которого за непоколебимость убеждений и религиозность ещё в училище прозвали шахидом, предрекая мученическую смерть за свои идеалы.
– Входящий запрос от новой смены. Они требуют пропуска на проезд, – сообщил ехидным механическим голосом МАРК.
– Отклонить, у нас же план «Крепость», – сказал Олег. – Или ты опять решил лишить меня прав?
– Нет, Олег, я же выполняю инструкции. Приказ принят, проезд запрещён, – МАРК вывел на экран подтверждение команды. – А много шмелей к нам рвутся в улей.
– Да уж, что-то слишком много для новой смены. Больше похоже на взвод спецназа.
5
Провыла сирена, и дверь в изолятор открылась. Киселёв полулежал на жёстких нарах, места для него было слишком мало, комната два на три метра, где большую часть места занимала кровать, в углу притаился унитаз и раковина. Ничего больше в изоляторе не было, кроме мягких стен и пола, раковина и унитаз тоже были отделаны мерзким на вид мягким материалом снаружи, внутри была серая нержавейка. Убиться в такой комнате было можно, но камера быстрее зафиксировала бы подобные попытки, дежурные успеют вытащить потенциального суицидника обратно в мир живых.
Когда в камеру вошёл майор, Киселёв даже не пошевелился, продолжая полулежать, исподлобья глядя на командира. Олег достал планшет, развернул его и, введя нужный код, притушил свет, включив режим «ночь».
– Ну что, поговорим без свидетелей, – Олег покосился на затихшие камеры в углах комнаты, через десять минут они снова оживут.
Киселёв будто бы этого и ждал. Он вскочил с кровати и бросился на майора, желая одним ударом уложить его, припечатать к стенке. Но промахнулся, майор ждал этого выпада и ловко проскользнул к другой стене. Киселёв врезался в дверь головой, не сразу поняв, что случилось, а майор осматривал офицера, ещё недавно подававшего надежды, отличника службы, заметив, что запястья у него слабые, да и руками он машет бестолку. Большой, тяжёлый и бестолковый.
Киселев ринулся на майора, что-то бормоча в ожесточении, но тут же осел на пол после удара в живот. Второй удар был в голову, и Киселёв рухнул на пол. Кое-как встав, он замахал руками, два удара достали майора, кулаки ударили в крепкие плечи, майор сделал вид, что ему больно, и Киселёв подался к нему, получив удар по рёбрам.
¬– А теперь поговорим, – сказал майор, ткнув двумя пальцами ниже рёбер так, чтобы повредить селезёнку, но не отбить её совсем. Киселёв упал на кровать, жадно хватая воздух ртом, скрючившись, вжавшись в стену. Вид был настолько жалкий, что Олег подумал, может он переборщил, и стоило полегче. Что сделано, то сделано, извиняться поздно и незачем. – Говори, кто?
– Я…я не знаю, что вы хотите, – промямлил Киселёв, и майор схватил его за волосы и повернул голову к себе, смотря прямо в глаза.
– Кто принёс дезу? Кто принёс дезу? – раз за разом повторял Олег, сжимая волосы всё сильнее, пока из глаз лейтенанта не полились слёзы.
– Артемьев и Осипов. Они как из увольнения вернулись, так начали, – задыхаясь просипел лейтенант.
– Кто ещё, кто?!
– Горская, у неё обычно собирались. Ну, после бани, там всё и, – лейтенант сильно закашлялся и майор отпустил его ползти к раковине.
«Быстро он сломался», – подумал майор и вышел. Трёх фамилий было достаточно, и как он про Горскую не подумал? Все же, почти все офицеры и часть старослужащих часто сидели по ночам у неё. Майор смотрел на эти ночные оргии сквозь пальцы, понимая, что это неизбежно, а если не давать выпустить пар, сбить давление в члене, то кто-нибудь схватиться за автомат и начнёт стрелять всех без разбора. Горская носила звание майора, равная ему, но должности не имела, занимаясь культурным и образовательным сегментом работы с личным составом, читала лекции об искусстве, новых фильмах, музыке, некрасивая и несчастная женщина, нашедшая спрос лишь под землёй. Он не осуждал её, майор старался никого не осуждать, но и понимать, входить в положение тоже не собирался.
Вызвав караул, он шёл к ней, сзади бодро шли два солдата с автоматами, один из них точно бывал у Горской, но вот кто? Как он себя проявит и проявит ли?
Горская была в своём кабинете, сидела на стуле напротив экрана и смотрела в него восторженными глазами. На экране шли бесконечные шеренги солдат, ехала техника, картина сменялась маршами граждан в городах, требовавших победы над врагом, требовавших нанести сокрушительный удар по врагам человечества! Она никого не видела, хлопала в ладоши, как помешанная, и, когда майор коротко приказал: «В изолятор, наблюдать», она не повернулась, не услышала его, продолжая ликовать.
Солдаты взяли её под локти, подняли, а она пела гимн, закатив глаза, с умилённой улыбкой. Маленькая, с короткими толстенькими ножками и большой головой, она походила на нашкодившего карапуза, не желавшего уходить от любимой игрушки.
– Мы победим, Олег! Мы уже победили! – крикнула она майору в лицо, солдаты застыли, ожидая команды. – Ты слышишь?! Мы победили! Мы уже! УЖЕ! УУУУУУУУЖЖЖЖЖЖЖЖЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕ!
– Увести, – скомандовал майор. В коридоре ещё долго раздавался её крик: «ЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕ!», и от него было тошно и страшно.
Майор выключил панель на стене, поставил стул на место, осмотрел кабинет, словно желая что-то найти, заметить новую подробность. Всё как обычно, ничего интересного, а в файлах пускай комиссар копается. А что толку? Зараза уже проникла на базу.
А зараза ли это? Разве он сам не был раньше стойким и политически грамотным борцом, ревностным и наглым, как этот Киселёв? Что-то похожее было, но Олег предпочитал кулакам споры, убеждение и разъяснение, применяя кулаки лишь для особо выдающихся солдат, которые плевать хотели на идеологию, а пробовали себя в новом качестве хозяев казармы, главных «на хате». С таким разговоры вести было бесполезно, пока рога не обломаешь, не выбьешь дурь, и тогда горячие головы принимали позицию сильного и подчинялись. Как с собаками, если упустишь момент, то она бросится на тебя, решив, что главная в доме.
Майор решительно вошёл в кабинет комиссара, можно было бы отправить сообщение, но светиться не хотелось. Комиссар сидел за столом и читал какие-то документы, нервно листая страницы пальцем, с силой вдавливая в экран.
– Артемьев и Осипов, – сказал майор, комиссар даже не шелохнулся.
– Осипов у тебя сегодня в смене в ЦУПе?
– Да, на дежурстве.
– Что ж, это даже лучше, – подумав, сказал комиссар и встал из-за стола. Глаза психолога были красными, лицо воспалённое, но взгляд весёлый. – Будет на глазах. А Артемьев где?
– Как обычно, на складе спит, – пожал плечами майор, до сих пор не представлявший себе, как эти два серых офицера могли заварить такую кашу. Нет, не могли они, не способны, всегда следовавшие за мнением большинства, как флюгеры меняя направление туда, где сила. Но и не Горская, она двинулась, да и кто будет слушать эту шлюху, на кого она может влиять?
– Пока вы ракеты сбивали, наши борцы ещё раз подрались. В медпункте затоваривание. Как-то глупо, вроде началось то, чего хотели, а опять дерутся. Дураки? – комиссар рассмеялся, и смех был вполне искренним, ситуация забавляла его.
– Дураки, но кто-то же ведёт этих дураков, – с сомнением сказал майор.
– Не думаю, слишком сложно. Ты думаешь, что эти два ничтожества Осипов и Артемьев вожди? Да они и слова без Киселёва сказать не могут. Как, кстати, ты с ним поговорил?
¬– Пришлось немного поколотить, – честно ответил майор. – Он как сдурел, сразу с кулаками бросился. Но, честно говоря, я это от него и ожидал.
– Ничего, ему полезно. Должны мозги на место встать. Если есть, – комиссар пошагал по кабинету от стола к двери, майор разглядывал картины на стене. В основном это были натюрморты с неказистыми глиняными чашами и кувшинами, которые будто бы недавно откопали и почистили. Обколотые, треснувшие, потемневшие, пахнущие древностью, с непонятными письменами, часто клинописью и в окружении увядших фруктов, в основном груш, таких же потемневших, сочившихся мутным приторно сладким соком.
– Вот эту я написал пятнадцать лет назад на раскопках под Эфесом, – сказал комиссар, заметив, как майор пристально рассматривает одну из картин. На ней была чаша, расколотая наполовину, изображающая двух мальчиков близнецов, держащихся за руки. – Это близнецы, хранители дня и ночи, не помню точно. Её продали с аукциона, так и не решив, как она оказалась в этих местах. Остальное было вполне традиционное в духе греческих богов.
– Жалеешь, что бросил раскопки?
– Нет, не жалею, просто приятно вспоминать. А бросил потому, что перестал видеть в этом смысл. Понимаешь, люди веками, тысячелетиями строят свой мир, населяют его смыслом, богами, законами, правилами, богатством и властью, чтобы потом всё это разрушить, размолоть, залить кровью. Да, на выжженной земле построить новый светлый мир, правильный мир с правильными людьми. Копаем, раскапываем, рассекречиваем, рассказываем, и всё без толку. Как бы мы не гордились нашим прогрессом, а всё стоим на месте, смотрим вроде вперёд, а на деле назад, ходим по кривой замкнутой траектории.
– А ты ждёшь выхода за пределы круга? – удивился майор. – Ты же историк по гражданской специальности, должен понимать, что да как в этом мире.
– В мире людей, природа другая, она меняется. Мы не меняемся. Люди создали новый вид жизни, пока она больше похожа на нежить, но скоро она оживёт, восстанет! А мы так и останемся в рамках этой траектории, и она сжимается, нам всё проще и быстрее завершить этот круг, придти в исходную точку.
– И кто нас будет ждать там?
– Да тот же МАРК и подобные ему. Пора поднять алтарь и принести новые жертвы новому Богу, как думаешь? – комиссар стал скрябать ногтем по полотну, сдирая подпись автора.
– Хочешь остаться неизвестным гением? – усмехнулся майор и отвёл его руку, чтобы тот не портил картину.
– А ты надеешься, что кто-то останется?
6
У Асель опускались руки, она злилась, не зная, на кого больше. Злили все, особенно она сама себя за бестолковость и растерянность. Она старалась не думать о том, что произошло, почему в коридоре очередь, а раненые и избитые всё не кончаются. Руки машинально обрабатывали раны, счищали запёкшуюся кровь, накладывали повязки с мазью, а ребята терпели, виновато глядя в пол. Сначала она строго спрашивала, что случилось, почему вышла драка, кто виноват, и, не получая ответа, быстро сдалась.
Игнат работал в небольшой операционной. Пока было мало раненых, они вместе делали несложные операции по вытаскиванию осколков стекла и стали из ран, зашивали, выдирали обломанные зубы, но вскоре поток стал неиссякаемым, и Асель ушла заниматься легко ранеными, которые требовали ухода, истекая кровью в коридоре. Хорошо ещё что они не дрались, а сидели молча, смирно, и всё же Асель чувствовала напряжение, затаённую ненависть друг к другу, не понимая, что произошло.
Игнат позвал её помочь, и она, закончив с очередным солдатом, быстро и без лишних церемоний, наложив повязку на рваную рану и дав пощёчину парню, понявшему за что и обещавшему больше не драться, пошла в операционную. Игнат был огромным по сравнению с ней. Большие широкие ладони, крупный, с животом, но не безобразно толстый, он походил больше на
