сдуру пожертвовал любимым человеком. Да и сдуру ли? Ведь это не минутное умопомрачение, тут вырисовывается бесчеловечная, абсурдная логика... Тут не недомыслие, здесь заключена частица дьявольского умысла, затеянного вовсе не человеческой волей... Роман-Альберт безрассудно вляпался в эту ловушку, расставленную адскими силами или иррациональным ходом жизни, что, по сути — одно и то же...
Впрочем, как легко свалить собственную вину на мистические, недоступные разуму причины... Но ведь сам избрал такой путь, и нечего тут юлить, выбор намеренный и целенаправленный. В конечном итоге поплатишься за такое решение, а цена расплаты станет непоправимо дорогой, даже чрезмерно, неподъемно тяжелой. Да и не зря говорят, что человек, чинящий козни другим, сам непременно запутается в расставленных тенетах. Впрочем, чего теперь сетовать, когда уже совершил роковой, непростительный шаг.
И опять заныло под ложечкой. Почему же упустил из виду судьбу дорогой жены — опрометчивость ли это, умопомрачение нашло ли на него... Нет ответа... Наверняка зарыт в подсознании... Давно, еще в Германии, Альберт читал немецких психоаналитиков... Фрейда и иже с ним, — так вот, остается только ждать вещего (или как еще назвать) сна, когда «бессознательное» выдаст причину, подоплеку якобы случившейся ошибки. Теперь же мужчина корил себя за нее, корил жесточайшим образом.
Роман Денисович насильно гнал навязчивые, беспокойные мысли о доле Татьяны, зримо осознавая шаткость, неопределенность положения супруги. Инженер понимал и до глубины души ужасался уготованной жене незавидной, а правильнее сказать — страшной участи. Окажись Татьяна в застенках ЧК, женщине не выдержать, не сдюжить, как ни крепись, применения зловещих спецсредств. Да и без пыток, без жестокого насилия Татьяна обречена на каторжные муки... Тяжесть которых нельзя предугадать, крушащую силу которых не оценить, не прочувствовать со стороны. Только испытав ту боль, можно предметно рассуждать... Одно утешает — у каждого человека лично предначертанная толика мук и тягот, у каждого собственный мученический крест, а ведь чужой крест со стороны не оценить... Вот так...
Последнее время, а точнее, с началом войны, Ширяев часто застигал себя на мысли — правильно ли поступил тогда, десять лет назад, женившись на внучке донского походного атамана Сонюшке Елатомцевой. А, собственно, какой смысл имело само это определение — «правильно»? Однажды, рассуждая, Роман Денисович подобрал синонимический ряд под стать тому слову: как надо, как следует, как положено, по правде, по-людски. И эти слова-кальки стали оправданием, прибавили сил. Однако Ширяев застиг себя на мысли, что отметает слова, свойственные немецкой ментальности, точнее, прусскому практицизму: разумно, рационально, дельно, законно. И вдруг еще раз осознал, опять на него нашло диковинное озарение, что думал над этой задачей по-русски, подобрав в большинстве просторечные слова. А главное, словарным фондом в том выборе явились нравственные критерии, моральные ориентиры, свойственные одному русскому характеру, одним словом — православная эмпатия, да и только. И это у него — природного немца, пруссака... И опять возникал болезненный вопрос — уж не русским ли он стал? Альберт не мог с этим согласиться, а уж смириться так нипочем... Но не на пустом же месте возникали подобные колебания... Вот такая диковинная «достоевщина» бередила душу и сознание немецкого агента.
А что же Татьяна, да и как такое случилось с ним и с ней...
На станции Глубокая, что недалеко от станицы Каменской Ростовской области,. Альберт оказался в конце тридцатых годов. По досконально разработанной Militаrgeheimdienst des Generalstabs легенде его пожизненно обрекли на стезю железнодорожника. Логика тут стальная — перевозки по железным дорогам ключ к секретам страны, а уж военно-стратегическим в особенности. Начав в российской Вильне, как раньше говорили — с паровозной прислуги, а конкретно с кочегара в империалистическую, теперь уже Ширяев водил паровозы, став машинистом. Помотало молодого механика по Российским долам и весям, честно сказать, немало. В Глубокую Ширяева Романа перевели как бездетного холостяка из депо станции Лихая. Подобной глухомани Ширяев и представить не мог, но стиснув зубы, постепенно вжился в новые обстоятельства. Единственная отрада — главный портал паровозного депо с четырьмя пилонами и зарешеченными готическими окнами над тремя въездными воротами напоминал прусские фабрично-заводские сооружения. И иногда Альберт-Роман позволял себе расслабиться, возомнить на миг, что очутился в родном Гумбиннене.
Вытянутый вдоль путей станционный поселок представлял собой хаотичное слияние нескольких казачьих хуторов с дореволюционными станционными постройками и немногими казенными домами железнодорожников. Название станции дала речушка Глубокая. По местной легенде, название реке дал сам царь Петр I, став очевидцем незадачливого происшествия. В хлебном обозе на почтовом тракте через хутора Пиховкин и Иванков перегруженная телега с мешками зерна низверглась в водную пучину. Царь приказал достать чувалы, но сделать этого не удалось. Тогда Петр сказал: «Да, глубокая эта река». С тех и прозвали речку Глубокой. Впрочем, бытовала и вторая, официальная трактовка — когда царское войско направлялось на Азов, в реку упала пушка, которую также не достали из глубины. Вот в таком «историческом месте» предстояло жить и работать немецкому разведчику, которого уже двадцать лет не видел родного дома в Гумбиннене.
Затем пришел приказ из Vaterland — переквалифицироваться в инженерно-технические работники. Ясное дело, возникали другие перспективы для разведывательной работы. Да и надоело агенту уже дышать паровозной гарью. Без особого труда стал Ширяев студентом-заочником только что открытого Ростовского ВТУЗа под названием «Механический институт транспорта», потом перекрещенного в институт инженеров путей сообщения. Там и закончил Роман Денисович очередное «высшее образование», но уже в вновь переименованном Ростовском институте инженеров железнодорожного транспорта, хваленом повсюду РИИЖТе.
Естественно, деповское начальство положительно оценило такое карьерное рвение. И уже студентом первокурсником Ширяева поставили мастером бригады по очистке стенок паровозного котла от накипи, удалению шлама и устранению отдельных неисправностей котельной гарнитуры. Потом он стал старшим мастером промывочного участка, ну а еще, не защитив диплом, получил должность инженера по оборудованию. Следующей ступенькой намечался пост главного инженера или, на худой конец, заместителя начальника депо по ремонту. Впрочем, и само «звание» — начальник паровозного депо Глубокая, было Роману по плечу, хозяйство было небольшим. Но «судьба-злодейка» определила другое повышение на ту же должность, но гораздо масштабней, в Кречетовке.
После гражданской войны Абвер тесно сотрудничал с русским белоэмигрантским движением в европейских странах, имевшем агентуру в Советском Союзе. Кураторы предложили Альберту установить по месту дислокации контакт с Донской секцией «Братства русской правды». Организация та мало проявила себя, но, исходя из возможных в будущем перспектив, стала востребованной. Стоит сказать, что основателем «Братства» являлся бывший атаман войска Донского Петр Краснов, который, еще будучи на юге России, тесно сотрудничал с германской армией. Альберту пришлось потрудиться, чтобы наладить связь с несколькими местными членами «Братства». Как правило, это служилые казаки в офицерских чинах, которые искусно прятали былые пристрастия под личиной советских служащих и сельской интеллигенции.
Такой человек нашелся и в Глубокой. Звали казака Игнат Подрясный. Судя по фамилии, пращуры казака вышли из церковного причта, да и сам Игнат подтвердил, что двоюродный дед обретался монахом в недавно разрушенной Советами обители. Впрочем, себя Игнат горделиво относил к исконному военно-служилому сословию, при царе достиг чина подъесаула (штабс-капитана), хотя происходил из семьи неродовитых казаков-однодворцев. Поначалу Альберт страшился довериться тихому учителю биологии и ботаники местной школы... Но на поверку вышло, что Подрясный не так прост, как кажется, а главное — мужик-кремень, хоть и «косит» на людях под ущербного интеллигента. Серьезных дел с ним, конечно, заводить не пришлось (следуя пословице: «волк где живет43уц — овец не крадет»), так... использовал учителя для переправки информации в областной центр (сам в Ростов ездил только в официальные командировки).
Так вот однажды Игнат посетовал, что «прямо под их носом» пропадает невинная христианская душа, дочь казачьего подполковника и внучка знаменитого походного атамана, убитых большевиками. Говорили, что тот генерал приятель самого Николая Николаевича — дяди царя. Учитель склонял Романа Денисовича помочь бедной сиротке. Поначалу Альберту пришлось озадаченно почесать затылок, не хватало еще прилюдно засветиться. Но казак успокоил, что старые друзья деда и отца подсуетились, у девушки подложный вид на жительство, на удивление чистый и надежный. Только вот из-за частой смены жительства с трудоустройством бедняжки никак не получается. Теперь она перебралась в Глубокую и устроилась обтирщицей в колесный цех паровозного депо. На долю «дворяночки», словно в наказание, досталась работа грязная и малоденежная — оттирать ходовую часть паровоза от мазута, копоти и прочей наросшей на колесных парах мерзости. Врагу не пожелаешь такой каторжной работенки, а тут благородное создание, нежное, слабое существо.
Альберт считался асом разведки, потому заранее, исподволь разузнал доступную в депо информацию о чернорабочей профилактического участка Татьяне Григорьевне Ткач. Прокол в таком деле, ясное дело, невозможен...
Да и устроить знакомство с девушкой следовало как можно бесхитростней, естественней, а уж лучше, обставить как чисто случайное. Разумеется, использовать учителя биологии в качестве сводника было неразумно, да и подозрительно. Следовало отыскать иной способ завязать отношения. Начать с того, что в столовку по недостатку средств девушка не ходила. Обедала у себя в цеховой бытовке, где имелась артельная керосинка, ну и раковина с краником. Так что подкараулить девушку у раздачи или подсесть за обеденный столик Ширяеву не светило. Да и не комильфо инженеру, одетому в чистые френч и брюки, присаживаться за столы для рабочих. По обыкновению работяги не переодевались, в таких же замазученных робах уходили домой, ну и такими же шли столоваться. Правда, для женщин-работниц создали некоторые санитарные условия. У них имелись шкафчики для сменной одежды, но по привычке те на работу ходили в посконных обносках, полагая, что выряжаться не к чему... Знакомство во время работы исключалось — подозрительно выглядело, уж слишком явный контраст. Кавалер смотрится барином, а пассия — вымазанная сажей чумичкой. Подойти к девице после окончания смены на пути к дому — тоже странно получалось... Так где и как?.. Оставались только выходные дни.
Роману Денисовичу не стоило труда проследить за девушкой. Жила сирота в
