получается, что ты меня воображаешь. Твой мир реален?
- Да, реален, но только как иллюзия. Это реальная иллюзия. Она существует не только субъективно, в твоей голове. Ты своей головой существуешь во мне как иллюзии. В этом качестве я воображаю тебя. Для нас воображать – значит существовать.
- Так можно все перепутать и самому запутаться в том, где ты находишься. У меня голова идет кругом от твоей фантазии. Это надо же, - видению привиделся тот, кому оно привиделось. Так поневоле сойдешь с ума.
- Отсюда какой вывод и выход: трудно вам, начинающим писателям, жить в реальном мире, живя в своем воображаемом. Пора определиться с жизнью и творчеством и творить в жизни, а не жить в своем творении.
- Как интересно говорить с тобой, Вероника. Думаю, пора воспользоваться советом своей музы и спуститься на землю.
- Что так? Совсем испугался?
- Я предпочитаю жить с тобой в мире, а не с собой в своей голове. Там слишком одиноко. Хотя никуда не деться.
- Вот в чем заключается ошибка субъективных идеалистов, как говорил наш учитель философии. Они никак не могут отказаться от своего солипсизма. Так и у тебя.
- Да, я идеалист и спиритуалист.
- Я же реалистка. И что между нами общего?
- Реалисты в мысли и есть идеалисты. А ты человек мысли, ты занимаешься космосом, витаешь в облаках космического газа, будучи на земле.
- Вот видишь, как грустно заканчиваются игры с воображением. Ты земную девушку принимаешь за инопланетянку, а инопланетянок за земных девушек, своих коллег. Я здесь, а они уже улетели, оставив тебя с носом от контакта. Вероятно, ты был не очень убедителен как коллега по контакту.
- Смеешься надо мной? Имеешь право. И где они?
- Они мои коллеги. Одна из них Талия, другая Мельпомена. Они улетели на крыльях воображения других авторов.
- Кто из них муза комедии, а кто муза трагедии?
- Лера – муза трагедии, а Милена – муза комедии.
- Тогда ты муза астрономии – Урания?
- Угадал.
- Ты и муза мысли, идеальной сферы, мира идей.
- Вот именно.
- Но какому типу героя фантастики можно уподобить тебя? Прогрессору или страннику?
- Роман, начинающему писателю пристало использовать свой тип героя, а не эксплуатировать типы, уже придуманные другими, маститыми авторами. Вот ты принимаешь меня за музу. Кто такая муза? Это идея, которая стимулирует тебя на творчество литературных образов, одним из которых я и являюсь, вроде образа тебя как автора в романе. Поэтому вполне возможно быть и прогрессором или воспитателем героя романа воспитания и странником, выбирающим тебя из массы героев в качестве избранника, идущего навстречу своей судьбе из любви к ней.
- Ладно. Хорошего помаленьку, - поиграли в литературную игру и будет.
- Не в моих правилах ломать комедию. Я говорила серьезно.
- Но это уже не смешно.
- И я о том же. Ты спрашивал меня о человеческом бессмертии. Что тебе сказал Федор Иванович?
- Как и ты его знаешь?
- Как мне его не знать, если он из наших.
- Он никак не тянет на инопланетянина. Красная ему цена - быть похожим на колдуна, мудреца. Ты меня разыгрываешь, - сделал вывод Роман.
- И что вам поведал мудрец?
- То, что я и так знаю, - человек смертен, а дух бессмертен. Оно и понятно. Но у человека есть разумная душа. Вот она в этом качестве бессмертна. В отдельном виде от смертного, материального (минерального, растительного, животного) тела душа является духом, которому телом служит разум. Он не препятствует проникновению духов друг в друга. Вместе они составляют тело Бога как Духа Духов, целого и полного Духа. Бог как Дух вечен и вечны духи в Его составе.
- Хорошо говоришь. Тогда я кто?
- Ты – моя муза.
- Дух ли я?
- Как муза ты меня вдохновляешь. Поэтому ты причастна духовной жизни – жизни духа. Другой ипостасью Бога является Творец. Ты причастна и творчеству, вернее, ты делаешь меня причастным творчеству. Ты служительница Бога. И ты для меня являешься идеей.
- Вот-вот. С чем у тебя соотносится идея?
- С умом. Значит, ты разумное существо.
- Правильно. А ты какое существо?
- Я? Душевное существо.
- И как такие существа взаимодействуют друг с другом?
- Ну, не знаю… Может быть, разумное существо является властителем дум душевного существа? Оно направляет его на благие цели и укрощает его страсти.
- Так, уже теплее.
- Оно его спасает?
- Верно, при условии, что человек того желает. Хочешь ли ты спастись?
- Кто не хочет? Но одного хотения достаточно?
- Нет, недостаточно. Ты действительно знаешь, что хочешь?
- Как, ты, Вероника, намекаешь на то, что мы, душевные существа, хотим, желаем, но не знаем «что»?
- Вот именно. Но уже хорошо, что ты это понимаешь.
- Что необходимо еще помимо желания?
- Ты сам уже назвал: умение и знание.
- Умение – это понимание. И знание. Все?
- Естественно, еще и навык, привычку для тебя. У духов вместо такой привычки имеется их разумная натура. У нас, разумных существ, привычка срабатывает по причине того, что воля - центр принятия решений - находится в уме. У вас же, душевных существ он находится в желании, в чувстве. Поэтому ум пребывает в дураках у сердца. Вы поступаете согласно сердечному влечению, а не разумному решению. Ведь у вас душа разумная, а не разум душевный. Вот в чем разница между нами. Сущим для вас является не ум, а душа.
- Значит, ты не дух?
- Нет, я – муза, твой добрый гений.
- Так ты живешь не для себя, а для меня?
- Еще раз нет. Я живу для Бога. Он дает мне задание в данном случае – твоем случае – не жить, а помогать жить тебе. Это по вашему сердечному влечению следует жить для другого.
- Но такое наше сердечное влечение не ближе ли к духу, чем ваше разумное решение?
- Нет, оно альтернативнее и опаснее.
- Вы бессмертны?
- Лично?
- Ну, да.
- Как существа нет, но как разумные да в том смысле, что нам легче превратиться в духов, чем вам, тяготеющим к материи, к животной жизни.
- Значит, вы менее натуральны, менее страстны, чем мы?
- Выходит, так.
- Значит, ты не любишь меня, - Роман спросил с надрывом Веронику.
- Я не желаю тебя, я тебя жалею.
- Спасибо хотя бы за то, что ты жалеешь меня, - сказал обреченно наш герой. – неужели у нас не получится роман.
- Курортный роман?
- Да, - с надеждой согласился Роман.
- Не получится, - жалостливо протянула она. – Но я пожалею тебя, позволю любить себя.
- Мне этого мало, - стал уверять Роман.
- Хорошего помаленьку, - сказала Вероника и рассмеялась.
- Ты разыгрываешь меня.
- Вот еще. Не на ту напал.
- Вероника, твой тон, интонация, сам стиль разговора выдают тебя, - стал догадываться Роман.
- Неужели? И кто я тогда? Искусительница, соблазнительница, демон?
- Да, ты суккуб.
- Здрасьте, приехали. Я искусительница ума, а не плоти. А как мило начиналось. И закончилось чем? Элементарным соблазном.
- Так ты Мефистофель в юбке?
- Я не часть той силы, что вечно желает зла, но творит добро. Это не разумно. Я же уже говорила, что не желаю, а жалею зло и творю добро.
- Пожалел волк кобылу. Нешто я зло?
- Ты воплощение страсти. Для меня – это зло. Но я жалею тебя и в этом смысле желаю тебе добра. Относись ко мне как к стимулятору твоего ума, как к идее твоей женщины.
- Но я буду несчастен, любя одну идею. Мое желание так и будет неудовлетворительным.
- Сублимируйся в творчество. Ведь ты начинающий писатель. Станешь настоящим писателем. Подумай сам: что получится из бытовой жизни с музой? Вспомни пример Петрарки.
- Ты предлагаешь мне искать жену, похожую на тебя, среди земных женщин?
- Вроде того.
- И вот так просто возьмешь и улетишь в свой космос?
- Да, вот так просто дождусь, когда у меня отрастут крылья, и улечу в космос.
- Шутишь?
- У тебя есть сомнения?
- Спасибо хоть за то, что ты перешла на «ты».
- Ну, что с тобой делать прикажешь?!
- Знаешь, Вероника, кто ты?
- Ну, кто я?
- Ты роковая женщина, ты просто гуманистка.
- Уже хорошо то, что ты не назвал меня ведьмой. Женщина-рок и гуманистка: одно другому не мешает.
- Знаешь, я вот о чем подумал: время прошло - от сердца отлегло и душа вздохнула свободно. Как говорят, «время лечит» ранимые чувства человека. У вас, у разумных, так же?
- Страсть погибает, любовь не умирает. Да, тех, кого уж нет со временем являются нам не для того, чтобы ранить, что их нет рядом, но для того, чтобы утешить тем, что они еще подождут нас, пока мы поживем. Разумные существа не бесчувственны, но их чувства умерены разумом, приведены в гармонию с ним.
- Да, каких интересных и необычных людей, пардон, инопланетян, можно встретить на обычном морском курорте.
- Вот об этом и напиши свой фантастический курортный роман.
- О том, что я тут услышал?
- И об этом, и о том, что надумал.
- Вероника, так ты умеешь читать чужие мысли? Ты ко всему еще и телепатка?
- Ты что хотел дождаться от своей музы? Неужели ты думаешь, что мы не в курсе ваших замыслов?
- Но ты же, Вероника, сама сказала, что руководствуешься разумом, а не потворствуешь страстям! Как можно знать желания, избегая их?
- Я не бегаю от желаний, а владею ими. Как можно владеть желаниями, не зная то, чем владеешь?
- И все же есть одно «но» …
- Ты это о чем?
- О том самом. Как может быть курортный роман без постели?
- Может, если этот роман есть игра воображения.
- Так ты, Вероника, есть игра моего воображения?
- Ты сам то понял, что сказал, Роман? Как может игра воображения сообщить воображале об этом? Нет, ни в коем случае, она или он убеждает его в том, что это самый реальный случай. Скорее всего, это ты сам есть фантазия.
- Чья фантазия?
- Того же бога. Только он дал ей возможность себя до-фантазировать.
- И все же …
- Ты нуждаешься в физической близости?
- Извини меня, но если тебе не хочется, то я не настаиваю. Черт, не то я говорю.
- Не волнуйся. Конечно, я могу помочь твоему …
- Нет, мне так, без твоего желания, не надо.
- Какой ты, Роман, капризный, - и то, и это тебя не устраивает. Что же тебе надо?
- Мне нужна твоя ответная любовь.
- От инопланетянки?
- Послушай, Вероника, это уже не смешно. Какая ты инопланетянка. Ты обычная умная и красивая земная девушка. Только ломаешься или, вообще, не любишь меня.
- Я уже думала, что у меня не получится сойти за свою. Но ты все же принял меня за такую, родную, одного рода-племени с тобою. Какая оплошность.
- Ну, не знаю. В начале все было так мило и романтично, вполне разумно, а теперь смотрится дурно и сатирично, истерично.
Ему действительно стало дурно и он, пошатываясь, присел на лавочку на одной из аллей парка у пансионата, откинулся на спинку и, почувствовав твердую опору, прикрыл от слабости глаза. Когда он открыл их, то к своему огорчению увидел, что остался
