Глава первая. Dubito - est
Не знаю, как мне быть теперь. Я – человек без тени сомнения. Мне свойственно от природы сомневаться. Сколько я помню себя, постоянно сомневаюсь во всем, прежде всего, в самом себе. Но совсем недавно, второго дня точно, я перестал сомневаться в самом себе. Это так непривычно и страшно. Прежде сомнение заставляло меня находиться в раздумьях. Для меня думать было обычным занятием. И в размышлении я находил для себя место. Я понимал, что сомнение – это мышление, а мышление – это существование, бытие.
Но как только я перестал сомневаться, то перестал и думать. Вот это и страшно для меня. Теперь я не сомневаюсь, что существую. Но прежде это сомнение было непременным признаком моего существования/, моего бытия. Теперь же я не сомневаюсь. Но существую ли я на самом деле? Может быть, меня уже нет?
Зовут меня Иван Петрович Язов. Мне уже под сорок. Я продолжаю чувствовать время, но не могу найти свое место, как говорят, «под солнцем». Но теперь стоит ли его искать, если я перестал сомневаться и продолжаю думать лишь по инерции?
Мне довольно непривычно вот так, не сомневаясь в самом себе, быть в этом мире. Теперь я верно знаю, что существую. Но точно не в себе. Но как называют человека, который не в себе? Психически ненормальным, сумасшедшим? Но я не сумасшедший, в норме. Однако так говорят все сумасшедшие, которые считают себя нормальными. Это все остальные с точки зрения ненормальных ненормальны. Но в чем заключается моя ненормальность? В том, что я сомневаюсь. Между тем именно эта сомнительность в качестве неуверенности в себе, в окружающих есть признак уже некоторой ненормальности. Но тогда я, напротив, стал нормальным, похожим на других, уверенных, здравомыслящих людей.
Сомневается тот, кто не знает. Так думает большинство людей, имеющих мнения. На основании своего мнения, представления, собственной идеологии или мифологии (уже фантазии, игры не представления, а воображения, находятся в образе, играют на чужих нервах) они и судят, осуждают и рядят, говорят, оценивают окружающих и самих себя.
Глава вторая. Мыслящий
Как же думаю я? Иначе, по-своему, не как все, поэтому и сомневаюсь На самом деле все люди или подавляющее большинство из них думают одинаково, как усвоили это занятие бессознательно, естественно с молоком матери, по инстинкту или по научению в семье у родителей, в школе у педагога, на улице у сверстника. Поэтому имеют навык, привычку думать, как представлять, мнить (от «мне» иметь мнение). Напротив, я как мыслящий, мыслитель думаю по-своему, в соответствии со своей идеей, музой, внутренним человеком, демоном (даймонием), с духом, с тоном, с резоном, с разумом, с тоном, тонусом, умонастроением, установкой интенцией, собственной философии, выраженной соответствующим логосом. Словом, пропозицией, предложением, суждением, рассуждением, размышлением.
В этом смысле мы, мыслящие, мыслители есть исключение из правил мышления многих. Так обстоит дело в мышлении, в философии, - всеобщее доступно только в личном ангажементе, вовлечении в дело мысли, если у тебя есть идея, если ты идейный человек. Большинство же людей довольствуется своим естеством, если и тяготится им, то утешается собственной мечтой, фантазией, игрой воображения в силу своей креативности, творческой состоятельности. Если же испытывает в ней недостаток, то довольствуется чужой фантазией как потребитель стереотипом. Есть архетип как основа, как начало, и есть стереотип как среднее, средство в употреблении. Поэтому нас как оригиналов в мысли никто не может понять, кроме нас самих или таких же, как мы.
Нам дается испытание в мысли. Таким путем, методом мы приобретаем опыт мысли. В ментальном опыте появляется смысл. Смыслом наделяется и сфера, лежащая ниже ума, мир чувств, тонких форм. Это душевный мир. Смысл там является в виде значения. Какое это имеет для меня или ко мне значение?
Глава третья. Нет экзистенции – нет человека
На смысле завязана экзистенция. Сегодня я понял, что экзистенция есть только у человека. Понял ли это хотя бы один экзистенциалист? Вряд ли. Ни у кого из них в сочинениях я не встретил такого утверждения. Скажу и спрошу больше: понял ли это хотя бы один из людей? Но кое-кто из мыслителей и поэтов находился на пути к такого рода откровению. Это откровение не от Бога, а от человека. Прав был Рудольф Штайнер, когда занялся не теософией, а антропософией. Помимо мудрости Бога есть еще и мудрость человека, от него откровение. У человека есть то, чего ни у кого нет, нет этого и у Бога. В этом заключается тайна, таинство человека. У Бога нет экзистенции. У него есть трансценденция. Поэтому не только человек нуждается в Боге, в Его трансценденции, которая открывает врата Царства Бога, врата в вечность, в вечную жизнь, но и Бог нуждается в человеке для того, чтобы найти смысл во времени.
Бог бессмертен. Бессмертен Дух, бессмертно всеобщее. Бог не знает смерти. Человек же знает смерть. Он смертен. Животное не знает смерти. Только у человека есть сознание собственной смерти. В ней ему открывается его экзистенция, его место в бытии, которое уникально своей осмысленностью. Смысла жизни нет в вечности. Он есть только в жизни, подлежащей смерти. В жизни к смерти появляется смысл – смысл жизни. Его ищет Бог в человеке. Но находит ли?
Нашел ли Бог в человеке смысл жизни, став Иисусом Христом? Нет, не нашел. Но его тревожит то, что не дано Ему и что ему неведомо. Поэтому он нуждается в человеке, которому ведомо то, что значит быть живым смертным. Через него как посредника возможна коммуникация между трансценденцией и экзистенцией, между Богом и человеком. Но Христос (Спаситель), став Иисусом, так и не стал человеком. Он спасает человека для вечности. Но в вечности человек теряет себя. Там, в вечности, в Царстве Бога нет места человеку. Там есть место только духу. В вечности человек теряет самого себя, человека, свое Я. Там есть Я, но Бога, а не тебя. Вот это не может понять Бог. Чего же Он не может понять? Того, как можно быть Я в жизни к смерти. Ничто в мире не существует просто так, тем более человек. Человек есть в мире для того, чтобы быть сверхценностью, которой не может быть даже Бог. Поэтому бытие человека, его существование, экзистенция есть чудесное событие явления Я не в Я, а в не-Я. В этом смысле и только в этом смысле не все имманентно Богу, но есть то, что трансцендентно даже Ему. Поэтому человек есть тайна не только для себя\, но и для Бога. Он – человек – есть сверхценность, превосходящая саму себя.
То, что Бог попытался стать человеком, в этом сказалась не Его милость, а его нужда. Ему нужен человек. Но для чего? Для того, чтобы понять, что Он наделал, натворил. Но знает ли сам человек, кто он есть, дорожит ли он тем, что не подвластно даже Богу? Бог, Дух есть всеобщее. Но он не есть личность. Личность есть человек благодаря своей экзистенции как тому месту в бытии, откуда можно спросить о том, зачем я есть, если меня не было и не будет.
Часто экзистенцию понимают, как отношение, которое имеет значение, и это значение является ценным, потому что оно имеет смысл жизни к смерти. Но смерть не может стереть этот смысл. В этом заключается ценность смысла, превосходящая саму себя. Именно это не до конца понял Ницше, когда заявил о переоценке ценностей. Эта переоценка заключается не в преодолении человека ради сверхчеловека, а в сущем и в существенном понимании того, что значит быть человеком как волей не к власти, а к смыслу в жизни, не имеющей смысла в перспективе смерти. Этот смысл не найти ни в детях, ни в делах, ни в вещах (артефактах), ни в Боге. Он уже есть в человеке.
Понять человеческую экзистенцию трудно, особенно философу, который мнить себя ученым, философским ученым. Затруднение заключается в том, что такого рода философ, точнее, философский работник, специалист, занят изучением, исследованием всеобщего, а не того, что есть экзистенция, которая с точки зрения философии понятия, а не идеи определяется, классифицируется как понятие особенного. В философии понятия как философской науке экзистенция истолковывается как особенное выражение, точнее, выраженное универсального, всеобщего в единичном, индивидном, отдельно взятом из класса подобных сущих (вещей), абстрактно уникальном. Экзистенция же есть конкретно неповторимое. Но философы по необходимости ищут в ней нечто всеобщее и, естественно, находят его в том, что видят в силу собственной меры (ума) разрешения представления, сводя (редуцируя) либо к духовному, либо к социальному, либо натуральному или т.п. основанию.
Тем более это ценно для философии как уже не творчества идей посредством не вещей, а мыслей, но использования идей для построения понятий в мысли в виде уже теорий, учений по ходу течений философии. Такое использование мы находим в философской специализации как социальной институции и политической вовлеченности в превращенной форме идеологии (партийности). Можно ли говорить о собственной философской состоятельности, если не позиционировать себя как специалиста в области философских исследований (познаний) в качестве философского ученого, научного работника, научного философа (когнитивиста) или, вообще, ученого (учебного) философа как учителя от философии?
Вероятно, нет. Ведь в таком качестве я невольно становлюсь не самим собой, а частью корпоративной группы (общности), причастным к ее коллективной жизни и деятельности, творчества. Но тут возникает вопрос о возможности коллективного творчества. Оно, конечно, возможно, при условии, что каждый участник коллективной жизнедеятельности вносит свой собственный вклад (лепту) в «общее дело» творения, созиданию жизни и в жизни. Но что это за вклад такой и какой собственно вклад является философским, какой монетой, символом, словом он может быть обеспечен. Философский вклад – это вклад чем и чего? Вклад мыслью идеи. Помимо такого чисто философского вклада так называемого «генератора идей» есть вклады еще ученого-аналитика, системника-синтетика, критика-полемиста и стилиста-декоратора, доводящего до ума уже не смысловое содержание, но логичное изложение идеи.
Сколько ни вкладывайся, но поступаться придется. Главное: не поступиться своими принципами, в данном случае философии, своими идеями, ибо идеи и есть принципы философии. Это дело принципа: дело идеи – мышление с мыслью в придачу как результат. Но идея является тем всеобщим, которое есть предмет философии. Это всеобщее может быть высшим всеобщим – теосом (пневмой) теологии (спиритологии), или генеральным (главным) или региональным (второстепенным) всеобщим – космосом онтологии или, наконец, - личным всеобщим – душой психологии. Последнее понимается сущность человека, его человечностью. Но эта человечность подается философией под соусом абстракции. Конкретизацией собственно человеческой сущности стало экзистенциальное мышление. Но это мышление так и не избавилось от конкретно-всеобщего понятия экзистенции. Понятие экзистенции не есть сама экзистенции, даже если мыслить уже не понятием, а
