Сказание о буланом коне Гульсары (пьеса в двух актах)

не любишь?
        Т а н а б а й . Не знаю. Думается мне, пустой он человек, пустой и злой.
        Ч о р о . Ну знаешь, на тебя трудно угодить.  Меня ты упрекал  всю жизнь за мягкотелость, этого тоже, оказывается, не любишь...  Не  знаю. Вышел я на работу не так давно. Пока не разобрался.
        Т а н а б а й . (после недолгого молчания). Очень хорошо, что машину дали. Значит, и в  колхозы  теперь  пойдут машины. Надо, надо. Пора. Помнишь, перед войной получили мы первую полуторку. Митинг целый собрался. Как же—своя машина в колхозе. Ты еще выступал, стоя в кузове: "Вот, товарищи, плоды социализма!" А потом и ее забрали на фронт... (Наступает тишина.)
          Ч о р о . Я по глазам вижу, что ты хочешь его увидеть. Ну иди, иди! Он там в конюшне (Т а н а б а й  уходит, Ч о р о  ему вдогонку.) Не забудь, завтра чуть рассвет трогаемся! (Свет на сцене постепенно гаснет.)
 
Т а н а б а й один у конюшни.

        Т а н а б а й  (обращаясь в кулисы, где якобы стоит Г у л ь с а р ы .) Здравствуй, Гульсары, здравствуй!  Ну, как ты тут? (Слышно фырканье и цокот копыт лошади.) А ты, Гульсары, выглядишь ничего. Смотри, раздался в груди.  Бегаешь, стало быть, много. Плохо тебе было тогда? Знаю... Ну ладно еще, в хорошие руки попал. Веди себя смирно, и все будет в порядке. (Вытаскивает из кармана сахар и подает воображаемой лошади.) На, этот сахар отложили тебе мои дочки, они тебе привет передают. Мне, брат, предлагают в чабаны. Не знаю, справлюсь ли с новой работой, ведь я всю жизнь был табунщиком. Ничего не поделаешь, если народ просит. Ну, я пойду, мы еще увидимся, пока. (Уходит. Свет на сцене постепенно гаснет.)

      Районный центр. У здания дома культуры люди ожидают начала совещания. У входа в клуб на стене прибиты полотнища красного цвета с надписями: "Коммунисты—вперед!", "Комсомол—авангард советской молодежи!"  Т а н а б а й ,  Ч о р о , председатель колхоза Д ж о р о к у л  А л д а н о в.
   
        А л д а н о в (обращаясь Т а н а б а ю). Танабай, пойдем в сторонку. Мы тебя уже
отметили, вот твой блокнот. Ты должен выступить. Ты партийный, лучший табунщик у нас.
        Т а н а б а й . А, о чем же мне говорить?
        А л д а н о в . Скажи, что ты,  как  коммунист,  решил  идти  на  отстающий  участок.
Чабаном маточной отары.
        Т а н а б а й . И все?
        А л д а н о в . Ну как все! Скажешь свои обязательства. Обязуюсь, мол, перед партией
и народом получить и сохранить по сто десять ягнят от каждых ста маток и настричь по три килограмма шерсти с головы.
        Т а н а б а й . Как же я скажу, если я в глаза не видел отару?
        Ч о р о (успокаивая). Ну вот еще, подумаешь! Отару получишь Выберешь себе овец, какие приглянутся. Не беспокойся. Да, и еще скажи, что берешь под шефство двух молодых чабанов-комсомольцев.
        Т а н а б а й . Кого?
        Ч о р о (рассматривая список). Болотбекова Эшима и Зарлыкова Бектая.
        Т а н а б а й . Так ведь я с ними не говорил, как они посмотрят на это?
        Ч о р о . Опять ты свое! Странный ты человек. Обязательно тебе говорить с ними? Не все ли равно? Никуда они не денутся, мы их наметили к тебе, дело решенное.
        Т а н а б а й . Ну, если решенное, зачем со мной разговор вести? (Направляется ко входу зала заседаний.)
        Ч о р о .  Выступи коротко, только о своих обязательствах. Ничего другого не говори. Не советую (Т а н а б а й пытается ускользнуть. Удерживая Т а н а б а я за рукав). Постой, Ты все запомнил?
          Т а н а б а й  (раздраженно, на ходу). Да запомнил, запомнил. (Заходит в зал заседаний.)
          Ч о р о  (вслед за Т а н а б а е м ). Эх,  Танабай,  Танабай! Простак ты, ничему-то тебя жизнь не научила. Ничего-то ты  не знаешь и не замечаешь. Каким был в молодости, таким и остался.  Все бы тебе рубить сплеча. А времена-то уже не те. Теперь важнее всего—как сказать, при  ком сказать и чтобы слово в духе времени звучало, как у всех, не выделяясь, не спотыкаясь, а гладкое, как писаное было. Тогда все будет на месте. А пусти тебя, Танабай,  как душе твоей  угодно, наломал бы дров, потом отвечать  еще пришлось  бы за тебя. (Свет на сцене постепенно гаснет.)

Степь. Поздняя осень. Т а н а б а й с палкой чабана в руке.

        Т а н а б а й . Что ж, половина  жизни человека проходит  в мечтах, потому, быть может, и сладка она так, жизнь. Быть  может,  потому  и дорога она, что не все, не все сбывается, о чем  мечтаешь. (Смотрит на горы и в небо.) Вряд ли все люди могут быть в одинаковой  мере счастливы. У каждого своя судьба. А в ней свои радости, свои горести, как свет и тень на одной и той же горе  в одно и то же время. Тем и полна жизнь... Стареет  человек, а душа не  желает сдаваться, нет-нет да и встрепенется, подаст свой голос. С овцами спокойнее, конечно, чем с табунами. То ли дело лошади! Но потеряло, говорят, коневодство свое значение. Машины пошли. Лошади, выходит, уже не прибыльны. Теперь главное—овцеводство, шерсть, мясо,  овчина. Тьфу… Сам виноват—послушался  Чоро. Насулил. С трибуны  выступал. Я, мол, такой-сякой, передовой, перед партией и Родиной слово даю. Хоть бы уж этого  не  говорил! Да и при чем тут партия и Родина! Обыкновенное хозяйское дело. Так  нет... Положено! И чего мы на  каждом  шагу, надо не надо, бросаемся этими словами?.. Ну что ж, сам и виноват. Не обдумал. По  чужим  подсказкам  стал  жить. Им-то что—отбрешутся, вот только Чоро жалко ( Появляется Д ж а й д а р .) Джайдар, я отгоню овец, вернусь, пока вы с сакманщицами* устанавливайте юрту и палатки. ( Д ж а й д а р уходит, молча кивнув головой.)

Поздняя осень, снег присыпает. Юрта Т а н а б а я  и брезентовая палатка. Т а н а б а й ,    Д ж а й д а р , сакманщицы . Слышны блеяние овец и редкий лай овчарок.

        Т а н а б а й .  Животы овец все больше тяжелеют. У некоторых, крупный плод или двойня—по обвисшим животам видно. Суягные матки шагают с трудом, осторожно. Послезавтра нам предстоит перекочевать на окотную базу, в долину Пять деревьев. Как бы там с кошарой и зимним кормом было все в порядке. Зима уже на носу.
        П е р в а я  сакманшица. В отаре пали две матки от истощения, а у подшефных тоже несколько овец.
        Т а н а б а й .  Ну, не без этого. Десяток маток потерять за зиму—дело обычное. Главное впереди, на подходе к весне, тогда у нас появятся много хлопот. Если овцы раньше времени оягняться, значит, недогляд был при случке. Через  неделю-другую посыплются ягнята, как груши. Успевай только принимать. (Свет на сцене постепенно гаснет.)

        Долина Пяти деревьев. Окотная база. Зима, мороз, везде сугробы снега. Кошары провалившейся камышовой крышей, с дырами в стенах, без  окон. Руины каменного загона. Кучи разбросанной соломы. В углу несколько фонарей с разбитыми стеклами,  ржавый бидон с керосином, две лопаты и обломанные вилы. Т а н а б а й  обходит кошары.

        Т а н а б а й  (возбужденно ходит вперед-назад, временами возмущенно размахивая руками). Бездельники! Да как же так ?.. Да как же так ?.. Да как же так ?.. Да, тут никогда не чистили от навоза, по-слойно, по-годам утрамбованный лежит. Да еще намокший от снега, мерзлый как лед. Без теплого пола, без крыш, без окон. Куда приютить ягнят?... Где запас сена? Да, они все подохнут вместе с овцами в таких ужасных условиях. Облить бы все это керосином и жжечь… И уйти к чертям собачьим… Не-е-ет! Сначала вы, все ответите за разгильдяйство и халатность! Сейчас поеду в аил, посреди ночи всех, возьму за шиворот Ибраима,  подниму на ноги Алданова и Чоро и приведу их сюда, пусть увидят своими глазами. (Берет упряжу и седло направляется к лошади. За ним бежит Д ж а й д а р  держит за рукав Т а н а б а я  и останавливает его.)
        Д ж а й д а р .  А ну постой! Куда  ты? Не смей. Остановись, послушай меня! (Схватывается за седло.)
        Т а н а б а й  (вырывая седло из рук  Д ж а й д а р а , орет). Отпусти! Отпусти! Отпусти, говорю! Я убью их! Я убью!
        Д ж а й д а р .  Не пущу! Тебе надо кого-нибудь убить? Убей меня. (Прибегают сакманщицы тоже начинают уговаривать Т а н а б а я .)
        Т а н а б а й . Разве ты не видишь, что тут творится?  Разве ты не видишь—вон матки с ягнятами. Куда мы их завтра денем, где крыша? Где корм? Передохнут все. Кто будет отвечать? Отпусти! Не держи меня.
        Д ж а й д а р . Да  постой ты, постой. Ну хорошо, ну поедешь ты, накричишь, наскандалишь. А что из того? Если они до сих пор ничего не сделали, значит, нет у них сил на это. Было бы из чего, разве колхоз не построил бы новую кошару?
        Т а н а б а й .  Но крышу-то можно было перебрать? А где двери? Где окна? Все  кругом развалено, в кошаре снег, навоз не вывозили лет десять!  А смотри, на сколько хватит этого гнилого сена? Разве же ягнятам такое сено? А подстилку откуда возьмем? Пусть в грязи дохнут ягнята, да? Так, по-твоему? Уйди!
        Д ж а й д а р . Хватит, Танабай, уймись. Ты что, лучше всех? Как все, так и мы. И тебя еще мужчиной считают! Подумай  лучше, что сделать, пока не поздно. Плюнь ты на них. Нам отвечать, и нам делать. Я вон приметила по пути к ложбинке шиповник густой, колючий, 
правда, —нарубим, позатыкаем крышу, сверху навоза набросаем. А на подстилку придется накосить курая *. Как-нибудь да и перебьемся, если погода не подведет...
        С а к м а н щ и ц ы (поочередно, перебивая друг-друга). Никто нам не поможет, нам самим придется все делать, видимо это судьба. Будем работать днем и ночью, не покладая рук, Танаке. (С отчаянием Т а н а б а й  опускается на землю, сидит понурив голову. С а к м а н щ и ц ы  начинают таскать камни. Т а н а б а й  и  Джайдар тоже идут к ним— все вместе приступают к воссстанавлению разрушенного загона. Свет на сцене постепенно гаснет.)

          Долина Пяти деревьев. Окотная база. Зима, мороз, везде сугробы снега. Кошары провалившейся камышовой крышей, с дырами в стенах, без окон. Т а н а б а й  лопатой разгребает навоз и накладывает на носилки Д ж а й д а р  и одна  С а к м а н щ и ц таскают носилки. Слышны блеяние овец.

        Д ж а й д а р . Так мало начистили. 
        В т о р а я  с а к м а н щ и ц а.  Да, туда поместятся двадцать-двадцать пять ягнят, не больше. (Снег начинает мелкими хлопями идти.)
        Т а н а б а й  (женщинам). Оставте пока носилки, крышу будем заделывать. (Обращаясь к С а к м а н щ и ц е.)  А ты иди замени напарницу на пастбище, она замерзла наверное до костей. Как согреется, сразу к нам—на подмогу. ( С а к м а н щ и ц а уходит. Т а н а б а й  взбирается на крышу кошара, сбрасывает веревку и кричит жене сверху.) Привяжи ветки шиповников, побольше.
        Д ж а й д а р  (привязывая  на конец веревки кучу веток). Тяни! (Сверху с грохотом падает стропила и ударяет в спину Д ж а й д а р а , она падает.) Ох… Танабай,  помоги. (К ней подбегает  В т о р а я  сакманщица.)
        Т а н а б а й  (спускается вниз, поднимает стропилу плечом и поднимет ее рывком.)          Джайдар!  (Она выползает из под стропила и охает.) Что с тобой? Что?
        Д ж а й д а р . Ой, поясница! Поясница!
        Т а н а б а й  (обшаривает под фуфайкой Д ж а й д а р а поясницу. Снимает с себя плащ,стелет рядом с женой, укладывает ее.) Ничего страшного, здорово ушибло.
        Д ж а й д а р  (плачет). Как же теперь? В такое-то время, а я? Как же теперь вам!
        Т а н а б а й .  О боже! Да провались эта работа ко всем чертям! Бедняжка моя… (Гладить