пользуясь немощностью старика, старался поскорей от него сбежать. Лиза же, наоборот, с удовольствием слушала игру деда, сама часто просила его взять в руки скрипку. Однако в семье Фальков не было женщин-скрипачек, и Арон Григорьевич не придавал значения ее интересу.
У девочки же оказались абсолютный музыкальный слух и хорошая музыкальная память, которые заставили родителей обратить серьезное внимание на ее способности. Так в их семью снова вернулись музыка и надежда всех поколений Фальков на то, что когда-нибудь в их роду появится человек, который станет знаменитым музыкантом.
Но не только музыка царила в этом доме. Фальк любил живопись и антиквариат. В гостиной, столовой и на стенах вдоль лестницы, ведущей на второй этаж, висели картины Поленова, Айвазовского, Нестерова, Крамского, Мясоедова. Приобретая их на выставках, которые с некоторых пор ежегодно проводили в Екатеринославе художники-передвижники, он хотел, чтобы его дети тоже любили и ценили живопись. Он и сам иногда брался по старой памяти за кисть и ходил с этюдником на Днепр и в Потемкинский сад, или рисовал море, когда они летом ездили в Ялту. В основном это были пейзажные акварели. Очень редко он рисовал людей, дома и какие-то серьезные сюжеты, хотя Сарра Львовна уверяла его, что он очень хороший художник и зарыл в землю свой талант.
Из всех художников особое предпочтение Григорий Аронович отдавал Врубелю за его философско-мистическое восприятие мира и живописную технику. У него были литографии почти всех его картин. Они висели только в его кабинете, и он любил, работая по вечерам со своими бумагами, поднять голову и рассматривать козлоногого «Пана», девочку на фоне персидского ковра, девушку в кустах сирени или задумчивое лицо молодого Демона, сидящего на фоне заката.
На этот Новый год он выписал из Москвы литографию одной из последних работ художника – «Демон поверженный». Рассказывали, что Врубель психически болен и несколько раз переделывал картину прямо на выставке «Мир искусства», где она была вывешена, приходя туда с красками и кистями. Григория Ароновича потряс необычный образ Демона, лежащего на земле с разбитым телом и сломанными крыльями. Подолгу рассматривая картину, он пытался понять, что хотел выразить в ней художник: беспомощность человека перед своей судьбой или его разочарование в жизни? И какая разница в глазах того и другого Демона! У молодого – глубокая печаль и тоска, у этого – боль и безысходность. Такой взгляд бывает у стариков, которые уже ничего не ждут от жизни.
В праздничные дни Григорий Аронович предпочитал сидеть дома. Обычно гостей они принимали в первые два-три дня: родственников, знакомых, помощниц жены по Благотворительному фонду. Затем Сарра Львовна одна, без него ездила по своим знакомым и на официальные приемы, которые он категорически избегал. Он ходил только на утренние молитвы в синагогу и изредка на обед к рабби Леви-Ицхаку Шнеерсону – одному из немногих людей, с которым ему интересно было беседовать на любые темы.
На этот Новый год из-за революционных событий и трагической гибели двух его племянников они не собирали гостей. Григорий Аронович и Сарра Львовна сами посетили некоторых престарелых родственников и семьи Самуила и Давида, потерявших сыновей.
К этой беде прибавилась другая. Неожиданно открылось, что Семен давно изменяет Лии. Та почему-то скрывала это от Сарры Львовны. Это выяснилось буквально перед Новым годом, когда они отказались к ним приехать в гости, и Сарра Львовна сама поехала навестить сестру. А Иннокентий, узнав, что они уже в курсе отношений его родителей, в присутствии всех Фальков назвал отца негодяем, за что немедленно получил выговор от Сарры Львовны.
Григорий Аронович не понимал друга. В субботу, после синагоги они зашли к нему домой. Лия даже не вышла их встречать. Он давно не видел ее и, когда она все-таки спустилась на его настойчивую просьбу в гостиную, перед ним предстала незнакомая женщина: сильно располневшая, сгорбившаяся, с опухшим лицом и морщинами на лбу. Только огромные глаза с длинными ресницами напоминали прежнюю красавицу.
– Семен, – упрекнул друга Григорий Аронович, когда Лия ушла к себе, и они прошли в его кабинет, – я тебя понимаю: ты влюбился, это может произойти с каждым. Но зачем афишировать свои отношения. Неужели нельзя было сделать так, чтобы никто об этом не знал? Ты погубил Лию, восстановил против себя сына, потерял семью.
– В том-то и дело, что я вел себя очень осторожно. Не знаю, каким образом она узнала о моей связи, но теперь рассказывает об этом налево и направо всем родным и знакомым. Представь себе, собрала на днях целый консилиум родных, кроме Сарры, – знает, что та не одобрит ее поступок, и они меня здесь в один голос стыдили и уговаривали ее не бросать. Я не собираюсь с ней разводиться, но и жить так больше невозможно. Я устал от ее капризов, упреков, замечаний на людях. Она меня постоянно унижает. Кеша меня когда-нибудь поймет. Реби говорит: «Смирись!» А с чем я должен смириться? Мне все не в радость. Ты знаешь, как я с ума сходил по ней, тебе перешел дорогу, не перебивай, знаю, перешел. Я долго терпел, но рано или поздно наступает всему предел. Я перед тобой не оправдываюсь, ты мой лучший друг, да что там – брат, ты хотя бы пойми мое положение.
– Это женщина, она... ваша бывшая прислуга?
– Да, – смутился Семен.
– Помню, молоденькая хохлушка. Прости меня за любопытство, где же вы встречаетесь?
– Я ей снимаю квартиру... у нас скоро будет ребенок.
– Да-а, – протянул Григорий Аронович, – Лия о ребенке знает?
– Нет. Ты первый. Я виноват перед ней, но сейчас отношения с ней стали совсем невыносимые. Бывает, что люди расходятся и остаются друзьями или просто разъезжаются в разные стороны, забывают другу друга, но так не мучают...
– Я тебе не судья.
– Пусть хоть Сарра с ней поговорит. Я стараюсь поддерживать мир в доме, ни в чем ей не отказываю, прихожу домой вовремя. В конце концов, я люблю ее …
– А другая в это время ждет ребенка...
– Я тебе рассказал все, как на духу.
* * *
В воскресенье Григорий Аронович обедал один, все остальные домочадцы с утра разбежались. Сарра Львовна поехала в гости к какой-то знакомой, Лиза и Анна пошли с братьями в кино. Зинаида его одного покормила в столовой, поставив по его просьбе графин с армянским коньяком. После коньяка его потянуло в сон, и он решил, пока никого нет, немного вздремнуть на диване в кабинете. Проснулся он оттого, что на весь дом, не переставая, дребезжал звонок. Он выглянул в коридор, крикнул: «Сарра, дети!»
Их кухни выбежала Зинаида:
– Никого нет... Сейчас открою, не беспокойтесь.
Григорий Аронович ушел в кабинет, лег на диван – после коньяка его хорошо разморило. Он положил подушку под правую щеку и собирался опять соснуть, как в дверь кабинета громко постучали, и в узкую щель просунулась голова Зинаиды:
– Григорий Аронович, – с трудом выговорила она, – т-там...
т-там... к вам полковник Богданович.
Фальк быстро надел сюртук и вышел в коридор, удивленный таким визитом. Они с Иваном Петровичем были хорошо знакомы: несколько лет назад он делал перепланировку его дома и оформил фасад в стиле «модерн», чем полковник остался очень доволен.
– Чем обязан? – спросил он Ивана Петровича, помогая ему снять шинель.
– Мне с вами нужно поговорить, – ответил Богданович, приглаживая перед зеркалом редкие волосы и с любопытством оглядывая прихожую, поднимавшуюся на второй этаж винтовую лестницу с резными перилами и висевшие вдоль нее на стене картины.
– Прошу в мой кабинет. Жены дома нет, прикажете: коньяк, кофе, – и, не дожидаясь ответа, попросил Зинаиду принести все необходимое.
– Не надо, – остановил его Богданович. – У нас с вами предстоит неприятный разговор.
Услышав это, Зинаида отвернулась и со страху стала креститься. Григорий Аронович смотрел на полковника в глубокой растерянности. Они прошли в кабинет. Фальк предложил гостю сигары. Богданович опять вежливо отказался и молчал, не зная, с чего начать разговор.
– Григорий Аронович, – наконец, произнес он, непривычно растягивая слова. – Мы должны были в вашем доме произвести обыск, но, зная вас много лет и учитывая вашу репутацию, на первый раз я решил ограничиться беседой. Ваша дочь Елизавета связана с анархистами, некоторые из них бывают в вашем доме на занятиях подпольного кружка. Ее также видели в обществе людей, совершивших государственное преступление. Все это дает основание предполагать, что в вашем доме могут храниться оружие и нелегальная литература.
Григорий Аронович почувствовал, как у него похолодело в животе и затряслись руки. Он поспешно опустил их на колени. Полковник замолчал. Лицо его было непроницаемо. Он старался не высказывать никаких эмоций.
Фальк, чувствуя, что язык ему не повинуется, с трудом выдавил:
– Спасибо, Иван Петрович. Я этого никогда не забуду.
– Проведите с дочерью необходимую беседу и лучше следите за ней, иначе это плохо кончится.
Они вышли в коридор. Из столовой появилась Зинаида. Увидев совершенно белое лицо Григория Ароновича, она перепугалась и бросилась скорей подавать гостю шинель.
– И еще я вам вот что хотел сказать, – промолвил Богданович, протягивая на прощанье руку. – У вас в доме учительствует некий Николай Ильич Даниленко.
– Да, – упавшим голосом сказал Фальк, – он занимается с младшей дочерью математикой и физикой.
– Вероятно, он от вас скрыл, что год назад он и его родной брат были арестованы по политическим мотивам, выпущены под надзор полиции и ждут решения суда. Брат сейчас находится в бегах. Оба весьма неблагонадежные люди. Я рекомендую вам найти на его место другого человека.
– Да-да, – поспешил его заверить Фальк. – Я с вами вполне согласен.
Он с признательностью крепко пожал Богдановичу руку и, когда Зинаида закрыла за ним дверь, тяжело опустился на стоявшую в прихожей банкетку.
– Что же это Лиза вытворяет? – еле выдавил он из себя, задыхаясь и с трудом глотая воздух. – Всех нас подвела под монастырь.
– Вам плохо, Григорий Аронович, – запричитала Зинаида. – И Сарры Львовны нет! Вызвать врача?
– Не надо никакого врача. Проведи меня в кабинет и принеси из спальни успокоительные капли.
С трудом добравшись до кабинета, он рухнул, как подкошенный на диван, с ужасом вспоминая слова полковника об оружии и запретной литературе в доме. Лиза, его обожаемая дочь, красавица и талант, – анархистка и чуть ли не сообщница каких-то государственных преступников. Выпив капель, он положил голову на подушку и приказал Зинаиде ничего не говорить Сарре Львовне, а когда вернется Лиза, немедленно препроводить ее к нему.
Через полчаса он выпил еще капель, прошел сам в спальню и принял сразу две таблетки снотворного. Ему хотелось только одного: забыться и остановить бешеный стук в груди. Капли и таблетки подействовали. Он заснул. Когда вернулась Сарра Львовна, испуганная Зинаида, забыв о просьбе Фалька ничего ей не говорить, путаясь в словах, тут же выложила все о приходе полковника и сильном расстройстве Григория Ароновича.
– Я уж хотела врачу звонить, – шептала она, почему-то боясь говорить вслух, – но он не велел, два раза
