Тень

даже на мгновение, мертвым? 
        - Сколько много слов, в них легко запутаться. Я реально был мертвый – я почувствовал себя таким.
        - Значит, вы были не живой. Но как вы это почувствовали? Чем почувствовали? Не очком же, телом. Другими словами, вы непосредственно ощущали себя мертвым или осознали себя таким потом в том смысле, что к вам вернулось сознание?
        - Как это?
        - Вы осознали себя мертвым так, что смерть стала фактом самого осознания смерти?
        - Иван Петрович, да вы философ. Нет, чтобы выразиться, как выражаются все нормальные люди.
        - Но смерть не норма. И как тогда нормально понять ненормальное. Приходится вывернуть сознание, зафилософствовать, чтобы это понять. Неужели не понятно?
        - Да, понятно. Но у вас все, как не у людей.
        - Вам понятно, что понятно?
        - Вот вы повторяете одно и то же и думаете, что благодаря этому умнее меня?
        - Я только хочу прояснить ситуацию, в которой, опять же, по вашим словам, вы оказались. Вы сами то понимаете это? Понимаете, то, что путаетесь, противоречите самому себе, говоря о том, что в смерти являетесь живым. Какой вы после этого Лев Николаевич Толстой.
        - Да, с вами нужно завидное терпение, чтобы не разозлиться, - признался так называемый граф Толстой.
        - Это плата за заявление себя тем, кто умер в 1910 году.
        - Но я воскрес и стою прямо перед вами. Вот вам крест!
        - Да, ладно. Знаете, какой сегодня год?
        - Знаю: 2022.
        - С момента вашей смерти прошло 112 лет. Где вы были все это время? В каком времени?
        - Я был в прошлом, в далеком прошлом, в том времени, когда Орфей спускался в Аид за своей Эвридикой.
        - Час от часу не легче. Вы были не только Толстым, но еще и Орфеем, что ли, или Эвридикой?
        - Шутить изволите, Петр Петрович? Я и сейчас являюсь Толстым. Вам не удастся сбить меня с толку. Я сопровождал Орфея в Аид.
        - В качестве кого? Харона?
        - Нет, в качестве спутника по несчастию. Я тоже влюбился в Эвридику и сопровождал Орфея как его проводник по царству мертвых и хроникер путешествия на тот свет и возвращения на этот.     
        -  Но вы же только сейчас говорили о том, что были мертвым только миг. И как можно быть при таком условии проводником по миру, которого нет в качестве местности как собрания мест. Неужели вы думаете, что возможно быть другому миру и называться «миром мертвых», по которому можно ходить. И что вы там видели? Не попахивает ли ваше описание выдумкой?
        - Как может выдумка пахнуть?
        - Это я сказал в переносном смысле.
        - Говорите прямо, чтобы вас можно было ясно понять.
        - Хо-ро-шо. Вы, Лев Николаевич, как я погляжу закоренелый натуралист. И что вы нашли в аду, бродя по нему с Орфеем в поисках Эвридики?
        - Я нашел Эвридику и вывел ее с Орфеем из Аида.
        - Кого или что вы там видели? Не закрыв же глаза, вы там бродили. Правда, были ли у вас глаза в мире мертвых? Ведь мертвым закрывают глаза. Кстати, вы, значит, не разделяете веру в перерождение?
        - Знаете, Иван Петрович, одно другому не мешает. Там может быть все, что угодно. Можно видеть, не имея глаз. Можно продолжать быть Львом Николаевичем Толстым и одновременно стать двойником Орфея. Аид сродни месту, где люди, вернее, мертвецы сходят с ума.
        - Вот вы, батенька, Лев Николаевич Толстой, и признались, что сошли с ума.
        - Нет, Иван Петрович, вы опять ничего не поняли, я признался вам не в том, что являюсь сумасшедшим, а в том, что в Аиде или, по-нашему, «в аду», мертвые сходят с ума. Но я там был живой. Поэтому у меня был шанс там выжить, сориентироваться и выйти не только самому из ада, но и вывести из него свою любимую.
        - Так значит это про вас сочинили миф про Орфея, который спускается в ад за Эвридикой.
        - Про меня. Я и сам сочинил этот миф.
        - Выходит, в другой жизни вы были Орфеем, что является подтверждением того, что вы верите в переселение душ.
        - Ну, конечно, Иван Петрович. Но это вас так забавляет, что вы не можете скрыть своего превосходства надо мной, принимая меня за сумасшедшего.
        - Лев Николаевич, поставьте себя на мое место. Чтобы вы сказали о человеке, который утверждает, что одновременно есть граф Толстой и был Орфеем?
        - По крайней мере, я дал бы ему высказаться, не задавая глупых вопросов.
        - Я внимательно слушаю вас, ваш рассказ.
        - Ну, вот. Дело было так, - начал Лев Николаевич историю своего загробного путешествия.     


        Не помню, как я оказался при смерти. Память мне не сохранила конкретных обстоятельств моей смерти, точнее, умирания. Но сознание, к счастью, вернулось ко мне в самый момент смерти. В это момент мое сознание проснулось, пробудилось, и во мне развернулось все то, что было свернуто в жизни в настоящем. Там были все времена и прошлого, и будущего. Мне явилось не только это, но и то, чего никогда для нас не будет ввиду райского, идиллического представления, и то, что было, но не пришло на память ввиду его травматического, адски кошмарного характера.
        Потом тут же меня унесло потоком времени в далекое прошлое античной эпохи, В это благословленное время богов и героев я появился под именем Орфея. Тем и интересен момент смерти, что он является отправной точкой запуска истории людей от богов до героев и правителей с воинами и народом-кормильцем в придачу. Если прежде история была легендарной в качестве истории героев и правящих династий, то теперь она стала историей народов и отдельно взятых людей.
        Моя история была еще былой историей, былью, которая теперь кажется героической сказкой. Народ окрестил меня Орфеем за мою любовь к музыке, которой я украшал свою жизнь и работу. У людей вошло в привычку видеть меня поющим и играющим на подходящем инструменте, своей семиструнной лире (кифаре) в ходе работы и после нее на отдыхе. Поэтому сначала в шутку, а потом и всерьез они стали говорить, что светлой музыкой я возвожу города и укрощаю животных. Но на самом деле это они, вдохновленные моим пением, строили города, возводя городские стены и приручали диких животных. А я все пел и пел, прославляя их героический труд.
        Даже сами бог бы удивлены моим пением, так что покровитель искусств Аполлон, восхищенный моим умением, усыновил меня. 
        Мое огненное пение растопило ледяное сердце гордой красавицы Эвридики. Именно меня потом, уже в средние века, бедные менестрели выбрали своим покровителем. Я научил их искусству обольщения музыкой суровых нравом прекрасных дам –жен их сеньоров. И в культурном обществе появился культ служения прекрасной даме с каменным сердцем, которое может смягчить только певучая поэзия.
        Но однажды моя Эвридика, гуляя со своими подругами – нимфами в лесу, отвлеченная пением, наступила нечаянно на змею. Та в страхе ужалила ее и Эвридика в муках умерла. Моему безутешному сердцу не было покоя. Поэтому я пытался утешить себя и заглушить сердечную боль утраты любимой своей гармоничной музыкой. В результате я покорил не свое, но сердце Аида, который разрешил мне спуститься в свое царство за Эвридикой. Плывя на кифаре по волнам моей с-покойной музыки, которую люди окрестили Стиксом - рекой забвения, – царстве теней, я вплыл в царство мертвых, укротив тем самым, свое нутро, собственное чудовище, которое живет в каждом человеке и называется греками Цербером. Именно оно стережет вход в «сонное царство мертвых», притупляя сознание умирающих. В полном сознании я оказался в царстве теней. Моя любовь позволила мне найти среди теней ту, что прежде там, на поверхности сознания, была моей любимой. Пробудив любимую тень своей музыкой, я стал выводить ее наружу сознания, но не слыша шагов за своей спиной, стал оглядываться назад в поисках тени.
        Мне было невдомек, что в царстве теней нет звуков. Звуки моей музыки звучали в моих ушах и в сердцах богов, но не в душах вечного сна, которые навсегда забылись. Единственно только Эвридика помнила мою музыку, потому что была ее музой. Аид предупреждал меня о том. Что нельзя оборачиваться в царстве теней, обращаясь светом сознания в непроглядную тьму пустоты. Иначе пустота станет смотреть на тебя и сможет сделать твое сознание пустым от прекрасных образов. Так ты потеряешь образ любимой. Естественно, поэтому произошло то, что не могло не произойти, - я потерял тень любимой в темноте неведения, забыл ее в царстве мертвых.
        В итоге я вышел на свет сознания из темноты неведомого Аида, но уже не Орфеем, а тем, кем был, - автором многих других историй.



        Я молча сидел на деревянной лавочке перед могилами моих далеких предков, находясь под впечатлением сказанного Львом Николаевичем. Но время шло, он ждал и мне пришлось сказать несколько слов похвалы в его адрес рассказчика.
        - Что ж, Лев Николаевич, вам удалось произвести на меня приятное, но грустное впечатление своим рассказом. Он интересен прежде всего новым толкованием, которое вы придали известному мифу. Надеюсь, я понял вашу идею смерти как стимула творческого деяния. Забвение не утешает нас, но подталкивает к пробуждению сознания и его откровению.
        - Вот не думал, что вы, Иван Петрович, именно так, сознательно-познавательно, проинтерпретируете мое сказание.
        - Да? Интересное словосочетание вы привели. Кстати, Лев Николаевич, ваш рассказ составлен у вас вполне в духе упомянутой эпохи коротких историй, составленных еще в то, древнее время, в виде антологий мифов.
        - Рад стараться.
        - Так-то оно так, но это сказка.
        - Скоро сказка сказывается, да не скоро дело, действительность делается. Плохо мы еще знаем, как сильно человек влияет на события своей жизни. И не только жизни.
        - Вы имеете в виду смерть?
        - Разумеется.
        - Это понятно. Но влияет ли на человеческое понимание тот момент смерти, который вы имели в виду?
        - Вы, Иван Петрович, намекаете на тот животрепещущий вопрос, который связывает смерть со смыслом. Имеет ли она смысл.
        - Да-да. Но меня интересует эта связь не в связи с жизнью собственно, а собственно имеет ли смерть сама по себе смысл и если имеет, то в качестве чего?
        - Нет, она имеет смысл только в качестве того, относительно чего желательна и позитивна любая жизнь, какой дурной она ни была бы. Однако это может знать в полной мере только тот человек, который ее потерял. В этом состоит парадокс смысла жизни, определенной через смерть. Кто вернулся с того, света, тот доволен любой жизнью. Она для него благо и превыше всего. Он и есть тот, кто вернулся из ада. И поэтому для него главное - воля к жизни. Он начинает понимать силу жизни, ее власть над ним. Жизнь есть воля к власти над человеком. Только он может ценить жизнь и понимать, что все хорошее, лучше которого ничего нет, уже случилось в его жизни. Поэтому теперь можно умереть, получи полное моральное удовлетворение.
        - Но это не свобода. Свобода есть освобождение от связи, разрыв паутины желания.
        - Нет. Это не вся свобода, а только «свобода от». И такую негативную, отрицательную свободу дает смерть. Но есть нечто важнее