— сходить на сентиментальный водевиль в Neue Luisentheater. Музыка, классическая немецкая музыка, была его страстью. Ну и раз в месяц чинно с семейством последовать в Городскую Драму на премьерный или гастрольный спектакль. Потом побыть в кофейне на театральной площади или на Hufen Allee вблизи зоологического сада, угостить жену и детей кремовым пирожным, себе же предложив стопку коньяка. Да, и почему бы и не позволить себе каждодневно к обеду и ужину выпивать бокал доброго старого вина... Вина, никак не сравнимого с дешевой кислятиной, что продавали народу в Советской России, а теперь и вовсе не достанешь, разве только из-под полы.
Господи, да что говорить, как можно было бы устроить собственную жизнь на родине, в Германии... И не заведомо в уютном университетском городе... Можно сносно прожить на хуторе в приземистом фольварке, наслаждаясь дуновением ветерка с приречных рощ и переливчатой трелью птиц с липовых крон окрестных мыз.
И, что важно, в немолодые годы... уже не досталось бы месить грязь по темным улочкам в русском захолустье. Прозябать в тесных комнатенках, обставленных собранной с миру по нитке рухлядью, не пристало бы топить вонючую печь, а соответственно, заготовлять для нее топливо, перетаскивая поленья и угольную норму на собственном горбу. А главное — с происхождением и образованием Альберта не выпало бы подличать перед неотесанной деревенщиной, считающей себя начальством, вольной помыкать дворянином. Не довелось бы, не случилось бы, да мало чего не пришлось бы терпеть Арнольду в нынешнем положении. Годы идут, романтичные порывы юности давно выветрились из головы. Тогда виделось, что жизнь предстоит веселой и счастливой и к средине лет непременно достигнет подобающего самолюбию и самомнению благовидного места в верхах прусского общества.
А что Альберт заимел сегодня, что получил выпускник академии Генерального штаба... Некую подачку командования, пустяшный в масштабах армии чин — за ту длинную выслугу лет, не говоря уж о понесенных трудах и тяготах. Арнольду, вопреки канонам Абвера, по ходатайству самого адмирала, лично знавшего Альберта, в июле тридцать девятого присвоили звание Oberst-Leutnant, что в армиях других стран соответствует званию подполковника. Только оберст-лейтенант... Когда некоторые однокашники по главной военной школе Lichterfelde и академии Генштаба (или, как по старинке называли, Preusische Kriegsakademie von Gerhard von Scharnhorst) получили генерала. А иные из них уже почивают на лаврах генералов от инфантерии и даже генерал-полковников. По беглой прикидке, двое скоро станут фельдмаршалами. А Арнольду — на многочисленные просьбы — «Zuruck in die Heimat», как кость кинули перед войной подполковника и велели в приказном тоне остаться на месте. Что поделать, Deutsches Kaiserliches Heer твердо вбила в мозги, что приказы командования не обсуждаются... Ну нельзя же взять и безрассудно дезертировать, сбежать и укрыться в ближней прибалтийской республике, а уж лучше, учитывая нюансы прошлого, в нейтральной Скандинавии.
Итак, Альберт Арнольд всего лишь оберст-лейтенант, по правде сказать, не слишком маленькое звание в Абвере. Впрочем, грех обижаться, а в житейской сумятице полагайся на русские пословицы: «Лучше синица в руках, чем журавль в небе» и «Не все то золото, что блестит» — так вот, не стоит попусту гневить судьбу. По крайней мере, фортуна к нему милосердна, пока жив и здоров, в отличие от отца, умершего в сорок семь лет. И еще наглядный пример — его учитель и наставник Вальтер Николаи, возглавлявший militаrische Aufklаrung des deutschen Reiches, вышел в отставку в звании полковника, не выслужив даже генерал-майора...
И чего дядюшка Густав Брандт не заимел «древоточный» заводик в Эльзасе или Лотарингии, не перевез их туда с матушкой... Где Альберт бы обучился живому французскому языку, слащавым манерам, да и стилю жизни Жанов... И уж коль написано на роду стать офицером Абвера, жил бы генерал Арнольд теперь вблизи побережья, в Бордо или Нанте, а может, даже лакомился виноградом в солнечном Провансе. «C’est la vie», — как говорят треклятые лягушатники.
Вот и водоочистные сооружения: примитивные грязеотстойники, допотопные фильтры грубой очистки. Эти нехитрые приспособления уже сильно засорились и поросли коростой. Вокруг образовалось вонючее болотце, поросшее пожелтевшей осокой. А лукавая водичка, проторив ручейки в пропитанной влагой почве, шустро поспешала в сточную канаву, а далее в зачахший пруд, вконец загаживая водоем.
Роман Денисович озадаченно почесал седой затылок, вот незадача... Досадные размышления о постигшей личной участи тотчас испарились. Он уже озабоченно думал о необходимой ревизии водоочистки, даже корил себя, что за два месяца не удосужился проверить столь непритязательный и малозначащий в масштабах депо объект. Но не будь войны, доброхот из селян уженаписал бы куда следует, и инженеру тяги (как должностному лицу) — грозил неминуемый выговор, а то и штраф.
Роман Денисович, коря себя за опрометчивую недоработку, по-русски чертыхаясь, поспешил в депо, двинулся напрямик по засыпке сточного коллектора. Вышел он на северных задворках депо, у свалки металлолома, по причине войны не вывезенного на переплавку. Шагая по шпалам подъездного пути, подошел к распахнутым от жары воротам тележечного цеха. Сходу проскочив мимо сборища разнокалиберных колесных пар, Ширяев нырнул в боковую дверцу и оказался в ремонтно-эксплуатационном участке. На его счастье, главный механик депо, малорослый большеголовый мужичок, оказался на месте.
— Михалыч, ну-ка иди сюда... — недовольно позвал инженер.
— Чего приспичило, Роман Денисович? — механик, отерев руку ветошью, протянул для пожатия.
— Ну, Михалыч, слесаря-сантехники разучились «мышей ловить»... Сходил посмотреть на очистные, специально за бугор лазил — заросли к е**не матери, — Ширяев выругался и в том же возбужденном тоне стал выговаривать главному механику наболевшее...
Тот, потупив крутую башку, побагровев, выслушал нагоняй и уже площадным матом наорал на сидевших рядом рабочих, велел тем взять шанцевый инструмент и привести очистные сооружения в порядок.
Несмотря на то, что сделано доброе дело, на душе Романа Денисовича почему-то стало еще тревожней и гаже.
Ширяев болезненно осознавал — приступ хандры обусловлен отнюдь не засором в деповском канализационном стоке. Причины тоски коренятся в персональных проблемах самого Романа Денисовича и носят для него как личности убийственный характер .
Да, совершена роковая ошибка. И только сегодня Ширяев отчетливо осознал, что проявленная им «самодеятельность» иначе и не назовешь, глупая, дурацкая возня с изуверским убийством Машкова — это заведомое начало конца, неотвратимого краха. Разведчик сам загнал себя в безвозвратный тупик, из которого в сложившихся условиях нет разумного выхода. Ведь что получается, похоже, он утратил былой профессионализм агента Абвера... Виной тому, если судить по-христиански, — безудержная гордыня, а если чисто по-человечески, то уж слишком завышенная самооценка. Давно Альберта Арнольда никто не критиковал, не поучал начальническим тоном, как говорят в народе, — не ставили на место. Потому чрезмерно уверовал в собственную непогрешимость, переоценил собственный потенциал: и аналитический, и чисто технический. И оказался в плену нелепых иллюзий, нагромождений вымышленных фантазий, на него нашло «тихое помешательство», иначе и не назовешь.
Как кадровый разведчик забыл, не учел, что Семен Машков — часть тотальной властной структуры. НКВД — не только политическая полиция в общепринятом европейском понимании. Это столп, костяк, остов, на котором держится нынешний в России строй. И оплот этот всесилен, всемогущественен. Альберт хотел предпринял самодеятельную акцию устрашения, да разве чекистов напугаешь выколотыми глазами и отрезанным языком... По его мнению, гэпэушники — люди без чести и морали, способны и сами на подлые гадости. и откровенно садистские преступления, их безбожный арсенал безграничен. Потому органам плевать на суеверные предрассудки, а уж тем паче страшилки о Джеке-Потрошителе. Если гэбэшникам станет надо, то сами создадут подобного садиста и используют для пущего устрашения толпы, а потом показательно казнят, а благодарный обыватель станет петь «благодетелям» осанну.
И наоборот, увидев прямой вызов себе, причем дерзкий, возмездие будет стремительным и неотразимым. Да кто он такой, как посмел играть демоническую роль Немезиды — без ведома и согласия НКВД... Как мог Арнольд вообразить, что наделавшее шума убийство внештатника охранители государства воспримут спустя рукава, не придадут повышенного значения, не подключат красследованию опытные кадры... На что разведчик легкомысленно надеялся, почему самонадеянно считал, что госбезопасности окажется не под силу разобраться в столь редком для этих мест преступлении... Якобы чекисты спасуют по причине близкого фронта, не решатся распылять силы, одним словом, проглотят и утрутся как ни в чем не бывало. Возможно, так произойдет поначалу — пожуют сопли, но нельзя забывать, что даже в никчемной стране найдутся следователи по особо важным делам, и этим ребятам опыта и сноровки не занимать... В конечном итоге «важняк» (согласно русской терминологии) очутится в Кречетовке, и тогда Альберту Арнольду несдобровать... Против него одного встанет махина советской госбезопасности, а та работает как хорошо смазанный механизм кремлевских курантов, те же, несмотря ни на что, уверенно отбивают положенные часы и четверти.
От таких недобрых мыслей у него — «старого гумбинненского лося» затряслись поджилки. И Ширяев предусмотрительно закрыл на ключ дверь кабинета, чтобы подумать тщательно, по косточкам разобрать возникшую ситуацию — как теперь выкрутиться...
Первое, что пришло на ум, — допущенная оплошность, что не удосужился посвятить в собственные намерения и разработанный план кураторов в Абвере. По сути, агент ввел руководство в заблуждение, не предупредил о подготовке нестандартной акции и адекватной реакции властей, которую обязан просчитать. Такой поступок вызовет не только недовольство начальства — самоуправство в Пруссии входит в число смертных грехов, и нанесенный вред расценят как измену, что повлечет серьезные санкции, плоть до полной зачистки.
Да что же в самом деле побудило Альберта Арнольда убить Семена Машкова и надругаться над трупом и жилищем мужика столь жестоким образом? Официальная причина ликвидации снабженца изложена в рапорте и одобрена руководством. А остальное — результат, точнее, болезненный плод нелегального пребывания в чужой стране. Вызревавшие с годами фобии и протестные настроения — недовольство собственным незавидным положением и унижением близкого человека, накопившиеся страхи и ненависть к людям, перед которыми приходилось ломать комедию — вот истоки отчаянного поступка разведчика.
Хотя, если быть честным, то стоит признать — такое решение пришло не только на подсознательном уровне. Альберта стал физически тяготить рутинный характер и беспросветная тягомотина агентурной работы, превратившейся в тупую канцелярскую повинность. А присущие процессу навыки: шифровка информации,
