специальных козлах висели связки круглых кожаных щитов – но это опять был войсковой самообман.
Первым желанием Дарника было попросить Сатыра устроить общие боевые игрища, чтобы увидеть, на что эти пастухи способны, но он сразу же передумал. Орде необходимо было постоянно перемещаться на новые выпасы, тут не до смотрин перед каким-то липовским князем. Да и ничего особого игрища не покажут. Разумеется, две-три сотни багатуров, среди такого множества народа наверняка найдутся, не в них же суть военной силы всей орды.
– Почему ты ничего не спрашиваешь? – не выдержал к концу дня дарникской безучастности хан.
– От моих вопросов дело не станет ни лучше, ни хуже, а сам я попаду в глупое положение. Лучше все понимать без лишних слов.
Сатыр заулыбался:
– И что ты уже успел понять?
– Что ты, хан, волнуешься больше меня.
– Из-за чего это мне стоит волноваться? – опешил от его слов хан.
– Я рискую только своей жизнью, а ты – родовой честью. Следишь за каждым своим словом, чтобы не уронить себя в глазах поданных. От меня тебе урона никакого не будет, я же обещал соблюдать ваши обычаи.
Некоторое время Сатыр ехал молча, обдумывая услышанное.
– А ведь ты прав, – признал он, дружески улыбаясь. – Похоже, мы с тобой поладим.
Так и не осмотрев до конца все улусы, они остановились в одном из них на ночевку. Для ватаги арсов выделили две больших юрты, князю, как и положено, юрту отдельную. Незнакомые запахи, мерцающий очаг посреди юрты, звериные шкуры в качестве подстилки и одеял очаровали его. Из предложенных четырех девушек он выбрал самую простоватую и полную просто потому, что она безразлично смотрела в сторону, мол, ее-то точно чужой князь не удостоит вниманием. О какой-то особой благодарности степной простушки Дарник думал меньше всего. Печаль по Адаш продолжала жить в его сердце и удерживала его от более заинтересованного выбора.
Благодарности от Болчой, так звали девушку, действительно не последовало, зато случилось легкое и забавное времяпрепровождение. Дарника еще со времен Бежети сильно удивляло, как это люди придают такое значение большой любви. Сами маленькие, а любовь непременно хотят большую. Тут из малой любви женщины способны сотворить для мужчины массу неприятностей, что же бы вышло из большой? Сам он всегда с подозрением относился к призывным взглядам незнакомых красавиц, для него это было как непрошенное вторжение в него, в Дарника, хотелось, чтобы они приложили к своим глазам еще что-нибудь интересное. Он и в наложницах ценил прежде всего их своеобразие и то конкретное чувство, что они в нем вызывали. К скромной Зорьке следовало обращаться за ласковостью и душевностью, к шумной Черне – за упреками и столь же пылкими прощениями, к мужиковатой Саженке – за ее интересом к войсковым делам, к великовозрастной Шуше – за материнским успокоением, к молчаливой Адаш – за женской таинственностью и необременительностью, к честолюбивой Всеславе – за умным словом и безупречными приличиями.
И вот сейчас в лице Болчой он получил обыкновенную хохотушку. На людях сама скромность и сдержанность, с ним наедине она тотчас зажигала и уже не тушила веселые светлячки в своих хорошеньких карих глазках. Мало зная словенских слов, она без всякого стеснения заменяла их жестикуляцией не только рук, но и плеч, бровей, губ и даже ног, заставляя его не понимать, а догадываться о том, что хочет высказать. А еще она боялась щекотки, из-за чего почти всякое к ней прикосновение заканчивалось тихим заливистым смехом. Единственным спасением от этого было поплотнее прильнуть к его телу, тут она про щекотку забывала. Словом, княжеская искушенность в любовных играх подверглась весьма существенному дополнению.
Наутро, выйдя из юрты, Дарник подозвал к себе одного из ханских тудунов и спросил, может ли он взять с собой ночевавшую с ним девушку.
– Дай ее семье коня с седлом и забирай, – сказал тудун.
– А если мне потом придется вернуть ее? – осторожно поинтересовался князь.
– Отдашь два коня с седлами и вернешь.
Такой расчет слегка смутил Дарника, но он все же не хотел отказываться от задуманного. В его дружине было двадцать вьючных коней и пожертвовать тремя из них он вполне мог себе позволить.
Чуть погодя за утренней трапезой князь заметил веселые перешептывания среди свиты хана. Сатыр тоже обратил на это внимание и когда приближенные ему все объяснили, затрясся в беззвучном смехе своим дородным телом. Дарник понял, что смеются над ним.
– Так ты готов два коня отдать, чтобы вернуть наложницу в семью? – спросил хан у князя, продолжая смеяться.
– Запросто, – Дарнику самому было смешно, что он столь легко попался на такой простой розыгрыш.
– А для хазарской свадьбы готов?
– Для свадьбы нет, не готов.
– Хорошо, тогда она будет твоей походной женой. Но потом или женишься, или вернешь назад.
Выкупа за Болчой не потребовалось, она досталась Дарнику вместе с юртой и повозкой для перевозки юрты в качестве подарка от хана.
Так началась его новая степная жизнь. Осмотрев последние улусы, Сатыр с князем вернулись в главную ставку.
– Я думаю завтра с утра двинуться в путь, – сказал хан, слезая с коня, возле своей златоверхой юрты.
Рыбья Кровь тоже спустился на землю, готовый то ли идти в юрту, то ли возвращаться в свой шатер.
– Было бы лучше, если бы мы двинулись прямо сейчас, – как что-то малозначащее произнес князь.
– Почему лучше? – насторожился хан.
– Внезапность всегда лучше долгой подготовки.
– Ты хочешь узнать, как быстро мы можем собраться в путь?
– Я хотел бы узнать, все ли как надо станут слушаться своего хана. – Дарник спокойно смотрел на вспыхнувшее от досады лицо Сатыра, как бы говоря: ты хотел, чтобы я что-то спрашивал, вот я и спрашиваю.
Тяжелое осеннее солнце уже перевалило на вторую половину дня, и выходить в ночь было совсем не с руки, но что делать, если в устах пришлого князя прозвучал откровенный вызов. Повернувшись к свите, хан выкрикнул по-хазарски команду, вызвавшую замешательство воевод и тудунов. Не обращая на них внимания, Сатыр повернулся к начальнику стражи и отдал новый приказ. Немедленно из юрты для охраны вынесли огромный конусообразный барабан и пятихвостное знамя, которым заменили однохвостное знамя, стоявшее возле ханской юрты. Загудел, застучал барабан, обращая все взоры в сторону сигнала, призывающего сворачивать и складывать походное имущество и отправляться в дорогу. Следом за тем на коней вскочили девять гонцов и, получив от начальника стражи вместо грамот продолговатые медные пластины с ханским знаком, помчались в разные концы хазарского стана.
Дарник не уходил, дожидаясь, что будет дальше. Хан тоже стоял рядом, свирепо поглядывая на приближенных и наблюдая, как все вокруг пришло в движение: разбирались юрты, на повозки и волокуши укладывали вещи, паковали вьюки для лошадей и верблюдов. Трижды к хану подъезжали посланцы от тарханов, пытаясь что-то объяснить, на что следовал гневный ответ Сатыра. Дарнику было слегка совестно за то, что он все это затеял, однако давать отбой было уже поздно, так же, как и извиняться перед ханом. Несколько раз ловил на себе хмурый взгляд Сатыра, но продолжал напускать на себя вид спокойного созерцания.
– А твоя дружина готова? – спросил хан, просто чтобы что-то сказать.
– Я ее никогда не спрашиваю, готова она или нет.
– А я думал, у вас все решает не только князь, а совет старших воинов.
– Вчера совет старших воинов возмущался, что я согласился идти с твоей ордой, – признался Рыбья Кровь.
– И что? – Сатыр на минуту забыл даже о своей сердитости.
– Я сказал, что они правы и пошел спать.
К ханской юрте приблизился отряд вооруженных всадников человек в триста.
– Это наш передовой туун. (Так хазары называли свои полки.) Тебе вести его. Готов? – теперь уже хан испытывал вредного гостя.
Два дня Дарник думал, как именно он будет направлять все это скопище людей и скота, и вот этот момент настал. Всего-то и понадобилось вскочить в седло и присоединиться с ватагой арсов к тууну хазар. Эктей, воевода тууна был назначен ханом советником князя. Худой и высокий тридцатилетний молодец на голову возвышался как в пешем, так и в конном строю над прочими хазарскими воинами. Насколько Дарник любил высоких людей, но такой перебор особенно в конном строю не слишком понравился ему, так как заставлял его самого как можно выше выпрямляться в седле. Сделав над собой усилие, князь постарался не замечать этого. Уже через час они с Эктеем ехали впереди, как ни в чем не бывало переговариваясь о неотложных делах.
– Я хочу в каждое улусное войско послать по одному воеводе с двумя гридями, – бросал князь сообщение-вопрос.
– Хорошо, – кивал головой хазарин.
– Моя дружина завтра с утра присоединится к твоему тууну.
– Пускай.
– Можешь ты сам решать нападать тебе или нет, или нужен приказ хана?
– Мы в вашей земле, приказ о нападении мне можешь отдать ты.
От такого ответа Рыбья Кровь сразу почувствовал себя намного вольготнее: с развязанными руками предводительствовать было гораздо легче.
Отряд двигался тремя отдельными сотнями в ряд на расстоянии полуверсты друг от друга, придерживаясь левого берега Малого Танаиса. При каждой сотне имелась повозка-двуколка с крытым верхом, запряженная парой лошадей, назначение ее было для Дарника не очень понятно. Любые островки леса или кустарника вокруг мелких логов, наполненных дождевой влагой, воины тщательно прочесывали, нередко спугивая зайцев и кабанов. Если попадался взгорок, обязательно въезжали на него, чтобы лучше осмотреться вокруг. Однажды вышли к селищу гребенцев, состоявшему из двадцати-двадцати пяти мазанок, окруженных высоким каменистым валом. Успокоив жителей и посоветовав им день не выходить из селища, Дарник оставил там две пары арсов со своим рыбным знаменем, дабы оберегать селище от проходящей мимо орды.
Каждые два-три часа от их отряда отделялся гонец и скакал назад.
– Что он должен передать? – спросил князь, когда Эктей отослал второго гонца.
– Что у нас ничего плохого не случилось.
К вечеру на пути попалась совсем маленькая речушка, впадающая в Малый Танаис, и Эктей, до этого довольно сонный, тотчас встрепенулся. Хазары заскакали вдоль речушки, то заходя с лошадьми в воду, то тут же выскакивая из нее. Некоторые пересекли речушку вброд и повторяли свои заходы и выскакивания на другом берегу. Загадка разрешилась, когда речушку несколько раз пересекли туда-сюда друколки – необходимо было найти не один-два брода, а добрый их десяток, причем таких, которые могли бы преодолеть и тяжелые двухосные повозки.
Здесь же на берегу речушки под мелким дождем передовой отряд разбил свой стан. Воины из ракитника соорудили шалаши, накрыв их кожаными полостями. Костры разводить получалось плохо, поэтому все вечерняя трапеза состояла из вяленого мяса и сыра. Дарнику с Эктеем досталась одна крытая двуколка на двоих, которая как раз и предназначалась для ночевки сотских, в ней можно было даже полулежать, подогнув ноги. Эктей расспрашивал про Романию, Дарник как мог отвечал.
Позже, когда к их стану подошли липовцы и выставили свои палатки, князь перешел в собственный шатер. Здесь у него состоялся совет с вожаками ватаг.
– Тех,
