Случай на станции Кречетовка. Глава VII

о бок с бодрым симпатичным мужчиной и не знать вкуса его плоти... Удивительная ситуация! Но ведь такое было у них на самом деле...
Они обитали рядом, в тесной близи, как брат с сестрой. По взаимной доброй воле поделили несложные домашние обязанности, общались запросто и через месяц всецело обвыклись. Даже подтрунивали друг над дружкой, случалось, иногда незлобиво покрикивали на виновника досадной оплошности или попросту глупой выходки. Но, однако, соблюдали некую дистанцию отчуждения: не ходили по дому неглиже, запирали дверь в туалете на крючок, смешно, но даже пукать таились. А так, со стороны сожители ли выглядели нормальной итээровской семьей, как заведено негласными правилами — не нараспашку открытой вовне, знающейся только с равными себе. Но Роман и Татьяна отнюдь не бирюки, их часто видали в клубе на концерте, просмотре нового фильма, в читальном зале библиотеки, на лекции Осоавиахима в школе. В погожий день парочку встречали на прогулке по пологому, поросшему густой травой левому берегу речки Глубокой или, наоборот, по другому, всхолмленному берегу. Одним словом, парочка вовсе не сторонилась людей, не избегала мест любимых променадов окрестной интеллигенции. Стоить заметить, и тогда, как и теперь, было не принято выражать на людях любовных чувств, страстных эмоций. Прилюдный поцелуй или иной чрезмерно ласковый жест считался непристойностью, даже держаться за ручки разрешали себе уж слишком раскованные пары. Естественно, они вели себя скромняжками — образец благопристойности, потому к ним быстро привыкли и перестали уделять «молодым» внимание.
Но ведь нелепо быть сплошь чужими, живя под одной крышей, но что их связывало... Разумеется, «конспираторы» — одного поля ягода. Барчуки, с юных ногтей впитавшие в себя такое качество, свойство ли души, разума — как культура. Обоих сплачивала музыка — благо советское радио не скупилось на трансляцию филармонических концертов, да и, честно сказать, усиленно приобщало массы к возвышенно духовной классической музыке. Сожителей сплачивали добрые и умные книги, — благо, в библиотеках литературы было с избытком. Татьяна боготворила поэзию серебряного века, Роман же вслух читал в оригинале немецких классиков.
Пожалуй, так... но их отношения оставались в подвешенном состоянии, и Роман Денисович это остро ощущал. Присутствовала некая недосказанность — не все карты, причем первостепенного значения, открыты на обозрение... Следовало объясниться — нельзя держать Татьяну в неведении, женщине положено знать, кем на самом деле являлся человек по имени Роман Ширяев. Мужчина постепенно, исподволь подводил подругу, готовил к решающей исповеди. Из продолжительных бесед Ширяев уже знал о Танином полном неприятии советской власти, и не мудрено, как-никак — показательная жертва той деспотии. Казнь отца и деда и те беспощадные круги ада, сквозь которые девочке, бывшей гимназисточке, пришлось пройти, — не оставили в сердце Татьяны ни капли симпатии к теперешнему строю в России. Ожесточилась ли она, хлебнув полной чашей мерзость униженного рабского состояния, было ли такое неприятие воинственным — нет, но женщина постоянно ощущала себя чуждой имевшему место порядку вещей, пребывала как бы во временном вакууме.
Роману Денисовичу было бы гораздо проще заявить о себе как непримиримом борце с режимом, членом некоей подпольной антисоветской организации — такое объяснялось с гуманистических позиций, называлось бы праведным делом — Татьяна приняла бы сей факт и даже восхитилась бы. Но вот немецкий шпион... тут уж, извините, — «иной коленкор». Здесь даже не измена Российской государственности, вековым устоям России… здесь коллапс заложенным с детства ценностям — это неприемлемо для русской души. Ясно как Божий день!..
Роман Денисович начал издалека, рассказывал о русской эмиграции, о приюте, оказанном скитальцам западными державами, в особенности Германией. Наконец, плавно перешел о роли европейских, в том числе германских, спецслужб в деле освобождения России от ненавистного большевистского ига. Девушка соглашалась с ним, считала правильной ту политику, а иначе никак нельзя... И настал день, когда Ширяев сказал, что не притворился беглым немцем, что, наоборот, работает на Абвер. Татьяна, как ни странно, восприняла его признание на диво спокойно, возможно, даже догадывалась об этом раньше. Со временем мужчина посвятил женщину в остальные подробности работы разведчика. Итак, Арнольд-Ширяев окончательно раскрылся перед супругой. Да так, видимо, и обязано случиться. Русская пословица: «муж и жена — одна сатана» — оказалась как нельзя кстати...
Теперь Татьяна знала, кем являлся Ширяев в действительности, и безоглядно всецело приняла Романа каков есть. Теперь это их общий крест, постоянно носить чужую личину, скрывать истинную сущность на людях, умело притворяться «в доску своим». Но зато меж ними не стало камней преткновения, и это сразу тесно сблизило сожителей. Парочка больше и больше срасталась душой и разумом, они больше и больше нуждались друг в друге. Стало казаться, так было испокон веков...
Ширяев одел Татьяну, как куколку… Софья-Татьяна и так мила и привлекательна, но, выйдя замуж за инженера, расправясь на вольных хлебах, стала необычайно восхитительной. На нее оборачивались люди, молодые парни, завистливо «облизываясь», ехидничали и зловредничали, мол, чего красотку понесло за такого старикана. Дуракам бы узнать об интимных подробностях вынужденного супружества — юнцы бы обалдели от удивления. Один кудрявый хлопец слишком серьезно «навострил к ней лыжи» (так называется в России), но девушка деликатно и в то же время сурово отшила незадачливого кавалера. Выглядела недотрогой, никому не давала малейшего повода счесть себя доступной... Озабоченные парни это вскоре поняли и оставили глупые потуги. Татьяна не строила из себя гордячку, но и не страдала монашеской скромностью. Однако воплощала собой образцовую советскую женщину, из принципа не способную не то что на адюльтер, но даже и на жалкую интрижку.
Но ведь она живой человек, молодая женщина, и, как говорится — ничто человеческое ей не чуждо... Татьяна постепенно, из раза в раз, переставала стесняться живущего рядом мужчины. Иногда, как бы невзначай, появлялась со сна в ночной рубашке, с колышущимся бюстом и темным треугольником в паху. Роман затаенно наблюдал за женщиной, с интересом ловя момент, когда та становилась боком в лучах света, льющего из окна. Внизу ее живота через легкую ткань просвечивала зазывная поросль, рельефно вырисовывались набухшие соски грудей, да и сам нежный абрис тела заставлял сглатывать сухую слюну. Ширяев стал вожделеть к Татьяне. И она это понимала. Природный инстинкт женщины подвиг плутовку к соблазнительным шалостям. Однажды, приняв ванну, Таня в легком халатике уселась в продавленное вольтеровское кресло и раздвинула ножки. Как ни отводил Роман взор, обнаженная промежность с вылезшими наружу нежными лепестками зазывно манила, вызывая трепет. Но и на этот раз мужчина пересилил соблазн, но оказался уже на пределе. И искусительница это знала и была уверена вскорой победе.
В обязанность Татьяны входило мытье дощатых полов. Раньше этот технический процесс не являлся способом соблазнения, девушка надевала шаровары или, что проще, делала уборку в одиночестве. Но однажды женщина принялась мыть пол в том же коротком халатике, при этом садилась на корточки или нагибалась по пояс. Естественно, «сугубая прелесть» выставилась в полной красе. Такого даже мертвец не выдержит... Роман инстинктивно сжал жаркий бутон плоти, а Таня, словно кошка с томительной ленцой, выгнула спину. И вот настал долгожданный миг полного соединения, слияния... Они любили друг друга, наверное, целые сутки. И откуда у него взялось столько сил, верно, длинное воздержание пошло на пользу. Конечно, мужчина увидал след прерванной девственности, что не остановило любовников после короткого перерыва. «Еще, еще…» — Татьяна тоже неутомима... Страсть вершилась словно в горячечном бреду, они прерывались только чтобы перекусить или в изнеможенной неге на полчасика забыться в небытии. Альберту, имевшему немалый опыт по этой части, нынешняя любовь и ласки казались вершиной, апофеозом сорока лет существования...
Назвать это счастьем — не те слова, не то понятие. Благословенный земной рай! Пусть будет так, и даже небесного рая не нужно. Свершилось! Это сказочный подарок прежде беспощадной к ним судьбы. Фортуна в конце концов смилостивилась над ними, соединив в одно единое. Определенно так начертано в мировых скрижалях вечности — быть Роману и Татьяне пред Богом и людьми мужем и женой.
Татьяна потом категорически настояла, и Роман Денисович не воспротивился — возлюбленные тайно обвенчались в укрытой лесами деревенской церквушке. Правда, пришлось чуточку понервничать. Ширяев хотя и не член партии, но в те годы можно было не то что потерять работу, а при иезуитски составленном доносе лишиться головы. А уж Альберту Арнольду и Софье Елатомцевой светило гораздо худшее...

Осторожно дернули ручку входной двери. Роман Денисович встрепенулся и разом стряхнул коросту облепивших гнетущих мыслей и ранящих сердце воспоминаний. В дверь легонько постучались, пришлось подняться и повернуть ключ. В дверном проеме собственной персоной стоял главный инженер.
— А, Михаил Васильевич, проходи, дорогой, — по праву старшего годами Ширяев позволял себе некоторую фамильярность с начальством. — У главного... что, проблемы нарисовались? — Ширяев даже удивился той легкости, с которой переключился на шутливый тон, став в корне другим человеком.
Главному срочно потребовался квартальный отчет по потребленной электроэнергии:
— Звонили с отделения дороги, опять хотят срезать лимиты — начальство было расстроено...
Роман Денисович быстренько нашел скоросшиватель с нужными материалами, и коллеги принялись обсуждать возможные варианты экономии ресурса по производственным участкам. В круг обязанностей инженера по оборудования входила и ежемесячная фиксация показаний электросчетчиков. Так что, зная производственные мощности и загруженность участков, Ширяеву с Акишиным не составило серьезного труда рассчитать, где и как придется сберегать электроэнергию. На предварительный анализ у них ушло минут сорок, да и до обеденного перерыва оставалось не свыше получаса.
— Ну, спасибо, Денисович, — главный инженер пожал Ширяеву руку. — За тобой как за каменной стеной. На пятнадцать ноль-ноль назначу оперативное совещание, будь добр уж, помоги там разжевать мастерам, почему прижимаем со светом. Ну, лады...
Что еще оставалось делать подневольному человеку, как согласно кивнуть головой. Притворив дверь за Акишиным, Ширяев подумал, что последнее время часто возвращался к одной каверзной мысли: «Не схожу ли окончательно с ума, бедолага... Не привело ли притворное лицедейство к душевной клинике, к диссоциативному расстройству, а проще, к раздвоению личности».
А что, разве не так? Сколько лет уже и не сосчитать, в нем живут два человека: немец Альберт Арнольд и визави — русский Роман Ширяев. Один элитный офицер с академическим