дикий соблазн и прилив похоти; нельзя, наконец, воровать, чужим добром и трудом пользоваться, делать гадости и подлости ближнему. Ничего этого делать нельзя - категорически! Так нравственный Закон гласит, порождённый Совестью! Потому что Грех это, большой, несмываемый, тяжкий Грех, который не прощается никогда и никому, за который Господь непременно накажет!...
104
- Во время Великой Отечественной войны, я слышал от ветеранов, некоторые высоко-нравственные старики отдавали собственную скудную пайку голодным детям - и своим, и чужим, всяким, - понимая прекрасно, что у тех жизнь впереди, и им нужны силы. А они, старики, свою жизнь худо ли, бедно ли прожили, и несколько лишних лет им ничего уже не добавят, от смерти не спасут. Они отдавали детишкам свой хлеб и умирали голодными и истощёнными. Потому что были Людьми, носили в душах Бога… А вот Усманов Равиль был чистым зверем, хищником по натуре. Потому что мог запросто, как представляется, сотню детей обобрать и на тот свет отправить во время той же войны или голода, чтобы самому нажраться и уцелеть, не дать дуба. Он, если озвученные стадии развития иметь в виду, так на первой стадии и застрял. Потому что у него, сволоты, скотины бессовестной, мозгов никогда и не было-то - одни инстинкты хватательные и жевательные, да лютая на людей злоба… Поэтому-то и с нами, молодыми сотрудниками, он сближался и “сдружался” исключительно для того, чтобы что-нибудь у нас “откусить” - свой поганый желудок насытить…
- И ещё тебе один характерный пример из Великой Отечественной войны хочу привести непременно, который пришёл на ум и который тоже будет по теме. Я про это, помнится, в каком-то патриотическом журнале вычитал в начале 90-х годов - и поразился прочитанному: настолько это всё было ново и неожиданно, и для меня интересно… Так вот, немецкие палачи-изуверы, работники концлагерей, проводили такие, например, эксперименты над русскими военнопленными. Сажали какой-нибудь барак на одну лишь воду, то есть сознательно морили заключённых голодом в течение нескольких дней, хотя в лагерях люди и так-то не жировали. А потом тот барак в полном составе приводили в столовую, столы которой были уставлены хлебом и колбасой - но в небольшом количестве, чтобы на всех не хватило… И немецкие надзиратели, стоявшие вдоль стен, с любопытством наблюдали за поведением оголодавших русских: кто и как из них в этот критический момент станет себя вести…Так вот, основная масса пленных набрасывалась на еду, по-звериному друг у друга её вырывая, чтобы побольше в себя успеть запихнуть и насытиться: такие были во власти инстинктов, были чистыми зверьми. Ими немцы были очень довольны: оставляли таких в живых, чтобы использовать на различных работах. Со зверями, понятное дело, работать им было легко и просто, и без проблем: их поведение легко просчитывается и контролируется; звери - они предсказуемы из-за инстинктов, и потому не опасны…
- Но была среди заключённых небольшая кучка, которая не трогалась с места и не неслась ошалело к столам - не доставляла радости вертухаям. Даже и будучи предельно-истощёнными и голодными, они не теряли гордости и чувства собственного достоинства. Совесть подавляла инстинкты, и они даже и в той критической ситуации оставались Людьми, не опускались до скотского состояния… В статье сообщалось авторами, что ТАКИХ СОВЕСТЛИВЫХ озверелые надзиратели выводили на улицу и расстреливали незамедлительно. Потому что понимали прекрасно, что все проблемы и беды их в будущем - именно от ТАКИХ. Двужильных русских Людей, понимай, которых даже и голодом не испугаешь и не сломаешь, даже и страхом смерти не превратишь в зверей и рабов. Такие не покоряются и не сдаются, нигде и никогда! - поднимают восстания в концлагерях, лезут на проволоку и автоматы. Такие же кидаются грудью на амбразуры в боях, защищая боевых товарищей, направляют горящие самолёты в скопления неприятеля, производя неисчислимые жертвы, взрывают эшелоны с боеприпасами, казармы и мосты, бросаются под танки, обвязавшись гранатами. Такие и сломили хребет германскому нацизму в 1941-45 годах, были в первых рядах, в авангарде сопротивления на фронте и в тылу. Поэтому-то немцы таких больше всего и боялись; и совершенно справедливо - надо сказать; боялись и истребляли незамедлительно… А те, кто рвали хлеб друг у друга под хохот и свист палачей, усмановы и им подобные, - чего их бояться: толку-то от таких. Они за понюх табаку родную мать продадут, не то что Россию-родину… Такие, попадая в плен, становились фашистскими прихвостнями сразу же, предателями-диверсантами и полицаями, бандеровцами и власовцами, карателями теми же, членами зондер-команд; а в лагерях работали вертухаями, а то и палачами вовсе, помогали убивать своих же братьев-солдат… А после войны, оставшись в живых из-за подлой и сытой лагерной жизни, такие гниды двуногие бегали по военкоматам, били себя там кулаками в грудь - слезу у сотрудников выбивали. И, одновременно, выпрашивали повышенных пенсий себе, путёвок, пособий, льгот и квартир. Клятвенно уверяли, суки, что они-де в концлагерях здоровье и силы отдали борьбе, все круги ада прошли - и выстояли, и победили. Наш Усманов, окажись он в плену, точно так бы себя и вёл - и был бы у немцев в любимчиках…
105
После последних слов у нас на объекте установилась гробовая тишина - как на кладбище. Напарник мой замолчал, потому что смертельно устал, да ещё и изнервничался предельно, мерзавца и негодяя-Усманова без конца вспоминая. Я же молчал потому, что услышанное усиленно переварить и осмыслить пытался - да не мог. Всё это было так ново и так неожиданно для меня - паренька владимирского, необразованного…
- Ну а почему ты думаешь, почему вы решили, что это Равиль зонт украл? Может, кто-то ещё? - наконец первым нарушил я тишину, засомневавшись в услышанном. - Не пойман - не вор, как говорится. Может, кто-то ещё там у вас согрешил-оскотинился.
- Да он. Точно он, - уверенно ответил Валерка. - Кроме этого педераста и подлеца больше у нас красть было просто некому: он один был у нас в отделе законченный и патологический клептоман, других таких не имелось... Бабам старым и одиноким мужские зонты были и даром не нужны: сам, поди, понимаешь. И мужичкам-старичкам - тоже. Не того были характера и воспитания люди: так низко не опускались. Мы же друг с другом по многу десятков лет отработали рядом - и знали каждого как облупленного: от кого можно было чего ожидать, а от кого нет. Усманов это сделал - как пить дать: и Марка, и меня потом наказал! Ручаться за это могу, на Страшном суде поклясться… Только он у нас ярко-выраженным шакалом был, по предприятию всю жизнь угорело носился и тащил всё что плохо лежало. Даже и пустые бутылки по углам и мусорным урнам ежедневно бегал и собирал, представляешь; а потом сдавал их возле метро регулярно приёмщикам стеклотары как забулдыга последний. Он же, единственный, свои носки общественным мылом стирал по вечерам в туалете и сушил их у себя под стулом, пока другая пара у него на ногах не засалится. И для этого допоздна задерживался - ждал, пока все разойдутся. Он же все 90-е годы повадился по чужим отделам мотаться и чужим юбилеям, которых было не счесть, которые друг за другом следовали: институт-то наш старый был, старыми становились и сотрудники… Так вот, Усманыч бывало вызнает про гулянку - и прямиком в тот отдел в назначенное время мчится, где торжество проходило: вроде как по делам или с вопросом каким-нибудь крайне-важным, с просьбою. Придёт, обстановку вынюхает, незаметно прокрадётся к столу, поганец, когда все сделаются навеселе и перестанут что-либо соображать и помнить, - ну и давай после этого жрать и пить на халяву, на дурнячка; да ещё и что-нибудь со столов упрёт в благодарность: закуски какой-нибудь, водки домой. У нас из-за этого, помнится, даже громкий скандал разразился, когда Равиля однажды с полной сумкой украденной на чужом банкете «Столичной» на проходной поймали и заставили назад всё вернуть. Стыдобища была ужасная!… А уж бесхозный зонт умыкнуть или чужую зарплату из сейфа - это для него вообще было плёвое дело. Дело нормальное и естественное, что главное-то: инстинкты его работали хорошо; а совесть при этом спала. Которой, впрочем, никогда и не было-то - так мне это теперь представляется, с такими мыслями я и живу...
106
После этого мы с Валеркой, уставшие, надолго замолчали опять: обоим было не по себе. Стояли и смотрели молча минут десять-пятнадцать, как просыпается и оживает Москва, как машины по улице Барклая начинают активно сновать взад-вперёд и тарахтеть моторами, предвещая зарождение нового дня, новой жизни…
- Ну а Огородников-то что же? - наконец прервал я тягостное молчание, на другую тему решив разговор повернуть, более для уха и сердца лёгкую. - Неужели ж не поговорил по душам, не попробовал остановить и удержать тебя - единственного молодого парня в вашем секторе?
- Ну а как он мог бы меня удержать после всего случившегося? И чем?... На другой день, правда, когда он пришёл в отдел и ему про скандал и про моё заявление рассказали, он, расстроенный, сразу же пришёл ко мне и предложил пойти в коридор - прогуляться. Там про зарплату украденную сначала спросил, пообещал её компенсировать; просил не горячиться и не расстраиваться. Всякое, мол, в жизни бывает, - сказал, - жизнь - она не из одних лишь праздников состоит и кренделей сладких. Случаются и гадости, мол, и потери.… Но я уже всё решил и твёрдо вознамерился уйти: сидеть в одной комнате с Усмановым и лицезреть каждый день эту подлую, вороватую сволоту, терпеть её рядом с собой у меня ни сил, ни здоровья уже не хватало.
- Я, помнится, Вадиму Александровичу всё это и выложил напоследок как на духу, не постеснялся и не оробел - чего мне было робеть-то?! И потом спросил под конец:
«Зачем, мол, Вы его возле себя столько лет уже держите-то, не пойму? какая Вам, трудолюбивому, умному, грамотному мужику, учёному с большой буквы, инженеру великому и исследователю от этого ничтожества польза? Неужели же не понятно, что он одним только каждодневным присутствием своим в нашем секторе отпугивает и деморализует молодёжь, которая бежит от нас без оглядки. Мало того, что сам не делает ни черта всю жизнь, паскудина скверно-пахнущая, - это ещё полбеды, и это его личное дело, по большому счёту, за которое он на Страшном суде ответит. Но ведь он ещё и молодых парней и девчат разлагает своим праздным видом и поведением, и каким-то тотальным, непрекращающимся никогда разгильдяйством. Мы, молодые сотрудники, на него насмотримся за три года и думаем про себя: ну и чего нам здесь жилы-то сидеть и рвать, стараться что-то узнать и улучшить, путное что-то изобрести, выгодное и полезное? - если мы больше великовозрастного разгильдяя Усманова всё равно получать не будем, начальство, Вы с Кириллом Павловичем то есть, нам этого не позволите и не заплатите, не захотите систему ломать. И нам надобно, ввиду этого, либо вторыми усмановыми становиться, то есть полк бездельников и саботажников пополнять: чтобы не обидно было зарплату маленькую получать до пенсии; либо отсюда бежать без оглядки, из этого вашего гнилого болота. Иного выхода нет. Не придумали… Вот все и бегут. И правильно делают.
