предыдущего предложения, как если бы оно было посылкой, в следующее предложение его заключением. Между тем следует искать смысл здесь и теперь, а не там и тогда.
Хотя понятно, что смысл есть связь одного с другим, его отношение к нему. Но этим другим может быть само одно, разделенное на себя.
- Не знаю, как вы, а я рад, что встретился с вами. Лев Николаевич. Хорошо, что мне представился случай поделиться с вами, с великим писателем своими впечатлениями от литераторов и литературы. Когда еще представится такой случай, ведь все считают, что вы умерли еще в 1910 году, а сейчас уже 2022 год. То есть, прошло, с момента вашей признанной смерти целых сто двенадцать лет.
- В самом деле? Что ж, время летит так быстро там, куда я попал, что я даже не почувствовал.
- Не говорите. Я вот о чем хотел сказать. Сравнивая свои сочинения с сочинениями современных популярных авторов, я не нашел в их публикациях ничего такого, что превосходило бы мои. Странно, почему я не популярен и даже больше, - неизвестен?
- Иван Петрович, вы меня удивляете. С вашим ясным умом и такие наивные вопросы. Наверное, вы просто не умеете писать так, чтобы нравится широкой публике.
- Как? И вы, Лев Николаевич, отказываете мне в таланте автора?
- Помилуйте, голубчик, причем тут я? Нашли тоже великого ценителя литературы. С меня хватит того, что я столько написал. Не хватало мне читать еще других авторов, тем более непопулярных. Нет, увольте.
- Даже меня?
- Что вы? Вы мне интересны не как писатель, а как умный человек, с которым можно перекинуться словом со смыслом. А вы мне шьете ваше дело рассказчика.
- Лев Николаевич, на вас трудно обижаться. И все же подскажите, как сделать так, чтобы меня читали.
- Вам меня мало?
- Что вы!
- Пишите лучше, чтобы самому было интересно. Если другим будет неинтересно, то есть вы.
- Слабое утешение.
- Только писатели дураки пишут для читателя, умные авторы пишут для себя. Если одному понравилось, то понравится и другому.
- Это вы говорите от себя или от Льва Николаевича?
- Вы до сих пор не верите, что я и есть граф Лев Николаевич Толстой? – свысока спросил меня мой собеседник.
- Ну, почему вы правдоподобно играете графа Толстого.
- Вот видите: я играю! Что и требовалось доказать.
- Да, Бог с вами. Будьте Толстым: я не против. И все равно вы не ответили на мой вопрос. Если вы действительно известный писатель, дайте совет начинающему писателю. С вас не убудет.
- С меня то не убудет, но к вам прибудет ли. Да, задали вы мне задачку. Я пока думаю, скажите, как вы находите мои произведения? Какие из них вам нравятся?
- Да, все произведения нравятся из тех, что я читал. Правда, из них я предпочитаю «Войну и мир», «В чем моя вера», «Исповедь».
- Какое впечатление на вас произвели «Анна Каренина», «Детство. Отрочество. Юность», «Воскресенье», наконец, «Смерть Ивана Ильича», моей рукой отредактированное Евангелие и Догматическое богословие?
- Хорошо. Скажу несколько слов о каждом упомянутом вами сочинении. «Анна Каренина» - хороший роман. Но у меня много «но» и к автору персонажей, и к идее произведения. Начнем с самой Анны. Сначала общее замечание относительно женских персонажей всех ваших романов. Ни одна из них не вызывает у меня симпатии. Пустышки какие-то. И с приветом.
- Вы это о себе?
- Покорно благодарю, Лев Николаевич. Продолжу. Неужели нет умных женщин?! Муж, Алексей Каренин, конечно, скучный человек. Сановник. Чиновник. Из высшего света, лицо, близкое двору. Понятно, что такой не удержит страстную женщину на коротком поводке. Обязательно сорвется, эта… женщина. Благо, под руку попался граф Алексей Вронский, светский повеса, гвардейский офицер, любитель лошадей и женщин. Кстати, Анна в исполнении Татьяны Самойловой в экранизации Александра Зархи от 1967 г. своей внешностью и судьбой напоминает любимую лошадь графа «Фру-Фру». И вот семейная идиллия закончилась и начался адюльтер. Какая пошлость. Скандал. И скандальный роман Он напоминает другие произведения именитых авторов европейских романов. Взять хотя бы «Мадам Бовари» Гюстава Флобера. И тот, и этот романы есть романы воспитания. Но кого? Неверной замужней женщины. Одно извиняет Эмму Бовари, что ее муж «набитый дурак», напоминающий двух других дебильных персонажей незаконченного произведения Флобера – Бувара и Пекюше. Недаром Жан-Поль Сартр написал целое исследование об этом авторе под таким заглавием «В семье не без урода» (ума, короче, идиота, - добавлю от себя).
Кстати, про Анну Каренину можно сказать так: это Наташа Ростова, которая попала не в те мужские руки. Ирония судьбы заключается в том, что в экранизация Зархи графа Вронского играет актер Василий Лановой, который развелся с Татьяной Самойловой накануне фильма. Он же, этот хохол-красавчик, играл в экранизации «Войны и мира» другого хохла, Сергея Бондарчука ту же самую роль Ловеласа, но уже в образе Анатоля Курагина. И тут мне на память приходит другой персонаж совсем другого писателя, который вам и в подметки не годится, - Николая Островского. Этот персонаж, знакомый мне с детства со школьной программы по советской литературы, - образ фанатика Павки Корчагина в экранизации 1956 г. двух режиссеров Александра Алова и Владимира Наумова (они сняли вместе не один фильм – интересно, что их связывало, наверное, то же самое, что Маркса и Энгельса, - творчество, так сказать). Как сейчас вижу горящие злобным пламенем революционного пожара прищуренные глазки Павки, задрав голову стоящего в расстегнутой шинели с буденовкой и судорожно сжимающего цепкими пальцами красное знамя.
Я думаю, вы специально написали такой роман, чтобы вынести смертельный приговор неверной жене в качестве закоренелого моралиста.
- Иван Петрович, мне просто смешно вас слушать. Какое нелепое подозрение. Мне интересно: вам больше нравятся книги или фильмы?
- Ну, конечно, книги. Но фильмы помогают своей приземленностью, техничностью понять слабые места книг.
- По-вашему выходит, что фильмы, которые снимаются по книгам, «опускают» их в клозет?
- Да, Лев Николаевич, долгие годы пребывания в аду, mille pardons, в царстве теней испортили ваш вкус. Однако вернемся к вашему Константину Левину. Это вы собственной персоной?
- Это такой же Лев Николаевич, как и сама Анна Каренина.
- Такое мог сказать только Флобер: «Мадам Бовари – это я»! Но вам такое выражение не к лицу. Ведь вы моралист.
- С чего вы взяли?
- С ваших опубликованных размышлений. Или взять те же «Детство. Отрочество. Юность». Ну, зачем вам было выдумывать идею совершенствования? Вы выдумали ее из тщеславия? Мало вам было всего, что вы имели? Вам захотелось того, чего не дала мать-природа? Решили усовершенствовать свои задатки? Такое взяли на себя обязательство, задание? Как и потом, уже в пожилые годы, решили, напротив, упростить себя? Шарахались из одной крайности в другую. Показали свой характер эпилептоида.
Но больше всего меня удивили три другие ваши сочинения: роман «Воскресение» и повести «Смерть Ивана Ильича» и «Крейцерова соната», о которой только сейчас вспомнил. Эта соната автобиографична?
- Что вы, голубчик.
- Не называйте меня так, Лев Николаевич.
- Что так?
- Да, так и точка.
- Воля ваша, Иван Петрович. Ну, и все?
- Нет, не все. Не буду много говорить о сонате. Но в ней вы мне напомнили Джованни Боккаччо, этого возрожденца, этого триумфатора плоти с его культом любви в «Декамероне». Но чем он кончил? «Вороном» - этим злословием в адрес женщин, написанным на склоне лет. Или вот смерть чиновника. Намного лучше вы описали ожидание смерти на примере князя Андрея Болконского в «Войне и мире». Или «Воскресение»? Это воскресение чего или кого? Князя Дмитрия Нехлюдова? Или служанки Катюши Масловой?
- У вас все сословный подход к моим произведениям и ко мне самому. Сейчас другие времена. Это не актуально, не своевременно
- Но зато исторически верно. Правда, при одном условии, что вы тот, за кого выдаете себя. Так вы не ответили на мой вопрос.
- Напомните мне.
- Переформулирую вопрос. В чем заключается смысл воскресения князя Нехлюдова?
- Смысл воскресения заключается в пробуждении самосознания героя. Он понимает всю ответственность за Катюшу, которую соблазнил и бросил. Кто виноват в падении и преступлении Катюши Масловой? Он, князь Нехлюдов.
- Чем же вам нравится «Война и мир»?
- Тем, что его герои не только живут в тексте, но и тем, что они заняты поиском смысла в жизни. Найдя его, как, например, князь Болконский, они умирают. Но роман слишком подробный, - для всех и вся, на все лады и вкусы читателей. Кто в нем находит мир, а кто войну, кто историю, а кто любовный, семейный роман. Для меня важны не только описания природы и быта, психологические и социальные характеристики героев, но и их рассуждения, а также, главным образом, размышления самого автора, образ которого довлеет над всей совокупностью образов персонажей.
Интересно сравнивать ваши романы с романами Федора Достоевского. У того, напротив, образ его самого скрывается за размышлениями персонажей. Если у вас романы философские, то у него романы идеологические. Образы героев его романов, как, например, «Подростка», «Преступления и наказания», «Бесов», «Идиота», «Братьев Карамазовых» находятся в постоянном если не идейном, то обязательно идеологическом конфликте друг с другом. В борьбе идей разворачивается сюжет любого повествования этого автора.
- Для вас, как я понял, идейный смысл и идеологический равнозначны?
- Ни в коем случае. Я нахожу между вами, точнее, вашими творениями различие как раз в том, что сами вы идейны, а герои ваших произведений являются исполнителями ваших желаний, за которые вы наказываете их. У Достоевского же герои самостоятельны в том, что являются авторами своих идей, которые навязывают друг другу в произведении. Именно это различие между вами дало повод литератору Дмитрию Мережковскому утверждать, что он нашел в вас ясновидца плоти, а в Достоевском – ясновидца духа. Вы как бы половинки того, чем был Иисус Евангелия как дух, ставший плотью. Поэтому вы дополняете друг друга, предоставляя возможность христианскому читателю художественно, творчески разобраться в том, что и кто является идеалом Человека – Иисус Христос.
На мой же скромный взгляд вы есть ясновидец, очевидец явления не плоти, но желания, которое не сплошь плотское, но астральное, хотя вы с предубеждением относитесь к спиритизму, духовидению. Вы астральный писатель. Но как мыслитель вы есть художник уже не желания и тем более не плоти, но идеи. Правда, ваша слабость состоит в том, что вы понимаете эту идею не как то, чем видят, а как то, что видят, то есть, принимаете ее за мысль, ментально, и тут же ищете ей практическое, моральное значение. Вам мечтаете и принимаете свои желания за мысли, которые гоните от себя как соблазны, наказывая себя за них, несете жертвы, и обижаетесь, если эти жертвы люди не спешат принять.
У
