Слабость как тень ложилась на его Я. Но оно продолжало светить светом разума во тьме неразумия, которая сгущалась по краям поля познания. Иван Иванович догадывался, что темным пятном его Я, тенью его является второе, альтернативное, другое Я. Оно было для Ивана Ивановича инстанцией желания. Его же личное Я выступало в качестве инстанции определения желания, его ограничения и осознания того, что действительно нужно ему.
Своему Я Иван Иванович мог доверять и довериться. Он верил, что оно его не обманывает и не обманет, что его не надо лишний раз проверять и подтверждать фактами, что на него можно надеяться, что оно и впредь не подведет его. Иванов думал, что сознательный, идейный человек, каким он считал себя, именно в Я видит, прозревает и находит образ Бога. Он в той мере уподобляется Богу, в какой следует в жизни предостережениям Я в качестве совестливой инстанции. Такое уподобление и есть метод, путь служения Богу. Так в Я Бог открывается человеку. Но для Откровения, для того, чтобы видеть и слышать, знать его, следует самому быть открытым, верно расположенным к Нему как к не-сокрытой Истине, тому что Есть и есть Что это Кто. Именно таким разумным образом устанавливается коммуникация с Богом.
Но есть и Тень Я. Эта Тень символизирует собой то, что не может быть непосредственно дано через Откровение. Что же не может быть дано человеку? Естественно, само сверхъестественное, сам Бог. Его Тень как Божественная Сущность нависает над Явлением Бога человеку в образе Иисуса Христа. Бог является человеку в свойственной самому человеку сущности, - в человечности, в гуманности его души. Гуманизм рационален, доступен в понятии для понимания, как доступен чувству любви для переживания. Ни Я, ни его Тень не является самим человеком и не есть его самость. Но Я используется человеком как форма для самостоятельной организации материала опыта собственной личной жизни. Тень же скрывается в глубине его существа как внутренний «черный ящик» или матрица его желаний.
Неужели не только Я, но и его Тень не имеет прямого отношения к человеку, не является частью его целого как живого и душевного сущего, рационального существа? И да, и нет. Я причастно ему как форма лица, его личности. Тень же Я дана ему как то, что есть от Я уже не как форма актуальности, а как нечто бесформенное, только как возможность Я. Так же следует понимать и взаимное отношение между сознанием и бессознательным. Так бессознательное является виртуальной возможностью наличия сознания, а оно есть уже актуализация или реализация такой возможности. Но этого мало. Бессознательное лично Ивана Ивановича, как он догадался сливается в потоке так называемого «коллективного» или родового бессознательного с индивидуальными бессознательными других людей.
- Но обстоит ли точно так же дело с моим уже сознанием? И может ли быть вообще бессознательное моим? – воскликнул Иван Иванович.
Ему было трудно положительно ответить на эти вопросы. И в самом деле разделяют ли люди сознание? Да, формально они все имеют одно и то же сознание по структуре, но опыт сознания, сознательной жизни у всех людей разный. В бессознательном же труднее ориентироваться на себя, чем в сознании, и тем более, чем в самосознании. Я проявляется в человеке как раз в его самосознании. Оно, это Я, становится плотным, не овеществленным, конечно, в живом виде, но уже не так духовным, как душевным. Овеществляется личное Я как форма человеческой личности в ее творениях. Личность именно как Я и сохраняется в вечности. Разумеется, вечен только тот человек/, который не только дошел до самосознания, но и в нем остался до смерти. В человеке сознательно умирает все, кроме сознания самого сознания. Через личный характер такого сознания человек и живет вечно.
Что означает это высказывание? Ничего больше того, что, находясь в самосознании, человек не ведает смерти, то есть, не проходит во времени, Время приходит, идет и уходит, о сознание сознания не выходит из себя. В той мере, в какой человек самосознателен, он продолжается. Иначе говоря, человек проходит, а самосознание нет. Это человек выходит из самосознания, а не самосознание из него. Поэтому человеку важно, если он желает вечно жить, стать самосознанием. Пусть даже это будет не его самосознание. Сам человек не вечен, а конечен, не вечна его самость. В этом смысле самосознание есть высшая форма самообмана, иллюзии. Это полезная, утешительная иллюзия – иллюзия стать самосознанием, которое не знает смерти. Человек умрет, но не будет знать об этом.
Таково сознание, фиксированное на самом себе. Это философская иллюзия. Ею болеют идеалисты.
Материалисты болеют иной иллюзией – иллюзией науки. Они фиксированы на вещах, одержимы ими в своем сознании в виде фактов.
Есть еще софисты. Так они фиксированы не на размышлении, сознании и не на вещи, а на сомнении. Но они, в отличии от философов и ученых, обманывают не себя, а других людей. Софисты любят заниматься не идеями и не вещами, а властью, политикой. Они и есть идеологи. Идеологи – это не те, кто созерцает идеи, а те, кто их использует в своих корыстных, политических целях, охмуряя ими подвластное население, прикрывая ими свои неблаговидные, вредные для людей интересы.
В пику софистам существуют философисты. Это выродки философии. Они водят за нос не других, как софисты, а самих себя, принимая свои рассуждения – разглагольствования за «чистую монету». Фальшивомонетчики мысли. Следовательно, философисты есть такие болтуны, которые заболтали самих себя. Настоящие философы, то есть, идеалисты, все же понимают, что их медитативная позиция условна. Нет той реальности, о которой они задумываются. Нет в материальном смысле. Поэтому важно само философское отношение к жизни. Философисты же занимаются натурализацией такого отношения к миру. В результате они, пустоголовые, поклоняются в мысли самим себе. Они верят в то, что есть то, о чем они думают. Глупые есть не то, о чем они думают, а то, что они думают. Философисты – это такие ученые, которые «запудрили» себе голову своей персоной. Они сделали субъективное объективным, объективировали и овеществили самих себя. У Ивана Ивановича ходил в друзьях такого рода рассудитель. Звали его Сергей Сергеевич Сергеев. Но тот благополучно, вовремя почил в бозе. До самой смерти он так и не догадался о том, кем был на самом деле, принимая себя за мыслителя. Его философизм укрылся под крылом схемы. Философская схизма Сергея Сергеевича заключалась в схематизме. Он настолько был не уверен в своей мысли, что шага не мог сделать в мышлении без схемы. Мыслил он триадически, располагая свои мысли в строгом логическом, точнее, диалектическом порядке: тезис – антитезис – синтез, думал ли он о мире, о себе и своем отношении к нему, или, как делает это большинство, занимаясь своими естественными надобностями в туалете. Ведь большинство людей считает, что на это, мышление, а не на естественное занятие, жалко отдельно взятого времени, которое необходимо им для того, чтобы утвердиться в жизни за чужой счет. И везде, и всегда он думал, - думал так и никак не мог думать иначе. То есть, без мысли, у него не выходил ни один… чих.
Но это не все, о ком думал Иван Иванович. Он думал еще о людях веры. Фанатики тоже думают. Но их мысли случаются не потому, что они напрягают ум, а потому что они напрягают, нет, конечно, не свой живот, а другое место, боясь вечной смерти. Их понять можно: если нет вечной жизни, то есть вечная смерть. Вот они и верят в вечную жизнь, которую принимают за Бога. Есть такое выражение: хоть этим местом думай. Это про них.
И последний, о ком думал Иван Иванович, - это был артист, художник, поэт, наконец, писатель, коим он считал самого себя. Но ему хватало ума понять, что он не полноценный писатель, потому что все еще думает, а не выдает свои эротические фантазии, как выразился один герой одного сериала, «художественный вымысел», за мысли.
Для Иван Ивановича слово, предложение, текст и сама речь были не передней, а гостиной в его жизни. В передней его уже ожидала мысль. Но на пороге встречала интенция. Его знакомство с миром и с самим собой начиналось с точки зрения, с того, как он смотрел на мир и на свое место в нем. Эта точка зрения и была его местом в мире, его экзистенцией. Однако ее заранее не было в мире. Она устанавливалась идеей, игравшей роль интуиции в его сознании. В первую голову он был созерцателем-интуитивистом, а уж потом мыслителем, чтобы, наконец, в последнюю очередь стать писателем. Мысль играла в его сознании роль посредницы, служанки, нет, не веры, а интуиции, знающей свое место в слове в качестве смысла. Философия становилась тогда пониманием в толковании смысла. Само толкование велось в качестве письменной речи.
Таким своеобразным способом Иванов был писателем не столько слов, сколько мыслей. Он писал так, что сами слова вели беседу друг с другом, понимая друг друга в качестве мыслей. То есть, без слов он не мог понять, что видит вокруг и, прежде всего, в самом себе. Он не мог рассмотреть то, что видел, без мыслей, чувствующих себя в своей тарелке в словах в виде смыслов. Но перспективу взгляда задавали не сами слова, а идеи, явлениями которых они были. Слова же выступали знаками мыслей, виды на которые подавали идеи.
Несмотря на свою служебную роль, слова в письменной речи Иван Ивановича были не декорацией или украшением, маскирующем мысль, но выражением самой его мысли. Поэтому он заранее не знал, что напишет. Он писал, как пишется под диктовку мыслей, которыми приходили к нему в голову идеи. Логично можно было сделать вывод, что он проводил жизнь не в самих словах, а в мыслях, являющихся в словах. Он жил в мыслях, но не мыслями, а идеями, с которыми носился как заказной графоман с писанной торбой. Мысли были для Ивана Ивановича светом, а слова по контрасту тьмой. Слова светились мыслями, ими освещались. Но источник света был не самой мыслью, а идеей. Слова были не отражением мыслей, а их тенью. Они выходили из тени, как только идеи бросали на них свет мысли. Вместе с тем в словах отражались мысли, как только Иван Иванович наводил мысли на предметы, задумывался о вещах. Но большую часть своего времени Иван Иванович посвящал не миру вещей, а миру идей. Поэтому его писания, сочинения были сочинением не мира вещей, а мира идей, точнее, мыслей, наведенных миром идей.
Иван Иванович задумался над тем, что же важнее Я или не-Я, кто или что, или, может быть то, что они есть, что их делает реальными, - их бытие.
В случае с Я Я есть Я. В Я оно само как то, что есть, есть одновременно не только что есть, но и кто есть, и то, что оно есть. Если что и есть, то это Я. Причем Я есть субъект, который есть для себя и субъект, и объект, и сама реальность, реальность Я, событие Я. Важно понимать, что есть сущность Я и его существование. Есть ли Я? Да, Я есть. Что оно есть? Я есть Я, то есть, я собственной персоной как явление Я. Не-Я же как Тень Я не есть настоящий субъект. Как субъект Тень мнима. Но она мнима и как объект ввиду своей неопределенности. Она не проявлена и может быть, как то, что может быть, как возможность Я,
