегаем? – засуетился Геннадий с заблестевшими глазами.
- Я не могу, - отказался Алексей, - вдруг с кем-то, что-то случится? А фельдшер технического дивизиона поехал на выходные домой. Нет, нет и нет! – твердо и настойчиво повторил он, - Не могу, и не проси! – поспешил
заявить он, заметив, желание солдата возразить и привести ему какие-то доводы в пользу похода на ферму.
И вообще, Геннадий, поначалу понравившийся Алексею, после случая в Херсоне, где он уговаривал пойти и выпить в буфете грамм по сто водки, сильно упал, его глазах, - было в нем, что-то такое необъяснимо отталкивающее, что неспособствовало дружескому сближению с бывшим студентом.
- Иди сам, если хочешь, а я пас, – в последний раз и очень решительно сказал он солдату.
Часов в двенадцать, Черкасова разбудил дневальный.
«Эля, - первое, о чем он подумал, - да нет, не должна – муж не дежурит…».
- Леха, тебя Генка кличет, - сказал дневальный, - он в столовой, просил, чтобы ты разбудил каптерщика, а тот открыл бы свою богадельню, и дал бы тебе его мундир, который ты отнесешь ему в столовую.
- Ничего не понял, зачем ночью мундир? Где этот хмырь Генка?
- Говорю же, тебе – в столовой! – возмутился дневальный его бестолковости.
Алексей, кряхтя и, ругаясь в адрес Геннадия - он только что с трудом уснул, и тут - нате вам, что-нибудь из-под кровати! Одевшись, поплелся в столовую.
Обойдя казарму, вошел в помещение столовой, из помещения для разделки овощей, слышались смех, громкий говор солдат и шум льющейся под напором воды. Открыв дверь в овощерезку, увидел Генку, которого поливали из двух шлангов ухахатывающиеся солдаты.
- Это что такое?! – удивился Алексей.
- Это картина Репина, - ответил кто-то из солдат, - «Солдат ПВО в дерьме коровы»!
-Черт, все равно не понял?
- Я тебе потом все объясню! - прокричал, отфыркиваясь и, смывая с гимнастерки и брюк ошметки этого самого, Соболев, - Ты мундир мне принес?
Принеся мундир и полотенце, Алексей помог Геннадию выкрутить простиранную форму и повел его в санчасть, где налил ему граммов сто разведенного спирту, чтобы тот не простудился.
- Итак? – вопросительно уставился он на солдата.
- Что – итак? Прибежал, нашел. Обе девушки, несмотря на то, что они доярочки, очень даже ничего. Ну, выпили, Катя, которая написала письмо тебе, ушла. Кстати, она была очень огорчена твоим отсутсивем, а у нас с Люсей все прошло очень хорошо и до конца. На обратном пути, я решил срезать путь и побежал не по дороге, а вдоль коровника. Бегу, бегу и вдруг лечу куда-то вниз, успел схватиться за гвоздь, большой такой гвоздь, которым крепят водосточные трубы. Схватился, а он тут же начал гнуться, оказался старым и ржавым, вот, вот сломается. Гляжу - не далеко надо мной какое-то узкое окно без стекла. Рванулся, гвоздь сломался, но я успел схватиться за край подоконника, потом перенес туда и вторую руку, подтянулся и влез внутрь. И только тут понял, что влетел в выгребную яму с коровьим дерьмом. Ну вот, собственно и все. Какая поганая могла быть кончина?! – хохотнул он, - Однако, могли бы, вообще, не найти в той долбанной яме!
- Да, - сдерживая смех, - сказал Алексей, - нам весело и радостно, что мы в
дерьме не тонем! – продекламировал он.
- Да ну тебя, - отмахнулся Генка, - в следующую субботу побегу в Чернянку – они работают по неделям, так что можно сбегать и в такой день, хотя бы и завтра. Пойдешь со мной?
- Я тебе сказал, что я не могу покидать территорию дивизиона.
- Вот такие мы все правильные? А как насчет физиологии? Что с «Дуней Кулаковой» по ночам разговариваешь?
- Знаешь что! – разозлился Алексей, - Ты в мои дела не лезь, все пошли.
- А может быть, тебя жены офицеров жалеют? – усмехаясь, нагло уставился на Алексея Соболев, - Что-то больно часто тебя вызывает по ночам маленькая девочка! А мама у нее…, очень даже ничего! Может, и меня с кем-нибудь сведешь?
- Пошел вон отсюда! - рявкнул Алексей.
- Все, успокойся, – поднял руки Геннадий, увидев взбешенное лицо и сжатые кулаки Черкасова, - все, все я ухожу.
После его ухода, Алексей еще долго возмущался про себя солдатом: «Нет, не зря у меня к нему было какое-то предубеждение - таких друзей нам не надо».
Где-то, через неделю, после этого случая к Алексею в санчасть зашли два сержанта и солдат.
- Леха, - начал один из них, - пришли к тебе и не знаем с чего начать…
- Начинайте с основного.
- В общем, дело касается твоего корифана Генки…
- Почему вы решили, что он мне друг?
- Ну, вы часто вместе кантуетесь, репетируете там что-то, да и так впечатление складывается, что у вас хорошие отношения.
- Вы ошибаетесь – он мне не друг, итак, что там с Геннадием?
- Да вор он, этот твой Геннадий! – вспыхнул один из сержантов.
- Я уже сказал, что он мне не друг, и, тем более, вовсе не мой – это раз, и почему вы решили, что он вор – это два?
- Да как появился он в дивизионе, - возмутился второй сержант, - так почти сразу стали деньги из карманов пропадать. Проследили – точно он. Как дневальным стоит – обязательно у кого-то, что-то пропадет, не все до копейки, но, где-то половина денег исчезает. Ну, мы думали, что он твой друг и не решались трогать.
- Ну и зря, когда он дневалить будет?
- Да вот как раз сегодня и будет. Что проверим?
- Валяйте, - ответил Алексей.
Шел второй час ночи, казарма, казалось, уже давно спала. Раздались тихие шаги. Кто-то вошел в спальное отделение, раздался осторожный шорох расстегиваемой гимнастерки и тут вспыхнул яркий свет! С кроватей посыпались солдаты, которые окружили согнувшегося над гимнастеркой солдата. Им оказался Геннадий.
- Вот, пожалуйста, - широким жестом руки показал подошедшему Алексею
один из солдат, бывший у него вечером в санчасти.
Алексей молча, раздвинул кольцо из воинов, окруживших вора: - И что теперь, господин Соболев? - спросил он выпрямившегося, наконец, солдата.
Побледневший Геннадий молчал, перебирая в руках вынутые из нагрудного кармана гимнастерки деньги.
- Вот теперь, все стало на свои места, теперь - понятно, почему тебя загребли из института в армию. В ВУЗе проворовался, тебя оттуда поперли, а труба сыграла сбор и марш в армейские казармы не так ли?
Геннадий затравлено молчал.
- И что, так вот безнаказанным его и оставим? – спросил кто-то из солдат.
Черкасов, молча, повернулся и пошел прочь
- Алексей, не оставляй меня! – взмолился воришка, - Они же забьют меня до смерти!
«Об этом надо было думать раньше», - подумал он про себя.
На следующий день, изрядно побитого Геннадия отправили в полк.
Через пару недель, стараниями замполита полка, в дивизион прислали профессионального музыканта рядового Добжанского. Это был западэнский парень со Львова, который он называл на немецкий манер «Лямбергом».
Парня определи оператором, где обучали его со всем прилежанием и усердием, а в свободное время он с удовольствием занимался художественной самодеятельностью. Был он немного странноват, как бы не, от мира сего и писал стихи. В общем-то, неглупый парень писал иногда такое, что Алексей, которому он показывал свои «вирши», не знал, что и думать. Его привело в недоумение его «Сельское лирическое» стихотворение:
В ночи собака лает,
Кобыла бьет копытом
Вот как, друзья, бывает,
Когда душа не сыта!
Любви ей не хватает
И ласки сердце просит, -
Все чего с избытком
У нашей хрюши Фроси!
Гляжу, горят на крыше,
Раз, два…, ну, - да, - три глаза,
То Мурзик с кошкой «дышат», -
Он глаз закрыл, зараза…!
- Товарищ гвардии сержант, как вам стихотворение? – с надеждой смотрел солдат на Алексея, - Оно, конечно еще не окончено, ну, а общее впечатление?
- Славик, иди ты к чертям собачьим! Это что за стихотворение такое? Зачем Мурзик глаз закрыл?
- А шо, может быть, вы определите это произведение, как рассказ? – обиделся Добжанский, - А глаз, объясняю вам, товарищ гвардии сержант, тщательно, доходчиво и где-то, даже, примитивно: - Гла-аз! кот закрыл от удовольствия! Они же вместе «дышат», - показал солдат руками, как они «ды-
шат».
- Я, конечно, не литературный критик, - отбивался от него, Алексей, сам пи-
савший иногда стихи, - но мне кажется, что это грубо и что-то в них совсем не так, как должно быть в нормальных, на мой взгляд, стихах. Я тебе привезу из полка томик Есенина, почитаешь, как писал он и тогда сравнишь.
- Ты мне еще Пушкина привези! Читал я твоего Есенина и считаю, что это давно пройденный этап! Пошла вторая половина двадцатого века, а ты мне: «Ты жива еще моя старушка…»! Да жива она! Куда она на хрен денется?! Вот послушай еще:
Собака гавкнула три раза,
Свинюха хрюкнула два раза,
Кошак, вдруг, что-то подхватился
И на чердак свой устремился -
Там на стропилах – кошка ждет,
Она прельстит и «заведет».
И вой поднимется такой… -
Что их услышит шар земной!
- Ну шо?! Как тебе это?! – победоносно уставился на Алексея Добжанский.
- Как, как?! Да никак! – моя душа не приемлет твоих сельско-хулиганских стихотворений! И опять повторяешься: вот, - ткнул он пальцем в строфу «Два раза» и тут же - в следующей строфе - «Три раза»! В том стихе у тебя кот с кошкой, и в этом; что, больше не о чем писать?
- Ни, есть! Про Бобика, например. Оно, правда, на украинском, ну, если где-то шо-то не поймете, то я вам враз переведу:
Весна сады цветуть зэлэни,
Коты мяучуть, як скажени,
За куполом навозной кучи,
Наш Бобик лихо ярку дрюче;
И мне бы с кем поночевать –
Но я ж служу, - едрона мать!
- Ну, шо? – опять воззрился на Черкасова Добжанский своими невинно-чистыми лучистыми глазами.
- Славик, знаешь что! Иди-ка ты со своими стихами и котами знаешь куда…!
- Ну шо
