между ними много общего.
Однако это не совсем одно и то же - быть умным дураком и быть философом. Ближе философа к хитрецу софист, то есть, такой умный, который выдает себя за мудреца. То есть, мудрость понимается как хитрость ума, головы, а не своего зада (хитрозадость или хитрожопость).
Значит, хитрость бывает человеческой, умной и проявляется как хитроумие. Но она бывает и задней, животной хитростью, когда человек думает тем местом, которое противоположно голове, мозгу. Он думает этим местом тогда, когда ему страшно и он ищет кого бы подставить вместо себя, чтобы не оказаться в жопе, и поэтому виляет задом, уклоняясь от ударов судьбы или привлекая, соблазняя других, охочих до таких мест, своей прелестью.
Вернемся к умным. Среди них есть мудрецы или мыслители, у которых ум прямой и для которых что думать, что говорить, что чувствовать, что делать одно и то же. На мудрецов похожи метафизики как первое поколение философов. Но есть еще среди тех умных людей, которые думают сами, и диалектики. Это второе поколение философов. Они, как говорил Платон устами такого философа – своего учителя Сократа, - имеют «вывихнутый», но тем не менее еще не «свихнувшийся ум», каким он является у интеллигента, прежде всего, у гуманитария, а не у естественника или техника, за исключением изобретателя. Это и есть хитрость ума, его изворотливость.
Противоядием против того, чтобы свихнуться с ума, может быть только его вправление, выпрямление благодаря логике, которое демонстрируют ученые, особенно естественники. Для этого они ищут закон природы – общий закон, которым как метром выпрямляют свой ум. Гуманитарием труднее вправлять и выпрямлять свой ум потому что они работают не с природой, а с человеческим блудливым (двусмысленным) языком, часто заблуждаются при этом.
Диалектики потому изворотливы, что истина не дается им прямо по причине того, что человеку не свойственны от природы быть умным. Вот поэтому и приходится изворачиваться для достижения своей цели – истины. Напротив, софисты, то есть, интеллигенты заняты не поиском истины, не целью, а средством самоутверждения – словом, языком, используя для этого мысли в качестве средства. То есть, для них средство стало целью, а мысль, чем они живут. – средством.
Для идеолога же слово остается средством для достижения цели –овладения сознанием другого человека, по возможности сознанием всех людей в своих низких интересах власти, денег и прочего влияния. Подмастерьем у идеолога служит учитель, который работает не столько с сознанием другого, сколько с его подсознанием, пытаясь управиться с демонами (страстями) подсознания внушительным словом.
Особый класс идеологов составляют властители дум, которые пытаются овладеть не столько сознанием народа или власти, сколько сознанием культурного общества интеллигентов, деятелей искусства, ученых, техников, учителей.
Эти властители дум есть оппортунисты философии. Набираются они, как правило, из среды диалектиков, вроде марксистов, начиная с их основателя Маркса. Здесь оговорюсь. У Маркса можно научиться не только плохому – идеологии (этому учились рабочие и советские ученые, интеллигенты, учителя), но и хорошему – диалектике (этому учились немногие советские философы).
И еще добавлю: именно интеллигенты, эти софисты или философисты из диалектиков бывают застрельщиками всяких идеологий. Причем идеологии имеют не только личный, но и национальный характер. Так у англосаксов появился расизм и дарвинизм как буржуазные формы антигуманизма (абстрактного гуманизма для собственного употребления), у французов – шовинизм и сама идея идеологии, у германцев – нацизм, у итальянцев – фашизм, у русских – большевизм (советский коммунизм как уже пролетарская форма антигуманизма), у евреев – сионизм и меньшевизм, то есть, троцкизм и т.п.
- Хорошо. Кто же из них спасется для вечной жизни после смерти? Все?
- Нет, не все. Многие или большинство сгорят как солома. Как записано в книге Судеб: много заданных, то бишь, глупцов, но мало избранных, мудрецов.
- Это уже не те мудрецы, которые хитрецы?
- Верно, Роман. Не те.
- Кто же?
- Те, кто не мудрит, но говорит то, что они, не кто-то другой думает и чувствует, имеют шанс оказаться в ином мире в живом виде только те, кто умер в полном сознании. Прочие там обретается в неживом виде. Для них этот мир царство мертвых. Иной мир есть мир теней для людей из плоти и крови. Это мир сознания. Он предназначен только для тех, кто живет сознанием, идеей, идеально.
- Значит, по-вашему выходит так, что вечной жизни удостаиваются не те, кто верит в Бога, а те, кто является идеалистом. При этом он обязательно должен быть в сознании в момент смерти. Так?
- Нет, не совсем. В вечную жизнь идет только тот, кто в момент смерти имеет духовный опыт и находится в полном самосознании, в сознании Я.
- Федор Иванович, вы отправляете в царство мертвых тел плотских людей, в царство живых идей духовных людей. Как же быть с душевными людьми?
- Они живут человеческими желаниями и поэтому уподобляются тем, кто в душевных страданиях находят утешение в вере в бога, в надежде на вечную жизнь и в любви к людям. После смерти они будут жить не в царстве мертвых, в загробном аду, но и не в царстве Бога, в раю, а в чистилище, где их чувства, которыми они жили, очищаются, и они пребывают в иллюзия, то есть, в чувствах вечно. Место их пребывания сродни призраку рая - место вечной несбывшейся мечты. Это место не адского страха и не райской радости, а грустного мечтательного переживания.
- Федор Иванович, признаетесь: вы боитесь смерти?
- В каком смысле боюсь? Я просто не хочу умирать прежде своего срока. Но готов умереть сей же час, если этот час мой. Я был уже при смерти и знаю, что это такое. Поэтому мне не страшно, как было страшно до встречи с ней. Мы уже встречались, и я знаю, каково это быть мертвым. Даже если человек в смерти был без сознания, оно возвращается к нему после смерти. Первый смертный кризис мертвеца связан с тем, что мертвый не понимает, что он уже умер. Нам трудно это понять. Но, несмотря на то, что человек может чувствовать только сам, он может понять, что другой человек чувствует тоже самое, что и он. Но как понять живому мертвого? Как понять себя, но мертвого? Разве мертвый чувствует? Неужели он бесчувственный? Вот эта его бесчувственность мешает ему осознать, что его нет.
Однако, как осознать свою смерть, если ты продолжаешь быть в сознании? Дело в том, что человек не умирает весь сразу, а только частями. Сначала человек теряет тело живого вещества, вещное тело.
Потом, примерно, на третий день после смерти, приходит черед телу действия, функциональному или энергичному телу. Покойника хоронят, ибо в нем нет не только ни грамма жизни, но и поля ее напряжения.
За ним отмирает или сворачивается в трубочку тело желания, после чего мертвец уже ничего не хочет, не страдает. На этом этапе умирания, который заканчивается на девятый день его смерти для других людей, мертвый человек не ощущает разницы между модальностями существования: тем, что может быть, и тем, что есть.
И. наконец, на сороковой день приходит смерть ментального тела человека. Казалось бы, он не только ничего не чувствует, но и не думает. Он становится точкой бытия, не имеющей измерения ни времени, ни пространства, ни сознания. Так он умирает для мира. Что же от него остается? Ничего, если при жизни он не достиг состояния полного сосредоточения на самом себе в качестве Я как центра мира. Но вот это движение к коллапсу себя не имеет уже для него времени и никогда не закончится. Хотя для живых людей пройдет сорок дней.
В этом заключается парадокс времени длительности сознания покойника. Его сознание для него никогда не свернется, не закроется, но будет вечно зависать на горизонте события смерти. Выход в другое, идеальное измерение бытия возможен, если еще в жизни случилось событие сборки Я. Может ли человек собраться на самом себе вне самосознания, сам того не осознавая, не зная? Нет. Но он может не сказать другому или забыть об этом при возрастном слабоумии (деменции). Тогда сама смерть запустит снова, подтолкнет процесс восстановления сознания уже помимо вещества сознания – мозга, который к тому времени прекратит свое существование. В качестве примера можно взять того же Фридриха Ницше. Вот он сошел с ума, децентрировался, сбился с Я и закончил свой жизненный путь слабоумием. Ницше – пример философа, «сбившегося» с философского такта мысли. Но все же он успел сбыться.
Теперь тебе понятно, как важно это Я в качестве реле перехода из одного режима существования – времени – в другой режим – вечности?
- Да, дядя Федор, вам не занимать ментального воображения. Как вы размечтались!
- Какой ты глупый, Роман. Это резюме моего духовного опыта, а не заключение необоснованного предположения. Оно звучит для тебя слишком абстрактно и все потому, что ты находишься лишь в начале пути обретения духа. Для тебя конкретно может быть то, например, кто выбирает: ты девушку или она тебя. Вот кого ты выберешь: польку, украинку или русскую? Скажи.
- Федор Иванович, я не успеваю следить за скачкой, пардон, полетом, ваших мыслей.
- Отвечай, Роман.
- Выберу русскую.
- Почему?
- Потому что я русский.
- Русский, а имя польское или украинское. Ты выберешь русскую не поэтому, а потому что романтик, любишь пострадать. В страдании и заключается секрет загадочной русской души. Загадка русской души – это русская барышня. Почему она загадка. Да, потому что сама страдает от любви и других заставляет страдать. Вылитая садо-мазохист-ка. Чем она отличается от других славянских девушек? Тем, что, если полька – собака на сене – ни себе, ни людям – такая она гордая, а украинка – только себе, то русская – ни себе, а людям. Вспомни героинь Федора Достоевского, Льва Толстого, Ивана Тургенева, Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Антона Чехова. Одной пушкинской Татьяны, тургеневской девушки или кисейной барышни Николая Помяловского достаточно для примера. Знаешь, русское мещанское счастье – это тебе не французское дамское счастье, как у Эмиля Золя.
Вот ты полюбишь русскую девушку, пускай, женщину, а она из-за этого обязательно полюбит другого. Нет, не назло, из вредности как англичанка, или ради соблазна, как француженка, или из-за экзальтации, как немка, а по доброте душевной, чтобы не мучить тебя. Ты же как раз из-за этого и страдаешь.
- Вы, Федор Иванович, не устаете поражать меня своими сравнениями. Если сравнивать с азиатскими женщинами, то что получится?
- То же самое. Так японка сродни англичанке. Китаянка похожа на француженку. Индианка - на немку. Немке же противоположна еврейка, которую можно сравнить с полькой. На украинку похожа татарка. Русская же стоит особняком. Француженка будет дразнить, но не даст, как армянка Итальянка даст, но достанет. Испанка, как и арабка, похожа на польку. Для англичанки индианка загадка.
- Спорные сравнения и уподобления.
-
