Аристона. Платон устами своего учителя Сократа в диалоге «Федон» говорит о том, что «истинные философы думают много о смерти» (см. «Федон», 68а). Почему же? Не потому ли, что готовят свою душу после смерти тела к бессмертию? Они приучают себя, свое сознание, которое во времена Платона называли «душой», к жизни вне плотного, плотского тела, когда его уже не будет.
Так и Иван Иванович часто думал о смерти как смерти тела, но никак не смерти души, его Я. То, что было Я его тела, после смерти тела станет собственно Я. Вернее сказать, он, Иван Иванович, после смерти его тела станет подлинным Я, больше Я, чем телом Ивана Ивановича, которого у него уже не будет или будет тело при Я в качестве ума. Он как мыслящий останется с умом. Вот поэтому он часто остается в своем теле, но у себя на уме, чтобы привыкнуть к нему больше, чем к тому телу, которое у него еще есть, но скоро его уже не будет.
В медитации можно было добиться телесной бесчувственности. Иван Иванович пребывал в сознании, но сознание не чувствовало того тела, в котором находилось, или, во всяком случае, уже не было сознанием тела. Но в таком случае оно было сознанием мира? Нет, чтобы быть сознанием мира, ему следовало быть сознанием тела. Сознание тела и есть сознание мира, размером с его тело. Мир доступен сознанию через тело сознающего. Если сознающий уже не сознает тело, то он не сознает и мир. У него может сложиться впечатление, что, теряя сознание тела, он обретает сознание мира, то есть, в концентрации на сознании его тело расширяется до масштабов мира в целом, конечно, не в самом мире, а только в его сознании. Но если продолжать дальше медитировать, то за освобождением от чувства тела последует и освобождение, утрата чувства мира. Пока не остается одно чувство сознания самого сознания, сознания Я. Но и оно потом исчезнет, если напрягать дальше ум.
И вот здесь в момент перехода от самосознания к бессознательному может появиться чувство, сознание пустоты. Есть ли эта пустота и ее сущность – пустотность - само, что ни на есть, ничто? Наверное, нет. Это не само ничто, а чувство отчуждения, пустоты содержания самого чувства, представляющего присутствие его отсутствия. Поэтому чувство ничто есть ощущение не самого становления бытия не-бытием и его результатом – ничто, но пустотности экзистенции, обращенной лишь на саму себя, незаполненной ничем иным. Это сугубое одиночество внутри себя без близости Бога, его открытости человеку в чуде Откровения, преодолевающего принципиальную трансцендентность Его для человека.
Вот это ощущение пустоты внутри себя – незаполненности не мирским, преходящим, но вечно содержательным, ужасает человека, мнящего, что теперь так будет всегда, - одиночество в пустой тьме. Она потому тьма, что в ней ничего нет. Эта пустота, ничтожность давит, угнетает и внушает ему собственную ничтожность и опустошенность. Но это не само ничто, а только его ожидание. Само ничто и есть смерть как момент полного уничтожения сущего. Смерть есть порог новой жизни. Умирая, человек переходит черту между временем и вечностью. Он окунается в вечность, заходя за черту преходящего времени, трансцендируя самого себя. Но преодоления себя есть возвращение к тому, что было в нем от века, - возвращение к самому себе, к Я. Есть индивидуальная уникальность, которую нельзя заменить ничем и никем в нашем мире. Но есть и всеобщая уникальность. Это уникальность Я. Явлением этого Я и является каждый человек, открыл он это Я в себе или нет. Возможность такого открытия уже дана в момент творения человека. Дело за малым, - за реализацией Я самим человеком. Для быта, житейского бытования в мире вещей такая реализация является преступлением, ибо внушает человеку преступить закон этого мира, в котором каждый за самого себя, и одно Я за всех. У человека появляется мечта стать Я, он пытается осуществить фундаментальный проект быть богом, то есть, вдохновенным творцом, а не хозяином в мире.
Не менее важным, чем чувство ничто, на пути к бессмертию является чувство восприятия или созерцания не-восприятия или не-созерцания. Это чувство можно понимать двояко: как восприятие или созерцание того, что не может быть воспринято или созерцаемо в качестве предмета восприятия или созерцания ввиду его трансцендентности воспринимающему или созерцающему по формуле Кузанца: постигать непостижимое непостижимостью, или как не-восприятие или не-созерцание самого восприятия или созерцания. В этом последнем смысле речь может быть о том, чтобы путем не-восприятия или не-созерцания воспринимать или созерцать само это не-восприятие или не-созерцание. Во втором случае имеется ввиду не предмет, а отношение к нему, не трансцендентное, а трансценденция. Не-воспринимаема, непостижима сама не-воспринимаемость, непостижимость, которую можно постичь лишь ею самой. Это и будет постижение непостижимости непостижимостью. Так смерть может быть воспринята самой смертью, точнее, самим смертным.
Что она такое, эта смерть? Это прекращение жизни? Вот жизнь: она имеет начало. Это начало есть рождение. Смерть - это конец жизни? Она имеет начало? Или она часть жизни, - та ее часть, в которой жизни уже нет? Она часть жизни в том смысле, что есть прямая противоположность жизни и имеет сама смысл только в противоположном отношении к жизни, к ее рождению. Можно сказать, что смертью жизнь заканчивается, как рождением начинается. Но человек есть еще до рождения, правда после зачатия. Но таким образом он есть не самостоятельно, но лишь вместе с матерью, в ней. Так и родившийся и живущий человек есть в материи. Таким образом, если рождение знаменует собой событие рождения, вхождения в мир, то смерть символизирует собой событие выхода из мира. Откуда? Из мира. Но куда? Есть что-то для человека после смерти? Где он есть и на какой срок? Для него есть только память в живущих или запись о нем в вещах мира? Человек оставляет след в мире? И все? Где он? Нигде. И на какой срок он нигде? На никогда? Есть конец самому концу? Если смерти нет конца, то все давно бы умерло. Помимо смерти как негатива, есть еще жизнь как позитив. Неужели после одной жизни нет другой жизни? Или есть жизнь в мире, но уже лишь для другого смертного, опять же на время? Можно ли говорить о смерти, как и о жизни, - что она имеет как начало, так и конец? Вероятно, можно. Но в отношении к отдельно взятому человеку нельзя сказать, что он бессмертен, ибо он не один и не един. Значит, он умрет, но кто-то после него может остаться вместо него.
Но как так? Значим ли тогда каждый сам по себе? Нет, конечно, они имеют значение только в связи, в контексте с другими. Один Бог есть сам по себе, и поэтому все и все остальные в Его силу важны вместе. Это понятно. Но понятно ли то, что смерть есть в жизни? Что она такое? Не есть ли она то, что есть в жизни неживое? Да, оно есть в жизни: в жизни есть и неживое, ибо живое существует наряду и вместе, даже на основе неживого. И поэтому естественно, что живое приходит в неживое состояние, возвращается в него, - в то, из чего вышло. Так значит, живое выходит из неживого, из вещей, которые есть, появляется из смерти и возвращается в нее, в мир вещей? Что не живо, мертво? Вещи. Живы, не мертвы, но смертны существа, а не вещи.
Получается мы живем в мире смерти, в мире вещей как островки жизни в ней как в безбрежном океане. Смерть есть, но она не живая. Она есть состояние вещей. Она присутствует, существует и в самой жизни, скрытая жизнью. И только когда показывается, открывается жизнь уходит не от того, кому она открылась, а кем она открылась. Он становится ей причастным, ее свидетельством, удостоверением.
«Продолжается ли смерть»? Вот какой вопрос поставил Иван Иванович перед собой и адресовал собственной смерти. Есть ли в ней продолжение, время для него лично? Если есть, то что это есть: продолжение жизни или продолжение смерти. Другими словами, продолжает ли жить человек и в смерти, или, напротив, в ней он мертв только? Если он живет в смерти, то в каком виде, - в том виде, какой похож на вид спящего? Или еще как?
Обыкновенно считают, что в вечной жизни, в отличие от смертной жизни, ничего не проходит. Но если ничего не проходит, не уходит, то и не приходит, ибо все уже есть, так как есть все времена разом: и прошлое, и настоящее, и будущее как одно настоящее, - более настоящего не может быть. Но тогда нет смысла их различать как прошлое, настоящее и будущее. А вот в смерти какое есть время? Время одного прохождения, ухода, лишения. Если это время ухода, то ухода разом, сразу или постепенно, по частям? Мы знаем, что время уходит по частям не в смерти, а в жизни, В смерти это время уходит сразу и разом. В жизни же время не только уходит в прошлое, но и приходит в настоящее из будущего.
И все же если есть смертная жизнь, то не может ли не быть и живой смерти? Да, она есть, когда жизнь находится в смерти как островок в океане, или оазис в пустыне. Смерть становится смертью в отношении к жизни. Если есть одно в отношении, то и есть другое в нем, - иначе не будет отношения. Но есть не только это, но и их симбиоз, связь и проникновение друг в друга. Для Ивана Ивановича было важным познать и понять то, до какой степени и в какой мере смерть причастна жизни относительно него самого. То есть, он был занят рассмотрением, медитированием не столько взаимного отношения жизни и смерти, сколько отношением отношения – отношением отношения жизни и смерти относительно себя самого. Вопрос относительности был для него вопросом не биологическим и не метафизическим, а экзистенциальным, касающимся не целиком природы или духа абстрактно, но его лично конкретно. Что для значит быть, но быть мертвым. Быть мертвым – это не означает, вообще, не быть, но быть мертвым. Есть ли в таком мертвом бытии еще что-то помимо смерти? Ведь по аналогии со своей противоположностью – с жизнью, в которой есть не только жизнь, но и смерть, - и в смерти почему бы не быть, например, жизни. Логично, осмысленно допустить жизнь в смерти. Но что это за жизнь? Мертвая жизнь – что это такое? Это жизнь, которая стала, ставшая жизнь, жизнь в неподвижности? Обычная, живая жизнь подвижна. Не зря же говорят в народе, что смерть – это вечный покой. Следовательно, в смерти есть покой и он вечен, нет движения. Ладно, хоть что-то есть и есть жизнь в покое. Она остановилась в смерти, обратилась ею. Но так ли он вечен, как говорят? Может быть, она остановилась на время? Но что это за время? Где ему место?
Иван Иванович стал гадать и догадываться. Не является ли таким страшным, мертвым местом пресловутый ад писания? Именно в аду все идет обратно тому, что идет в жизни. Значит, в аду, в месте смерти есть все же движение. Но это движение не вперед, в будущее, а назад, в прошлое, вплоть до самого начала времени. Выходит, человек мертв ровно столько, сколько он живет прошлым в смерти до самого своего появления на свет и даже дальше вглубь личной истории до самого акта зачатия его родителями. Следом начинается новая жизнь. Нет, не другого человека, а тебя самого, ставшего другим.
- Чего же добиваются буддисты, - воскликнул Иван Иванович. – Не того ли, чтобы остановить возвращение в жизнь? Но тогда
