любое время суток, иногда совершая свои преступления прямо на глазах у городовых и так быстро, что стражи порядка не успевали схватиться за оружие.
Другие принялись грабить лавки и мелкие магазины. Вскоре для горожан стало привычным делом, когда в магазин вваливались трое вооруженных людей. Один оставался у входа, второй оттеснял в угол покупателей и приказчиков, третий под дулом револьвера вел хозяина к кассе, и тот сам отдавал ему всю имевшуюся в наличии выручку. Для всех присутствующих казалось, что нападение длилось целую вечность, на самом деле все происходило в считанные минуты. Напуганные жители старались ходить в магазины днем, а хозяева стали на два-три часа раньше закрывать свои торговые заведения, неся при этом серьезные убытки.
Третьи, более сообразительные, занялись шантажом: посылали на дом к богатым людям письма с угрозами, требуя принести в условленное место нужную сумму. Напуганная жертва незамедлительно выполняла просьбу вымогателей, так как были случаи, когда грабители сурово расправлялись с особо строптивыми. Деньги были большие, легкие, и эти «эксы» вскоре оказались самыми популярными среди анархистов. Сначала письма, их называли «мандатами», отправляли просто так; потом их стали скреплять печатями разных групп, придумывавших себе грозные названия: «Черный сокол», «Черная стрела», «Черный мститель», что окончательно нагнало страх на екатеринославских обывателей.
Иннокентий сам не знал, кто этим занимается: боевики отряда или обычные грабители. Произошло то, в чем когда-то упрекали екатеринославских анархистов социал-демократы, опубликовав в газете свое «Заявление» по поводу «эксов» и мандатов, к которым в то время группа была непричастна.
Весь город был так напуган, что не только буржуазия, но и простые служащие, ремесленники и интеллигенция устанавливали на дверях двойные и тройные замки и делали глазки, чтобы видеть посетителя. Все были охвачены паникой и ожидали массовых грабежей, что-то вроде погрома.
– Мы борцы за идею или бандиты, – увидев такой поворот событий, возмущенно говорил Иннокентий Стриге, – когда, наконец, отряд займется настоящим делом?
– А тебе, Кеша, какая разница кого грабить: банкиров или толстосумов? И те и другие отняли деньги у народа.
– Мы из-за этого теряем уважение рабочих, нас на митингах критикуют.
– Да брось ты эту работу в массах, все это без толку, чепуха. Посмотри, какой мы нагнали страх в городе, все встали на уши, сам губернатор и все его сатрапы. Ты, Кеша, лучше почитай нашего «отца анархии» Бакунина. Он считал, что революционная сила может быть только у разбойников.
Не нравился этот разбой и остальным членам группы, даже Андрей и Федосей высказали недовольство.
– Надо достать деньги и спровадить отсюда Стригу с его отрядом, – предложил Иннокентий на очередном заседании актива. – Еще до ареста Борисов предлагал последить за артельщиком из Бердянска, который два раза в месяц: 2 и 18 числа в 11 часов утра приезжает сдавать деньги в кассу Екатеринославской железной дороги. Его сопровождают два стражника. Я проследил за ними 5 марта. Отобрать сумку не составит труда. Кто пойдет со мной? Надо человек пять. Двое со мной подойдут к артельщику и изолируют его от стражников. Я выхватываю сумку, передаю ее кому-то из наших в толпе, тот – другому. Стрелять только при крайней необходимости.
Желающие сразу нашлись: Андрей, Федосей, Сергей и Наум. Еще раз подробно обсудили детали операции и обязанности каждого. Все вместе съездили на вокзал, изучили в нем все помещения, переулки и дворы около здания и территорию вдоль путевых линий – на тот случай, если придется бежать врассыпную.
Поезд пришел точно по расписанию. Кассир и стражники вышли на перрон и быстро двинулись к вокзалу. Стражники крутили головами по сторонам, придерживая правой рукой карманы с оружием.
Иннокентий подал знак. Андрей и Федосей своими могучими телами влезли между кассиром и стражниками. Иннокентий выхватил у кассира сумку, сделал несколько шагов и отдал ее Сергею, тот передал Науму. Стражники схватились за оружие, один засвистел в свисток. Андрей с силой ударил того и другого по голове и быстро растворился в толпе. По платформе уже бежали жандармы, останавливая подозрительных людей.
Городовые и жандармы заполнили здание вокзала и площадь перед ним. Андрей и Федосей быстро скрылись, а остальных троих заметил один из городовых и резво бежал за ними от самого вокзала, оглушая воздух диким свистком.
– Следуйте за мной, – приказал Иннокентий Сергею и Науму и, пробежав через сквер «Общества трезвости», скрылся в подъезде доходного дома, где на третьем этаже жил член их группы железнодорожный смазчик Захар Матвеев. Тот оказался дома, открыл им дверь и быстро собрал имеющееся у него в наличии оружие. Вскоре на лестничной площадке собралась большая группа жандармов. Они решали, что делать дальше.
– Долго сидеть здесь нельзя, – сказал Иннокентий. – Придется вступать в бой. По моему приказу выходим на лестницу и начинаем одновременно стрелять.
Он на цыпочках подошел к двери, прислушался к голосам, махнул рукой и быстро открыл замок. Все выбежали за ним на площадку и стали дружно стрелять в своих преследователей, не ожидавших такой стремительной атаки. Во дворе стояло еще несколько жандармов и околоточный. Пока те схватились за оружие, ребята на ходу их обстреляли и скрылись в другом конце двора. Поднявшись в квартиру Матвеева, раненный в руку околоточный обнаружил там фитильную бомбу, два старых пальто, одну галошу и пустую разрезанную сумку. На лестничной площадке лежали пять раненых жандармов и убитый унтер-офицер Волоцкий.
Через час все они встретились у Пизовых. Иннокентий сказал Захару, чтобы тот не унывал: ему дадут деньги на новую квартиру, которая станет конспиративной. Матвеев находился еще в шоке от случившегося и только глупо улыбался, посматривая на ребят, считающих огромную кучу денег. Сумма оказалась приличной – 40 тысяч рублей. 500 рублей сразу отдали Захару. Двадцать на следующий же день вручили Стриге, по 5 тысяч отправили в Симферополь и Луганск начинающим там группам, которым постоянно помогали, чем могли. Остальные Андрей отвез в Одессу для организации побега товарищей, арестованных за взрыв кафе Либмана.
Стрига понял намек екатеринославских друзей и решил искать удачу в другом месте. Он отбыл в Симферополь. С ним отправились и некоторые екатеринославцы, прельщенные его «грандиозными» планами: Василий Доценко, семинарист Степан Тычина, решивший, наконец, порвать с религией и семинарией, Сева Радин, Володя Кныш, Саша Кондолин, Феня Гарбус, Степан Гмыря, Федор Гриневич и Захар Матвеев. Последний объяснил товарищам свое решение тем, что полиция его все равно сейчас усиленно ищет. В этом он был прав.
Степан Тычина перед отъездом зашел к Иннокентию попрощаться. Свою одежду семинариста он сменил на серые брюки, потертый кожаный пиджак и фуражку железнодорожника. Козлиная борода исчезла, но растрепанные жидкие волосы по-прежнему падали на плечи. В кармане его лежал маузер, а в увесистой сумке – книги по философии, «позаимствованные на память» из семинарской библиотеки.
– Скажи честно: грабить и убивать сможешь? – спросил его Кеша.
– Нет!
– Тогда зачем уезжаешь со Стригой?
– Здесь будет соблазн вернуться в семинарию, а я уже окончательно порвал с религией и всеми своими сомнениями.
– Выходит, не со всеми, раз семинария тебя все еще притягивает.
– Есть вопросы, которые так скоро не решаются.
– Поступай, как считаешь нужным. Я советую тебе лучше поехать в Женеву и связаться с группой «Хлеб и воля». Она тебе больше подойдет.
ГЛАВА 4
Надо ли говорить, что екатеринославские жители были напуганы разгулом бандитизма. Газеты каждый день писали об убийствах и грабежах, приписывая их все оптом анархистам. Прочитывая по утрам за завтраком городские новости, Григорий Аронович строго-настрого приказывал Лизе и Анне, чтобы они после занятий сразу возвращались домой. Он бы с удовольствием отправлял с ними Зинаиду, но они уже выросли из того возраста, когда няня водила их за ручку, и обе только фыркали, выслушивая наставления отца.
Лиза была в полном отчаянье. Николай не подавал о себе никаких вестей. Они с Лялей еще несколько раз ходили в училище в самое разное время, но он, как сквозь землю, провалился. Раньше ее жизнь скрашивал анархистский кружок, общество веселых, энергичных людей, теперь в доме была тишина, которую нарушали только ее занятия музыкой и пением. Все ее подружки ходили в кино или на каток, а они из-за отца сидели все время дома. Анне это было абсолютно все равно. Она по-прежнему четыре раза в неделю занималась математикой и физикой с новым учителем, каким-то хилым старикашкой-профессором, остальное время проводила за чтением – с почты ей чуть ли не каждый день доставляли бандероли с книгами и журналами из Петербурга и Москвы.
Как-то в воскресенье Лиза долго оставалась в своей комнате. Сарра Львовна заглядывала к ней несколько раз:
– Ты не заболела? Иди завтракать.
– Что-то не хочется, – отмахивалась Лиза.
На улице чувствовался сильный мороз, несмотря на то, что уже был конец февраля. Лучи солнца, пробившись через плотные занавески на окне, пробежали по цветным обоям и остановились на столе, где в коробке лежало изумрудное колье, подаренное ей отцом к Новому году. Она зачем-то с утра вытащила его из шкафа и примерила к открытому вороту шелковой ночной рубашки. Колье было изумительное и очень ей шло, даже к ночной рубашке, а что уж говорить о ее концертных платьях и вечерних туалетах. Только некому его показать. Так ей, наверное, и суждено чахнуть всю жизнь в этих четырех стенах, наедине со своим зеркалом, под бдительным оком родителей и Зинаиды.
Мама снова позвала ее завтракать, и она нехотя вышла из комнаты. Спускаясь по лестнице, она заметила внизу Степана, неуклюже топтавшегося в прихожей в огромных валенках с галошами.
– Барышня! – тихо позвал он.
Лиза моментально слетела вниз.
– Вам записка.
Лиза вернулась обратно в свою комнату, развернула сложенный вчетверо листок. На ней было всего три слова: «Каток. 2 часа». Лиза подпрыгнула от радости: Николай приглашал ее на каток.
Она спустилась в столовую, заставила себя выпить кофе и ласковой кошечкой подсела к матери, чистившей вместе с Зинаидой столовое серебро.
– Мамочка, – сказала она вкрадчивым голосом, – такая сегодня чудесная погода. Все наши девочки идут днем на каток. Можно я тоже пойду?
– Вчера ты об этом не говорила.
– Я думала, будет плохая погода.
– Пойдешь, если пойдет Анна. И потом на улице, кажется, сильный мороз, ты можешь застудить горло.
Лиза ее не дослушала и помчалась к Анне, но та наотрез отказалась идти: она никак не могла научиться кататься на коньках.
– Анечка, ну, пойдем, я тебе поучу кататься.
– Ты в прошлый раз обещала поучить, а сама меня бросила и уехала с Иннокентием.
Лиза не стала ее больше уговаривать, и так время поджимало, надела костюм, в котором обычно ходила на каток, и спустилась вниз с коньками.
– А Анна? – спросила Сарра Львовна.
– Мама, ну что я маленькая, там будут все наши
