обратно в кассу, дали бы Савельевой такую команду. Я и не обиделся бы: сам бы потом сбегал и её получил… А уж если взяли за меня, сделали доброе дело - так и проследите за ней: спрячьте, уберите в сейф, а ключ положите в карман, чтобы он людям лихим был недоступен. Ваш карман, я думаю, от этого не отвалится. А у нас этот ключ валяется у Вас в столе бесхозно - и все про это знают. Приходи любой вечером или даже в обед, бери его, открывай сейф и доставай все деньги, какие там есть. Никто и не чухнется. Всем всё до лампады. Деньги фактически на проходе валяются - как их не украсть-то, не позариться на них! Тут и ленивый возьмёт и украдёт, самый праведный и честный!... Что за порядки, ядрёна мать, в нашем секторе в последние годы творятся - всем на всё насрать! Никто ни о чём думать не хочет, вообще, кроме Вадима Александровича!... Ну у того ладно, у того хоть про работу душа и голова болит: ему простительно! А Вы-то о чём ходите и думаете, чем занимаетесь каждый Божий день, непонятно?! Почему Вы этот несчастный ключ с собой-то не носите, не пойму? почему бросаете его бесхозным и сами не выдаёте деньги, что в сейфе лежат? Не хотите нести ответственности за сейф и его содержимое?! - так Татьяне отдайте ключ: пусть она отвечает. Нельзя же так безалаберно и так наплевательски относится к своим обязанностям руководителя!...»
- Услышав такое, позеленел и взорвался уже обычно вежливый и корректный со всеми Кирилл. «Ты меня давай не учи, щенок, моим обязанностям! - зло ответил он мне, как никогда, по-моему, ещё ни с кем до этого не разговаривал: так я его своими словами колючими за живое сильно задел. - Без тебя как-нибудь разберусь, что и как мне делать. И не перекладывай на меня вину и свои проблемы. Когда будешь начальником сам - тогда и устанавливай свои порядки. А пока здесь начальник я - будешь жить и работать по моим правилам. Ясно тебе?!... Не нравится, обижают тебя, обворовывают - пиши заявление и гуляй на все четыре стороны. Плакать не станем. А то что-то ты, смотрю, больно борзый стал в последнее время: начальство уже ни в грош не ставишь, положенного почтения не выказываешь. Ишь, какой король выискался! Я, вон, когда после инфаркта на работу вышел, ты даже ко мне и не подошёл, не выразил сочувствия, сожаления; наоборот - с презрением встретил меня, с брезгливостью даже: я это хорошо подметил. А теперь ходишь, претензии лично мне предъявляешь, будто я твои деньги взял. Да ещё и хочешь нас тут всех по линейке построить, чтобы мы все тебя одного обслуживали»…
- Я всё понял тогда, Вить, что с этой хитрожопой сукой мне беседовать без-полезно: его за задницу не ухватишь, к порядку не призовёшь. У него с первого дня была одна политика - как у страуса: в песок башку запихнуть и спрятаться ото всех, никого не видеть, не слышать. Чтобы его никто не дёргал и не тревожил, стороной обходил. Чтобы ему, козлу, жить и работать было спокойнее… Обиженный, я тогда развернулся и пошёл к себе, понимая с грустью, что денежки-то мои тю-тю - канули безвозвратно. Захожу в комнату, а там Равиль за столом сидит и на меня, подлюка, косится: похоже, он наш с Кириллом скандал весь до последнего слова слышал. Довольный, наверное, был, скотина безрогая, что я свой праведный гнев на начальника обратил, а не на него, вероятного виновника того скандала… И такая ярость лютая меня обуяла на эту суку подлую, которая мою зарплату и скоммуниздила-то, скорее всего, я в этом ни сколько не сомневаюсь, - что захотелось схватить Равиля за глотку и придушить, прямо тут, в комнате. А потом ещё и в окошко выкинуть - чтобы лишь мокрое место от этой твари осталось, да вонь одна…
98
- Чтобы дело не доводить до греха, я, помнится, вышел из комнаты, словно ошпаренный, и пошёл по институту бродить - в себя приходить и успокаиваться. Хожу и думаю: хорошо ещё, что Огородникова на работе не было. Он тогда внучку свою в пионерский лагерь как раз провожал - и не услышал всей нашей склоки и грязи, не впрягся в конфликт, поберёг здоровье. Лично к нему-то у меня претензий не возникало ни разу и никогда: он-то свою работу творческую хорошо знал и ежедневно добротно делал… Ну-у-у, в общем, походил я по институту с часик, погоревал… и потом понял, почувствовал ясно, что хочешь, не хочешь, а надо мне с работы бежать, без оглядки. Что дальше-то там у нас ловить уже было нечего, в таком-то отхожем месте, где выцвело и прогнило всё на корню, и вместо людей одни лишь двуногие гниды и упыри по коридорам шастали, от которых что хочешь уже можно было бы ждать, любой низости и подлости…
- Я бы давно ушёл, Вить, давно, честное слово! - да некуда было. Совсем. Я рассказывал. Вот я и засиделся там, в нашем зловонном гадюшнике, из-за невозможности уйти и делом, наконец-то, заняться, захирел - и сам понимал это, переживал сильно… Всё Кольку, брата единокровного ждал, пока он фирму свою раскрутит авторемонтную и меня к себе перетащит, как он обещал, как поступить планировал... Но у него там тоже какие-то проблемы сразу же начались: “прессовать” его стали и братки и чиновники, немыслимые “откаты” требовать и не давать работать. Покрутился он, покрутился несколько лет в Москве, изрядно помучился, нервишки себе потрепал, влетел в убытки. А потом, когда понял и изучил всю нашу российскую систему продажную и насквозь коррумпированную, бюрократов-чиновников я имею в виду, - плюнул, бросил здесь всё, что с таким трудом создавал и во что душу и силы вкладывал, и немалые денежки, и умотал с дружками в Германию счастья искать, и тихой спокойной жизни. Там они сначала подержанными машинами торговали: покупали их там за копейки, доводили до ума и до вида торгового, и потом перегоняли к нам. А тут толкали втридорога старенькие «Мерседесы», «БМВ» и «Ауди», накапливали для развития капитал, для раскрутки. А потом Колька и вовсе там бизнес собственный открыл: организовал где-то под Гамбургом небольшой автосервис. И, знаешь, дело пошло: он оказался мужик на удивление деловой, рукастый и оборотистый. Приезжал полгода назад, хвастался, что всё у него там зашибись в целом складывается, жизнью германской он очень доволен, что нет там у немцев ни вороватых чиновников, ни рэкетиров. Работай знай, не ленись, - дел много. И денег тоже. Германия же - самая богатая в Европе страна, и экономически самая развитая, - этакая производственно-технологическая махина, на хребте которой вся старушка-Европа и держится-то... Позвал и меня туда, уверял, что вместе с ним мы быстро там развернёмся и как на дрожжах поднимемся... А Россию Колька хаял и чихвостил на чём свет стоит. Говорил, особенно - когда подопьёт сильно, что пропади она, дескать, пропадом, что никогда в ней порядка не будет с такими-то гнилыми людьми, подлыми и жуликоватыми, и без-хребетными…
- Короче, уговорил он меня, чертяка, уломал туда к нему жить и работать поехать, в авторемонтное дело его вклиниться на паях. Я подумал, подумал - и согласился. Тем более, что уже многие из Москвы туда на ПМЖ умотали. И довольны, вроде бы… А куда деваться-то, Вить, куда? Хоть им, нашим бывшим столичным жителям безработным, хоть брательнику моему, хоть мне, - скажи вот, ответь по чести и совести, посоветуй. Ведь мы, молодые и образованные москвичи, и трудолюбивые - главное, совестливые, здесь у нас никому не нужны, и нормальной работы нам нету. И в ближайшем будущем не предвидится - вот что самое-то страшное, что угнетает больше всего. Выкидывает нас родная страна на все четыре стороны, сама за рубеж выдавливает такой антинародной политикой…
99
- Но это я уже далеко вперёд забежал, в горячке-то. А тогда, после памятной кражи денег 11-го июня в 95-м году, я пришёл после обеда к Кириллу и отдал ему заявление на расчёт. Он, представляешь, молча взял его, прочитал внимательно… и потом тихо так сказал, с некоторым, как мне показалось, внутренним удовлетворением даже:
«Хорошо, воля Ваша, мол, удерживать не стану, да и не хочу. Хозяин - барин. Вам только две недели отработать надо, как полагается. А Ваше заявление я передам Марку Павловичу. Он подпишет»…
И всё. Больше не сказал ни слова, паскудина. Даже и не поблагодарил за работу, за службу совместную, десятилетнюю, - так я ему нелюб и неприятен был.
- Две недели потом я сидел и увольнения ждал. И эти июньские 14 дней оказались для меня самыми тягостными в жизни, самыми нервными и душещипательными… Особенно меня раздражал Равиль, сука поганая, который рядом сидел и до того напрягал и бесил меня своим видом и поведением, что мне его всё время убить хотелось, на куски разорвать - буквально! Честное слово, Вить, не обманываю, не кривляюсь и не выпендриваюсь перед тобой. Избави Бог! Одного только хочу, главного: чтобы ты правильно представил и понял, до чего довёл меня этот подлец, до какого критического состояния! Это меня-то - тихого, послушного, домашнего паренька, который в жизни своей никогда не дрался, по лицу ни разу никого не стукнул, словом грубым не оскорбил, мухи - и той не обидел! А он меня, миролюбивого и добродушного человека, довёл до того, что я, когда его видел, рядом с ним когда по комнате проходил, бояться стал самого себя: что не сдержусь однажды и согрешу перед Господом - трахну его чем-нибудь по башке, гантелей какой-нибудь чугунной, которые у нас в комнате после уволившихся пареньков в избытке остались. Трахну, а потом поднесу к окошку и выкину его туда как раздавленную блоху, что мне особенно сильно почему-то сделать всегда хотелось, - чтобы не коптил больше небо этот вонючий гад, не портил жизнь людям. Вот ведь до чего довёл меня наш Усманов Равиль за десять совместно-прожитых лет, до каких сатанинских помыслов и настроений…
- Знаешь, Вить, я и раньше-то его недолюбливал особо, старался не иметь с ним никаких общих дел, никаких отношений, с жуком навозным. И раньше все его подлости и обманы, “раскрутки” нас, молодых, замечал, - но относился и к ним и к нему самому достаточно спокойно, по-философски что ли. Я - человек мягкий по натуре своей: и сам уж заметил, наверное, - покладистый и уживчивый. Я понимаю, и мои родители меня так воспитали, научили с молодых лет, что к людям надо относиться терпимее и снисходительнее, что безгрешных и идеальных среди нас нет. Что даже и к Иисусу Христу, при желании-то, можно предъявить, и ведь предъявляют из века в век, массу вопросов, нареканий, претензий. И к пророку Мухаммеду, и к Будде тому же, другим. «Хорошая свинья, как говорится, везде грязь и мерзость найдёт». Поэтому, хочешь, не хочешь - терпи. Нравится тебе человек, не нравится - принимай и люби его таким, каков он есть, со всеми его пороками, недостатками и слабостями. Это - основа любого мира, любого человеческого общежития и семьи. Так мне казалось всегда, да и до сих пор так именно кажется… Но после той истории с зарплатой, которую эта гадина, скорее всего, у меня в наглую отобрал, я против Равиля по-настоящему уже восстал и озлобился, и не мог спокойно и равнодушно его подле себя терпеть: он неизменно вызывал во мне какую-то острую и достаточно устойчивую брезгливость вперемешку с яростью и агрессией. Агрессией лютой и всеобъемлющей, которая, повторюсь, тем горячее и нестерпимее была под конец, что рядом в комнате уже не было никого, с кем можно б было душу свою отвести, расслабиться и успокоиться, чёрные мысли развеять… И
