За окном раздались громкие недовольные мужские голоса, которым вторили надрывно несколько женских, то ли ругающихся с ними, то ли соглашающихся, повторяли они вслед за мужчинами слово в слово, но вот интонации плавали по синусоиде с высокой амплитудой. Всё стихло также внезапно, как и началось, Дамир не расслышал звуки удаляющихся шагов, пытаясь следить за происходящим на экране большой телепанели на стене. Шли новости, звук был громкий, резкий, и всё же он его слышал с трудом, глубже погружаясь в собственные мысли, пока телевизор и вовсе перестал для него существовать.
Со стороны казалось, что он спит, сидя в удобном кресле, склонив голову на левое плечо, смотря прямо перед собой сощуренными в тягостной борьбе со сном глазами. И только жена, милая Асият, понимала, что он не спит. Она приходила поздно с вечерней смены, в последнее время она отрабатывала в госпитале по две смены подряд, слишком много было раненых в эти летние месяцы, выключала телевизор и садилась к нему на колени, прижимаясь к груди, чувствуя то же, что и он. В квартире становилось темно и тихо, соседи уже давно съехали, покинули родной край, перебравшись к детям, на всякий случай, а им уезжать было некуда и не к кому.
Их семью знал весь город, да что там, город, все знали. Небольшой край земли, окружённый высокими горами, с чудесными долинами и чистой, всегда холодной рекой – это мог бы быть настоящий рай, так здесь было красиво и хотелось жить. Но, не случилось рая. Дамир с рождения был здесь чужаком, пускай он и родился здесь, на этой земле, пускай его родители тоже были родом отсюда – это ничего не значило для остальных, правильных по крови. Высокий, черноглазый, с густыми чёрными волосами на голове, разбавленными плотным покрывалом седины, с длинными сильными руками, чуть растолстевший к своим шестидесяти трём годам. Дамир был словно создан для этого заповедного уголка, если бы не лицо и абсолютно белая кожа, не знавшая загара даже на самом ярком солнце. Асият была плоть от плоти дитя этих мест, одна из потомков коренного населения, горных племён «издревле» населявших эти края, так считали местные историки, намекая порой на то, что вся жизнь пошла отсюда. С этим, конечно же, не соглашались два других племени, народа, как они определяли себя. Схожие по крови, неоднократно делали сравнительные анализы ДНК, сравнивая геномы, находя общие корни, но что это могло значить, по сравнению с родовой памятью, когда сами горы говорили совсем о другом.
Асият была небольшого роста, если сравнивать с Дамиром. Смуглая, худенькая, всю жизнь, даже в шестьдесят лет не потолстевшая, с умными и строгими чёрными глазами, длинным острым носом и тонкими, сжатыми в волевой позе губами. Иногда она улыбалась другим, ехидно, чуть прищуриваясь, отчего в уголках глаз у неё появились ниточки подлых морщинок. Она выглядела привлекательно даже в свой возраст, за что часто была осуждаема сверстницами и теми, кто был моложе лет на десять, склоняемая за глаза, особенно за связь с неверным. Так считали многие, даже враждующие между собой народы, давно уже перемешанные в браках, разбавленные изменами и другими приметами человеческого естества. С Дамиром она познакомилась на городском празднике, ей тогда было всего четырнадцать, а ему уже целых семнадцать лет. Они прекрасно помнили этот день, солнечный, как-то по особенному яркий. Он сразу приметил красивую девушку, совсем ещё юную, но с умными строгими глазами, смотревшими на него несколько вызывающе. Пригласив её на танец, Дамир знал все народные танцы, их преподавали в каждой школе, и ученики умели танцевать всё, что считалось истинными традициями этой земли. Протанцевав до позднего вечера, не выпуская рук, они пообещали друг другу, у центрального фонтана, что когда Дамир вернётся после учёбы домой, они поженятся. Дать слово у центрального фонтана, которому было уже триста лет, считалось святым делом, и горе тому, кто его не сдержит. Он вернулся через десять лет, пройдя все этапы учёбы в медвузе, и не нашёл её. Асият поступила в другой медвуз, который был ещё дальше от их родных мест, они держали связь, переписывались, по-старинке, отправляя настоящие письма, не разменивая свою любовь на пустые обещания и трёп каждый день. Они поженились, когда ему было тридцать, а ей двадцать семь, ни разу не нарушив данного обещания, не зная другой любви.
Дамир неторопливо пощёлкал по каналам, пока не наткнулся на аналитическую передачу. Ведущих было трое, два мужчины и одна девушка. Как и многие, он чаще следил за девушкой, не смотря на свою красоту, смело и умело спорившую с мужчинами, строившими из себя всезнаек. Слушать их было интересно, пускай и всё это было слишком далеко от него, все эти рынки, финансовые и промышленные индексы, имевшие действительный смысл для сотой доли процента населения Земли. Вот и сейчас он слушал про индексы, то ли рост, то ли падение, следя за стройной брюнеткой, лукаво смотревшей в камеру, сдерживая себя, чтобы не начать сразу спорить, сбивая дружеского оппонента взмахами пышных ресниц. Он даже не сразу заметил, что один из ведущих был одет в костюм двухголового птенца мутанта, популярного героя детских мультфильмов, причём одна голова, неживая, всё время пялилась брюнетке на грудь, не хватало ещё, чтобы этот птенец клюнул её, куда попадёт. Но ведущий говорил спокойным голосом, вполне буднично, не выражая второй головой птенца никаких особых эмоций, по делу споря с соседом, высоким худым африканцем, в лице которого было уже сложно угадать истинную кровь. Дамир вспомнил, что неделю назад этот птенец поспорил с девушкой о чём-то, но вот в чём был спор, он забыл. Шоу шло на международном английском, и Дамир иногда терял нить разговора, путаясь в своих мыслях и воспоминаниях, хотя в целом всё было понятно.
Пришла Асият. Тихо скрипнул замок, он слышал, как она по-кошачьи ходит по квартире, как тихо, без гудения льётся вода из крана в ванной комнате, так умела делать только Асият. Он улыбнулся, подумав о ней, вспомнив, какой она была счастливой, когда у них родился сын, первый и единственный. Умар, ему сейчас был бы тридцать один год.
Асият вошла в комнату, встала у телевизора и слушала то, о чём говорят ведущие. Дамир видел, что она слушает внимательно, потом Асият в гневе всплеснула руками, он заметил, что и красивая ведущая тоже злится, сверкая в камеру синими глазами, но смысл слов до него не доходил, он был уже далеко, очень далеко в воспоминаниях.
Какой же мерзкий у нас мир! Если бы я могла, я бы давно улетела с нашей планеты! – в сердцах воскликнула Асият и выключила панель, забросив пульт далеко на диван, чтобы не видеть его. – Ты представляешь, уже кто-то успел заработать на нашем горе! Вот уроды! Правильно говорит Марианна, подло это и мерзко.
Дамир взглянул на жену, всё ещё смотревшую в чёрный экран, суть вопроса медленно дошла до него, и он ответил.
На горе, на войнах всегда зарабатывали люди, для этого и устраивают войны, тихо проговорил он. Асият оглянулась и, плотно сжав губы, покачала головой, не соглашаясь с ним.
Нет, Дамир – это не люди, это хуже зверей. Почему не отменят этот индекс мира? Это же подло, ну подло же!
Подло, согласился Дамир и протянул к ней руку, она села к нему на колени и прижалась к его груди, шумно вздохнув. – Подлость – это наша главная черта, чтобы ни говорили церковники и проповедники. Индекс не виноват, он всего лишь отражает готовность мира к спокойной жизни. Когда он растёт, то производство падает, люди перестают бояться и скупать всё впрок. А когда падает, то на этом выигрывают многие, очень многие, чтобы это просто так взять и отменить. Ты помнишь, когда была последняя война?
У нас?
Нет, в мире, масштабная. У нас она и не прекращалась, так, тлеет потихоньку.
Очень давно, тогда моя бабушка только-только в школу пошла, а ей скоро сто пять лет! Надо бы съездить к ней, давно не были, как думаешь?
Да, обязательно. Может и не будем искать даты, просто съездим, ей будет приятно, навестим Умара.
Ты прав, так и сделаем, мне должны отпуск дать, обещали, тихо сказала Асият. – Я боюсь, Дамир, очень боюсь. Помнишь, как было в прошлый раз?
Помню, всего три года прошло с тех пор, он замолчал, не хотелось напоминать о том, что в прошлый раз, когда коренные народы вновь начали воевать друг с другом, громя кварталы, бились стенка на стенку, погибли родители Асият, забитые камнями и палками на площади, когда город вышел на митинг за мир. Он и Асият были в этот день в госпитале, она лечила раненых, не выходя из операционной, а он, а что он? Его пациенты уже никуда не спешили, отлично зная всю бренность существования.
Я когда домой шла, то увидела факела. Я так испугалась. Когда же это всё закончится? Ну почему же мы не можем все вместе жить в мире? Ведь места всем хватит, всего хватит, а солнце одно на всех, оно такое ласковое в последнее время. Я иногда в обед выхожу прогуляться и просто плачу, смотря на небо. Я боюсь, Дамир, очень боюсь.
Я тоже, честно ответил он, не став рассказывать, что все холодильники были забиты трупами и места больше не было, поэтому новеньких складывали в соседнем ледовом дворце, в котором вот уже пять лет никто не играл в хоккей, а детская секция фигурного катания умерла, вместе с остальными видами мирного спорта. Теперь это был запасной морг, видимо, навсегда.
Ты опять думал об Умаре? – Асият погладила мужа по лицу, пытаясь разгладить морщины на лбу, сгладить нахмуренные брови. – Не надо, не терзай себя.
Не могу, и ты не можешь, прошептал он, поцеловал Асият, на это мгновение помолодев на десятки лет, как и она.
Асият заплакала и уткнулась лицом в него, дрожа, холодея. Он крепче прижимал её к себе, желая согреть, не замечая, как в тысячный раз слёзы заполняли его глаза, не в силах вырваться наружу, оставаясь в нём. И он молчал, не пытаясь её успокоить, и Асият была ему за это благодарна, не желая слушать глупых и шершавых слов сочувствия, счищавших каждый раз, как наждак, остатки бьющегося сердца, истончая стенки, вот-вот и оно разорвётся.
Спустилась глухая ночь. Где-то заухала сирена, раздался взрыв… всё стихло. Асият успокоилась и, с трудом встав, потащила мужа на кухню. Она знала, что он ничего не ел, с самого утра, также, как и она, каждый день, вот уже больше десяти лет.. Они могли есть только рядом, дома, без лишних глаз. Собрав холодный ужин, она села рядом с ним, толкнув в бок, чтобы он ел, первый, иначе и она не будет. Асият улыбалась, смотря за ним, расправляя короткие чёрные волосы, выпуская на свободу из тугого клубка, который она завязывала уходя на работу, каждый день, без выходных и праздников. А когда-то у неё были длинные, ниже пояса волосы, две толстые косы. Она обрезала их после смерти сына, больше волосы не росли, будто бы замерли в тревожном ожидании, как и вся жизнь.
Утром Дамир ушёл первым. Его смена начиналась раньше всех и не заканчивалась никогда. Работы было столько, что он и ещё три патологоанатома проводили в маленьком морге всю жизнь. С них требовали отчёты, быстрее, уже после смерти, не давая толком прочитать карту бывшего больного. От их работы зависело многое и ничего одновременно. Данные отчётов загружались в систему, анализирующую, оценивающую степень
