заставив принять смерть в разорванной одежде, с глубокими порезами от ножей по всему телу и сломанными пальцами. Укладывая друзей на стол, накрывая простынёй, Дамир не мог отделаться от мысли, что считывает их травмы, бегло составляя отчёт, и от этого становилось совсем жутко.
Скоро мы увидим то, что не могли бы себе представить, прошептал Рафаил, после того, как они уложили последнего старика и накрыли простынёй. – Мы такого о себе не знали, а машина всё просчитала. И она права – здесь нет места для человека, для таких, как мы.
Дамир покачал головой, желая не согласиться, но шум бойни на улице, непонятно было, откуда бьёт танк, с какой улицы свистят миномёты, долбят бетон пулемётные очереди, и не находил внутри ничего, чем возразить Рафаилу. Над их головами гудел шум кругового боя, в котором было уже не важно, кто с кем воюет, тлеющий пожар ненависти вырвался из-под земли, и началось истребление.
Этажом ниже взорвалась граната, отделение вздрогнуло, застонали от страха дети, вжавшись в тёмные углы палат. Утро разгоралось, ещё недавно яркое, солнечное, превратившееся в сплошной липкий сумрак, сквозь который прорывались звуки боя. Здание трясло, госпиталь боролся, сопротивлялся, готовый выдержать долгую осаду, но некому было защищать этот гордый форт.
Асият вздрогнула и вырвалась из оцепенения. В руках она сжимала автомат, ей показалось, что он до сих пор горячий от выстрелов, и она в ужасе отбросила его от себя. Опомнилась, резко вскочила с пола и схватила дрожащими руками оружие. Из палат выглянули испуганные лица врачей, тех, кто остался в живых, успев забаррикадироваться на двадцатом этаже в детском отделении. Что творилось внизу, в терапии и реанимации, Асият боялась вспомнить, но ужас этого утра стоял перед её глазами, хохотал прямо в лицо.
Она приехала на работу очень рано, её разбудил звонок от коллеги, просившей выйти, так как сменщица не пришла, многие не пришли сегодня на работу. И это был последний звонок, который она смогла принять, Асият много раз пыталась дозвониться Дамиру, узнать, как у них дела, в их самом спокойном отделении, где даже пациенты никогда не жалуются, и не смогла. Что было дальше, она понимала с трудом. В её отделение ворвались люди с автоматами и начали расстреливать больных, а она не могла сдвинуться с места, пока один из её пациентов, молодой парень, которого она хотела уже выписывать на следующей неделе домой к невесте, не сбил одного из автоматчиков тумбочкой, получив очередь в живот, грудь и лицо. Его смерть разбудила что-то в ней. Она схватила автомат у упавшего террориста и, не испытывая ни жалости, не сомневаясь ни на секунду, расстреляла троих нападавших, хладнокровно довершив дело контрольными в голову. Этот зверь, что проснулся в ней, делал всё чётко, отлично помня уроки обращения с оружием, которые давал ей двоюродный брат Заур, с которым она рассорилась после замужества. Асият, нет, зверь, вышедший наружу, хладнокровно собрал у убитых обоймы, затолкав в плечевую сумку, и вышел из отделения.
Спасать больше было некого, все были уже мертвы. Её спасло то, что она закопалась в кабинете с отчётами и не сразу поняла, что происходит. Зверь побежал наверх, но и там уже всё было кончено. По палатам бродили убийцы, не ожидавшие её. Она расстреливала всех, без разбора, без лишних мыслей – это был враг, он не был достоин сожаления. Выше загрохотали взрывы гранат, террористы просто бросали гранаты в палаты с больными, не желая тратить время на стрельбу… как она дошла до детского отделения, Асият не знала, всем управлял её зверь, она. В сумке было много обойм, но она совершенно не чувствовала тяжести. Зверь выбрал с первого раза хороший автомат, не сильно тяжёлый, с удобным прикладом и прицелом. Болело правое плечо, древнее оружие оставляло отметину на теле, руки пахли порохом и кровью. Дети не испугались её, даже после того, как она расстреляла ворвавшихся на этаж террористов, одного она узнала, он жил на соседней улице, всегда плевавший ей вслед, проклиная за то, что вышла замуж за чужака. Дети облепили её, незнакомую тётю в белом халате и белых брюках, на которых не было даже капли чужой крови, и Асият вернулась, в страхе выронив автомат.
Вместе с другими врачами и медсёстрами они кое-как забаррикадировали вход мебелью, выбросив мертвые тела на лестницу. Пожилая медсестра долго мыла пол, совершенно не выдавая лицом страха, будто бы это детишки нашкодили, разлили сок или разрисовали маркерами блестящий белый пол, разлинованный классиками, шахматной доской и другими играми, которые дети придумывали сами. Любимой игрой была «Не наступи на мину», на время приходилось пробираться по нарисованному минному полю, прыгать, стараться не упасть, стоя на одной ноге.
Прошёл час, может больше, время тянулось невообразимо долго. Асият проверила автомат, никто больше не приближался к их этажу, внизу шёл бой, и все были там. Она попробовала позвонить Дамиру, он же должен быть внизу, неужели его больше нет в живых? Браслет отменил вызов, но тут же предложил написать сообщение абоненту. Она быстро написала, где они и сколько с ними детей. Сообщение, замигало, будто бы кто-то решал, отправлять его или нет, и ушло. Асият проверила, отчёт о доставке пришёл, Дамир прочитал её сообщение, значит, он был жив! Она успокоилась, обошла все палаты, где спрятались дети и взрослые, забаррикадированные мебелью, и устало села в холле на диван, не сводя глаз с дверей, прислушиваясь к шуму боя, желая вычленить из него топот тяжёлых ботинок на лестнице.
Тётя Асият, тебе надо поесть, рядом с ней села девочка лет десяти, полненькая, с таким же длинным носом, как и Асият, с живыми честными глазами. Она протянула Асият пакетик с кексами и бутылку с соком. Асият улыбнулась, отложила автомат в сторону, и его место тут же занял брат девочки, мальчишка восьми лет, такой же полненький, как и сестра, с умными, строгими глазами, определённо он пытался походить на отца. Дети прижались к ней, а Асият, держа в руках пакетик с кексами и сок, расплакалась, только сейчас поняв, как сильно она устала. В холл выбежали дети, расселись на полу, на диванах и стульях, со страхом и восхищением глядя на бесстрашную тётю, защитившую их. Они не знали и не могли знать, почему взрослые воюют, почему надо убивать друг друга, ради чего. Здесь были все народы, перемешанные, полукровки, как их презрительно называли в спины, и чистокровные, гордившиеся этим, не понимая, что это на самом деле значит. А много ли надо ребёнку для гордости? И всё же это будет не злая гордость, больше игра, поднятый к верху нос, но мгновение, и все вместе играют, веселятся, кто постарше, влюбляются, обижаются и ревнуют. Здесь были дети разного возраста, от самых маленьких, до подростков, разбившихся на пары, забыв про прошлые обиды, глупые споры, сидя рядом, держась за руки, прижимая к себе маленьких, желая успокоить их. Асият не успела запомнить каждого по имени, дети и не требовали этого от неё, сидели молча, слушая шум боя, смеясь вместе с ней, когда она неловко, дрожащими руками пыталась съесть хотя бы один кекс, а кусок просто не шёл в горло, застревая на полпути.
Заур, не трожь! – прикрикнула девочка, которая принесла ей кексы на брата, хотевшего взять поиграть автомат. Больше никто из детей не притрагивался к оружию, даже хмурые юноши держались от него подальше ¬ дети боялись оружия.
Я только потрогать, вздохнул Заур и недовольно посмотрел на сестру. – Ты мне не мать, Заира, почему я должен тебя слушаться?
Не ругайтесь, автомат нельзя трогать, это мне пришлось его взять, сказала Асият, проглотив, наконец, один кекс. Она отдала пакетик Заире. – Спасибо, я больше не могу есть.
Выпей сок, ты же устала, потребовала Заира, и Асият послушно выпила.
Дико загрохотали пулемёты, снаряды штурмовали последние этажи, чудом не залетая в широкое окно холла. Казалось, что били со всех сторон, пытаясь сбить облако или просто стреляли в солнце. Дети заплакали, прижались друг к другу, но не бросились в пустые палаты, где было ещё страшнее. Асият не сразу услышала, как в дверь аварийного пожарного выхода кто-то стучится. Сначала ей показалось, что она слышит этот стук, дробный, как отбивает ритм барабан в одной песне, в их песне. Сердце замерло, неужели это Дамир, неужели он вспомнил их тайный сигнал, которым он вызывал выйти из дома Асият, боясь показаться у них в дверях, войти в подъезд, чтобы опять не нарваться на её братьев, больше не драться до крови, до шума в ушах. Он приходил на детскую площадку и стучал камешком по крашеной трубе, часто дети подключались к его игре, и двор заполнялся громким стуком, а Асият знала, что он ждёт её и будет ждать до заката, пока она не выйдет, не улизнёт из-под строгого ока братьев, уже давно смирившихся с её причудой, веря больше сестре, чем назойливым перешёптываниям соседей.
Асият бесшумно встала, словно боясь, что в этом грохоте её кто-нибудь услышит, и подошла к двери пожарного выхода. С лестницы эту дверь мог открыть лишь тот, у кого был специальный ключ, замок был механический, аварийное освещение больше не горело, видимо, один из снарядов попал в энергостанцию и взорвал аккумуляторы. Она подождала, пока стук затихнет, и постучала в ответ, медленно, пропевая свою песню. В ответ ей постучали, продолжая мелодию, и она радостно открыла. Дамир был весь мокрый, она знала, что он должен был смыть с себя остатки яда, пары, жалкие молекулы, способные отравить любого, кроме него. Он запрещал ей к себе прикасаться, но она не выдержала и обняла его, сердцем ощутив, как он волнуется, не смотря на непроницаемое лицо, белое, до мертвенной белизны.
Скорее, у нас мало времени, заторопил её Дамир. Она увидела, что рядом стоит монах, весь перепачканный в копоти, мокрый, с сумкой с противогазом через плечо и винтовкой в руках.
Дети всё поняли без уговоров, они были готовы. Дамир повёл всех вверх, на крышу. Асият ничему не удивлялась, понимая, что назад, вниз, дороги нет. Проходя последние этажи, она увидела, что двери и стены перепачканы кровью, но тел не было, лишь неплотно закрытые двери пожарных выходов, открывать которые не поднималась рука. Она знала, что за ними нет больше живых ни больных, ни врачей, ни медсестёр, ни бандитов. Госпиталь сотрясался, дрожал, готовясь вот-вот развалиться, но это впечатление было обманчивым, здание выдержало бы не одну атаку, выстояло, огрызаясь громадными бетонными осколками, метившими во взбесившуюся технику, палящую снарядами со всех сторон.
На крыше их ждали четыре вертолёта. Синие, с белой полосой и крупными жёлтыми буквами UN-7, знак международной организации, объединявшей все страны, без исключения, без ограничения в правах из-за статуса, размера, богатства и власти, и эти права можно было купить или продать, что и делали многие крохотные государства, зарабатывая неплохие преференции, получая льготные ставки. Власть, как и столетия назад в бытности первой подобной организации, была у короткого списка стран, реальная власть и влияние, что вполне устраивало большинство.
Детей заталкивали в вертолёты, приходилось подолгу ждать, пока откроется дверь и каждый сможет войти внутрь. Система считывала чип каждого человека, решая, имеет ли он
