моему присутствию, не без волнения, добавил:
- Простите, если нарушил ваш покой.
- Вы нарушили мою скуку, за это не надо просить прощение, - ответствовала она.
- Боюсь думать, какой для вас будет обузой мое присутствие. Я бы хотел выразить вам свою признательность по поводу того…
- Давайте избавим друг друга от взаимных учтивостей, - торопливо прервала Редклиф меня. – Мистер, как вас там, уж простите забыла ваше имя, вы самый, что ни на есть, желанный гость: могу вас в этом заверить.
- Значит, я не доставил вам много беспокойства?
- Нет, нет, - бросила Редклиф, сделав жест рукой, - до вас я сидела без всякого дела, говоря между нами, я даже тяготилась той тишиной, которой вы имеете все основания быть довольным.
Я приободрился, приятно удивленный ее ответом. Наступила пауза. Я ни о чем не думал и, кажется, ничего не чувствовал. Что чувствовала она, сказать не могу, так как сидел к ней спиной. В кресле было удобно. Обеспечив за собой это место, я не собирался его покидать, а так как в этот дождливый осенний вечер я испытывал большую любовь к камину, то сидел я в позе свободной и непринужденной и как никогда прежде, упиваясь покоем, смотрел на огонь, который в этом доме сделался для меня волшебным. В спокойном душевном состоянии я мог бы терпеть долго длившееся молчание, которое нашел бы невыносимым, но только не сейчас, я был голоден и томился своей зависимостью. Не успел я подумать, что мы с этой женщиной могли бы уподобиться престарелой паре, которая, покинув шумный город и перебравшись в деревню, усвоила приятное обыкновение не мешать друг другу, как на стене тень, отбрасываемая фигурой Редклиф, так внезапно опустилась на пол и упала к моим ногам, что я оцепенел, хотя собирался оглянуться назад. Ее тень смешалась с моей и на полу образовалась вытянутая уродливая проекция наших частей тела: вид этот стоил мне больших волнений, ибо в тот миг, когда на полу появилось это мрачное очертание меня пронзил вопрос: «Каким демоном она одержима»?
- Не будет ли слишком большой нескромностью, спросить у вас сколько вам лет?
Я был не готов говорить с полной откровенностью, к тому же я был мало доволен собой и всем этим озабоченный, устремил на старуху пристальный взгляд. Я не понимал, чего она от меня ждет.
-Не нахожу никакой нескромности в вашем вопросе, - ответил я. - Мне за шестьдесят, говоря между нами, я чувствую свой возраст, да что я говорю, чувствую: сплошная мука изнывать под бременем этих лет!
Говоря эти слова, я вновь стал несчастным: я хотел было еще что-то сказать, но Редклиф не дала мне продолжить.
-У вас такой измученный вид, – сказала она. - Если верить моим глазам, то вы как будто голодны? - прямо спросила хозяйка, которую, как мне казалось, ничто не могло настроить снисходительно.
- Да, - выдохнул я, тяготясь своим положением.
-Я сделаю вам горячий чай, сладкий, из шиповника и ромашки. От простуды. Вы промокли до нитки.
- Сами видите, не без этого.
- Вы неважно выглядите. Сдается мне, что вы больны, - сказала она, видя, что я доведен до полного изнеможения какой-то слабостью.
- Что вы! Я не болен. По правде сказать, я чувствую некоторую слабость, голова болит, наверное, оттого что промок.
- Ничего, вы испытаете облегчение, когда отдохнете и высохнете. Будьте любезны, возьмите одно полено и бросьте в огонь. Вы употребляете алкоголь?
- Смотря что. Вообще я предпочитаю всему красное вино и бурбон.
- У меня нет ни того, ни другого. Зато имеется ежевичная настойка собственного изготовления. Уверена, она придется вам по вкусу и окажет смягчающее действие.
- О да! Я, пожалуй, не откажусь, если она поможет.
- В этом можете не сомневаться. Домашняя наливка будет лучше всякого бурбона.
Сказав это самым бесстрастным голосом, старуха вышла из комнаты.
Я проводил ее взглядом и едва она ушла облегченно вздохнул, так как был подавлен и растерян в ее присутствии. Как бы там ни было, влияние властных женщин, которые ко всему относятся спокойно, распространяется прежде всего на тех, кто готов приложить все усилия, чтобы им угодить. Однако я не из тех, кто, восхищается беспощадной язвительностью и признавая за их сестрой главенство, согласится терпеть такую женщину возле себя, быть может, потому что я очень ценю свою независимость и покой. Хорошая причина для мятежа! Я не знал, что думать о Редклиф, не имел представления о ее умственных способностях, но две вещи стали мне очевидны раньше, чем я нашел им подтверждение: она дорожила своей жизнью и по моему мнению она обладала удивительным талантом управлять людьми.
Это навело меня на грустную мысль зависимости одного человека от другого: знакомство с Редклиф дало мне повод задуматься над этим, но ни к какому выводу я не пришел просто потому, что ничего мне не приходило в голову. Между тем домашний покой, который во всех случаях, мы принимаем охотно и особенно под вечер, действовал на меня угнетающе. Должен признаться, что я не понимал, что происходит. Хоть впечатления от увиденного были достаточно сильны и разносторонни, мое любопытство не получало полного удовлетворения, мне хотелось разобраться в том, как получилось, что, не притязая на власть над моими чувствами, эта женщина все-таки овладела мною и невольно я стал думать о ней в ее отсутствие.
Большинство представительниц ее пола в таком почтенном возрасте выглядят безобразно, тогда как Редклиф казалась неестественно молодой. Кожа у нее была довольно гладкой и увлажненной без глубоких морщин, и, хотя уголки губ немного провисли, овал лица свидетельствовал о молодости кожи, не потерявшей упругость. К тому же она держалась с достоинством, была благоразумна и осмотрительна, носила во всех случаях платья вышедшее из моды, она ценила простые удобства и блага цивилизации имели для нее второстепенное значение, но что важнее всего она обладала даром убеждения и могла, пустив в ход все доводы, которые могла придумать, обратить недостаток в высокую добродетель. С этой и другими мыслями я стал разглядывать обстановку комнаты. Перейду к ее описанию, мой короткий и в силу правила не утомлять читателя подробностями неполный обзор даст вам представление о доме, который во всех отношениях я находил старомодным и странным. Так вот за мной стоял громоздкий книжный шкаф, сравнительно широкий, он был красиво декорирован резьбой на обоих дверях, стало быть, украшения были парными. Этот шкаф имел большой запас прочности и был замечательным предметом интерьера в добавление к двум другим по сторонам от окна. Правда эти два шкафа были так же непохожи один на другой, как и их назначение: один из них имел открытые полки, уставленные фарфоровыми скульптурами, другой – представлял собой буфет, и как таковой был тоже богато декорирован резьбой и бронзовыми гирляндами цветов. На полках, за мутными потускневшими стеклами виднелась фарфоровая посуда, среди чашек, соусников и глубоких мисок попадались серебряные вещи, явно имевшие антикварную ценность. Между этим буфетом и углом размещался диван, обитый шерстяной тканью соломенного цвета, над ним в произвольном порядке висели несколько картин в прямоугольных и овальных рамах. Некоторые из них, главным образом пейзажи, были великолепны. Посередине комнаты на пурпурном ковре стоял круглый стол, покрытый бархатной скатертью с бахромой и желтыми розами по краю. Из четырех кресел два были придвинуты к столу. Пол устилал истертый ковер. Мой взгляд вернулся к огню. Прошло приблизительно десять-пятнадцать минут после того, как старуха ушла. Все это время я сидел в удобной позе в кресле, каковое мне было указано и исступленно смотрел на пламя, бросавшее на пол длинные трепещущие тени; в мыслях не было разнообразия, в чувствах – глубины. Мне не раз случалось сидеть перед камином и всегда удовольствие удерживало меня в неподвижности подле него. Вот и сейчас мне было приятно ощущать тепло, одежда почти высохла, я отдохнул, успокоился, и от этого становилось легче. Тут как раз каминные часы из бронзы, украшенные фигурой Меркурия, отбили час. Было начало девятого. Я поднялся и подошел к столу, не знаю почему. Из предметов, пожалуй, упомяну стеклянную вазу с полевыми цветами, плетеную корзинку с печеньем и книгу в замусоленной кожаной обложке. То был «Ормонд», недооцененный роман Чарльза Брокдена Брауна, писателя великого без преувеличения.
Я начал читать с середины страницы и не успел дойти до конца, как вернулась хозяйка дома.
Не поднимая глаз, она прошла мимо и принялась перекладывать с подноса на стол то, что принесла. Пренебрежение, с которым она держалась, усугубляло мое положение – я и без того испытывал вину за свое вторжение, а тут еще зависимость от ее расположения. Но Редклиф ни словом, ни взглядом не поощряла мое присутствие. В соответствии с этим я томился желанием добиться ее благосклонности – это значительно облегчило бы ситуацию.
- Любопытная книга, не правда ли? - сказал я, держа ее в руках.
- Говорите любопытная?
— Это же «Ормонд», прекрасный роман ныне позабытого Чарльза Брауна.
- Эта книга мне нравится, но не могу взять в толк, что такого в ней особенного, а?
- Просто, этого писателя никто не читает сейчас. Я об этом.
Редклиф лишь повела бровями, не выражая никакого интереса к моим словам. Могу ручаться, что она так дорожила своим уединением, что людям, которые позволяли себе надеяться, что могут разделить ее одиночество, они никогда не давала авансы.
- Ну, и что же из этого? Как говорится, было для славы время, да прошло. Садитесь-ка лучше за стол. Мы поговорим после того, как вы поедите, а заодно и выпьете домашнего вина. Оно вам как нельзя более кстати. Вот вам стакан ежевичной настойки, сядьте, выпейте и успокойтесь.
И она улыбнулась мне. Эта улыбка была, вероятно, следствием желания упростить ситуацию и свести ее к самым простым отношениям. Так это или нет, но это все-таки проявление любезности, требуемой приличием от хозяйки дома, однако для человека в моем положении ничего незначащая улыбка – утешение слабое.
Я сел за стол, но есть сразу не стал, как хотел, и как мне следовало бы.
- А теперь, ешьте и старайтесь как можно меньше думать обо мне, - сказала Редклиф. Она стояла за моей спиной. – Что такое? Почему вы не едите?
- Вообще то, я не ем мясо.
- Что же вы сразу не сказали? – проговорила Редклиф с удивлением принимая столь естественное объяснение.
Я посмотрел на нее, потом устремил взгляд в сторону, понимая, что эта ситуация требует должного объяснения.
- Видите ли, раньше ел, а пренебрегать стал только в последнее время. Я самым естественным образом пришел к тому, что начал отказываться от мяса, так сказать постепенно. Когда, как и почему, говорить не буду. Это мой сознательный выбор. У меня есть правило, согласно которому каждое решение, прежде чем оно может быть принято, должно удовлетворять требованиям, а поскольку я нахожу, что мясо вредный продукт, то по принципу простоту – я от него отказался. Вот как обстоит дело.
- Но даже если и так, хотя это не доказано, почему бы вам исходя из вашего принципа простоты не отказаться от своих убеждений при теперешних обстоятельствах. Вы голодны и это имеет первостепенное значение. К тому же голод притупляет разум и, как водится, разжигает
