Просто Иван Иванович понял, что перестал быть самим собой. Он так скоро умер, что не успел осознать гибель всего, с чем было связано его чувство Я. Но само чувство Я не покидало его. Точнее говоря, не покидало не его, так как его уже не было, но это обезличенное Я. Оно думало и знало, что того Ивана Ивановича, который только что умер, больше никогда не будет. Но что оно такое? Мертвый след живого Я Ивана Ивановича, немой и глухой отзвук его голоса? Почему оно до сих пор есть, когда все остановилось и исчезло.
Нельзя было сказать, что это Я почувствовало весь ужас своего положения быть не-Я. Положение было бы ужасно, если бы время тянулось бесконечно долго. Оно же, как тянулось, так и сразу стягивалось. Оно нейтрализовало само себя. Неизвестно откуда до Я как не-Я стало доходить, что так долго продолжаться не может. «Почему же?» - возразило оно самому себе. Оно не могло ответить на этот вопрос. Ответ пришел из самой тьмы, - она стала рассеиваться сразу со всех сторон, если они были. Я было трудно сосредоточиться относительно сторон света, ибо оно перестало быть живым Я и стало не-Я. К тому же свет светил отовсюду. Как прежде Я было поглощено тьмой, так теперь оно наполнилось светом. Оно должно было догадаться, что происходящее протекает не во времени повествования о нем, но сразу случается в вечности. Но у следа Я в вечности не было сил для такого сложного действия в вечности. Вечность стояла перед ним и в нем самом, ставшим не-Я, колом, горой и мешала понять, что происходило с ним.
Происходило же с ним то, что проще простого, - оно готовилось к тому, чтобы снова стать самим собой. Опять Иваном Ивановичем или кем-то другим? Ответ на этот вопрос зависел от того, приняла ли его вечность или, попробовав, выбросила за ненадобностью туда, откуда его смыла волна времени.
По тому, что произошло дальше, уже на границе вечности и времени как началу жизни, противной границе времени и вечности как ее концу, можно было судить, что Иван Иванович не заслужил вечную жизнь, но заслуживает еще одну жизнь в нашем смертном, но живом мире.
Глава девятая. Все как всегда
Иван Иванович снова вернулся в наш мир. Свое отсутствие в нем и присутствие уже в другом – ином - мире он и не заметил. Но он понял, разобрал то, что стояло поперек того, что с ним произошло чудесное превращение помимо его воли и сознания, - смысл простой и глупой мысли: не следует больше задаваться вопросом «Зачем».
- Зачем все это? Какая глупость, - изрек Иван Иванович вслух, кое-как отдышавшись.
И все же, что-то в нем еще сопротивлялось. Это было его Я, которое он глубоко спрятал в самом себе, на самой глубине своего не-Я.
«Внутренний оппортунист», - скажешь ты, благоразумный читатель, и окажешься правым. Но имей снисхождение к моему ничтожному персонажу, хотя бы потому, что он снова стал живым. И он, жалкий мыслящий, тоже имеет свое право жить так, как ему заблагорассудится.
Порой и с обыкновенными образованными людьми, которых у нас зовут «интеллигентами», то есть, мыслящими и понимающими людьми, случаются чудеса. Но какие они из этого чуда делают выводы? Даже им, а не только простым или важным людям, бывает очень сложно и трудно заметить чудо и тем более, если не понять, то, во всяком случае, задуматься над тем, что случилось и извлечь урок из жизни. Но нет, кризисный вопрос о смысле жизни они задвигают глубоко внутрь себя или, ничтоже сумняшеся, отбрасывают далеко в сторону. Для них намного важнее материальный, престижный, семейный или государственный вопрос.
Но как же быть с тем, кто всю жизнь жил мыслью, ее вопросом и интересом? Ему как раз пристало задаваться и решать вопрос о смысле жизни. Почему же он трусливо сбежал от того, что сам же выбрал? Неужели причину такого бессмысленного поведения, как в жизни, так и в мысли, следует искать в усталости от самой жизни, поиском смысла которой он был занят всю сознательную жизнь?
Обыкновенно у нормальных, или бытовых людей вопрос о смысле жизни появляется только в районе пятидесяти лет или после того, когда человек уже пожил, и пришло время доживать свой срок жизни. Вот тогда у человека случается в медицинских терминах «климакс», а в психологических понятиях «кризис среднего возраста». Он переживает по поводу своей физической продуктивности, переходя от сексуально активного способа существования к сексуально пассивному бытованию. Но это не значит, что он меньше любит. Он продолжает любить, правда, многого уже не может позволить себе. Поэтому может, наконец, когда его «концу» приходит конец (в народе такой конец звучит как «пипец»), заняться благотворительностью в качестве старца или матроны, а не ублажением собственной плоти и физическим размножением.
Перед Иваном Ивановичем же, напротив, вопрос о смысле жизни встал во весь рост уже в юном возрасте, когда никаким климаксом и не пахло, а если и был кризис, то подросткового возраста, который он благополучно прошел так, что и не заметил, потому что еще в детстве почувствовал себя взрослым. Года, естественно, оставили свои следы на лице нашего героя, убели его голову, но не согнули его. Он был прям, и как только опускал брюшко, так тут же пытался его втянуть в себя. То есть, он еще держался и не торопился уйти в запас. Правда, его почти не волновал житейский вопрос, связанный с хозяйственным бытованием и семейным состоянием, ибо и то, и другое жило с ним, но как бы параллельно, мало его волнуя. И все же оно порой настоятельно о себе напоминало и больно задевало его болезненно ранимую душу.
И вот, перевалив через вершину жизни, Иван Иванович очутился, нет, не в сумрачном лесу, где страх стоит такой, что перехватывает дыхание, а в сухом доле жизни, где стоит нестерпимый зной, вроде Долины Смерти в Калифорнии. Между тем ему нравился зной, и он каждый год ждал его в июле месяце, когда нормальные люди выходят с работы в летний отпуск и маются дома, если не попали на море. Они весь рабочий год ждут как манны небесной отпуска и мечтают его провести на курорте. Иван Иванович стал ловить себя на мысли о том, что когда чаемое приходит, то ему как ненормальному жалко, что оно пришло, ибо оно как пришло, таки и ушло, и его никак не удержишь. Да, приходит осень плодами, но она приносит с собой увядание, отцветание того, что летом расцвело. Конечно, снова придет лето, но оно придет уже не для всех. Наш герой теперь стал чаще чувствовать, что и по нему стал бить колокол, отсчитывая последние удары его больного, исстрадавшего сердца. Если прежде такое печальное чувство волновало Иванова, то ныне он встречал его лишь с глухим раздражением, словно бы говоря: «Ну, когда же, наконец»!
При этом он прекрасно или отлично понимал, что ему еще лет тридцать как быть «бродягой дхармы». Но он уже устал от такой жизни, устал от вечной рефлексии как подведения итога жизненного опыта. Жизнь была горазда на испытания и никогда не оставляла его в покое. Именно благодаря ее испытаниям Иван Иванович и стал опытным и умным человеком, каким он не был от рождения. Только теперь он раскусил жизнь как жизнь: стоит жить ради самой жизни. Уже одна возможность дышать свежим и теплым воздухом лета, когда день клонится к закату и люди высыпают на улицу, чтобы прогуляться перед сном, стоит поисков и самого смысла жизни. В такие минуты обостряются чувства, и ты понимаешь, что не напрасно живешь. Но именно к такому заключению его и привели постоянные поиски смысла жизни.
«Да, ну их к бесу, эти поиски! – хотел уже выкрикнуть Иван Иванович, но вовремя осекся. Причиной тому было не табу на чертыханье, а то, что работа над смыслом составляла важную часть его жизни. Она заполняла пустоту обыденного существования, которая тяготила его. И только усталость от напряжения ума отпускала его на время и позволяла найти в пустом существовании желаемую легкомысленность. Но это была не легкость в мысли, а только его видимость как реакция на притупленность, тупость в рефлексии. Тогда он скользил по поверхности вещей, не углубляясь в их суть. Но даже в таком скольжении иной раз у него появлялась такая ясность мысли, что не надо было погружаться в ее глубину, потому что он видел ее до дна и ее смысла и своей души.
Слава Богу, он догадывался, что дно души есть лишь первый уровень духовного прозрения, за которым лежат и теряются в бесконечности постижения нижележащие уровни смысла.
И только иногда после долгих часов напряженной работы ума, когда он отключался, его подхватывала неведомо откуда взявшаяся сила и поднимала вверх, где он парил. Но чем выше он поднимался, тем чаще хватал воздух, которого было уже недостаточно для парения мысли, ибо он влетал уже в иную сферу жизни – жизни духа. Там царствовала уже не воздушная стихия души, но стихия чистого духа. В этой стихии могут жить только создания света. Это идеи, которые дышат, вернее, существуют уже не телом, а бестелесным умом. Когда у него перехватывало дыхание от полноты духа, то он терял сознание Я и падал камнем вниз в свою телесную оболочку.
Глава десятая. Мысль и любовь
Иван Иванович был создан не для мысли, а для любви. Но стал жить не для наслаждения, а для размышления. Для него было естественно желать и заражать своим желанием противоположный пол. На желание любить у него была не воля, а инстинкт. Конечно, если он был предназначен для любви, то следовало упражняться в любовных желаниях, доводить свою склонность, способность до совершенства, становиться искусным в соблазнении. Но умение любить или получать и доставлять удовольствие только тогда превратится в полезный и эффективный, успешный навык, когда будет опираться на необходимое знание природы объекта влечения, его влечений, страхов и привычек.
В принципе, любой мужчина может доставить женщине удовольствие и сам получить его. Но в жизни он занимается любовью не с любой женщиной. Причина ограничения занятий любовью кроется не в наличии других мужчин и конкуренции между ними за то, чтобы иметь их, а в человеческой лени, в нежелании заниматься познанием любви. Поэтому большинство мужчин довольствуется любовью тех женщин, которые попадаются им под руку. И, естественно, любая женщина, следуя своему инстинкту матери, пытается ограничить круг любовных интересов желанного ей мужчины своим кружком, чтобы крутиться вокруг него как оси семейного колеса. Это и есть сансарический круг семейной жизни. Войдя в него, уже трудно из него выйти, - выйти из круга перерождения в потомках.
Иван Иванович, в отличие от многих мужчин увлекся не женщиной как целью своего существования, а средством, ведущим к ее достижению. Другими словами, он стал увлекаться не женщинами, а их познанием, пока не нашел во
