свой камень! Но следуя неписанным правилам, они целеустремлённо делали всё для сохранения и продолжения рода. Жили мои предки весело и неспокойно, как и сейчас конфликтно живём мы, их потомки. Жизнь их была спорна, немногим посчастливилось дожить до преклонных лет и увидеть своих правнуков, зачастую находили свой конец от вражеского меча или стрелы, но полна и насыщенна событиями.
В вечерние часы люблю сидеть в тишине, провожая плывущие фигуры облаков, опалённые пылающим пламенем заката и думать о своих предках. Я вижу явно храбрых мужчин-воинов и их жён, не менее отчаянных в своей смелости.
Я – зерно, то самое семя жизни, бережно хранимое и передаваемое из поколения в поколение, тоже однажды было высеяно в тучную почву. И, погибнув, дало всходы.
Я – росток, тонкий и хрупкий, пробил себе путь через наслоения лет к солнцу и умерший, давший новые семена моим потомкам, которыми они засеют поле, чтобы не кончался на этой прекрасной нашей Земле наш Род.
Так поступали мои предки.
Так поступил и я.
г. Якутск 9 июня 2022 г.
2. МАЛАЯ РОДИНА
Малая Родина – где она?
Что она из себя представляет – точку на географической карте, место, привязанное к конкретному объекту? Голый, каменистый холм, помнящий нашествия диких орд степняков или заросший густым кустарником овраг с бегущим по илистому дну говорливым ручейком, или это речка, в солнечные дни она слепит глаза яркими бликами, светлыми ночами по ней бегут серебристые чешуйки лунных отражений; или это невысокий песчаный берег, с него в детстве ныряли в освежающие струи воды?
Малая Родина – заброшенный хутор с понявшим в небо голову «журавлём» над обмелевшей криницей, старая мазанная хата под просевшей черепичной кровлей, покрытой лишайником, словно язвами ржавчины, с небольшими подслеповатыми окошками и запущенным фруктовым садом с разросшимися зарослями малины?
Малая Родина – старая, отполированная за годы до блеска деревянная скамейка перед подъездом, кто только за прошедшее время за ней не сидел: мужчины после трудового дня, женщины, присевшие отдохнуть с покупками и решившие обсудить последние сплетни, в знойный час жители дома прятались под густой зелёной кроной абрикосы, она давала спасительную тень, или коротали тёмные душные вечера и когда внезапно кто-то заводил хорошим голосом добрую народную песню, ему обязательно подпевали.
Или малая Родина – вид из окна квартиры, прочно врезавшийся в детскую память: за невысоким самодельным столиком, вкопанным в землю и покрытым вытертой клеёнкой, мужчины всего двора и из соседних домов азартно режутся в домино, забивая «козла», а в особо важные моменты в гулком воздухе раздавались крики – «рыба»! – и висел над головами и столом непрочным облачком пахучий сизый дымок папирос, а ароматный вечерний ветерок уносил его в безоблачное звёздное небо.
А может малая Родина – вскопанный осенью после сборки урожая огород, подготовленный к будущей весенней посевной; плачущая сизым горьковатым дымом собранная из вялой ботвы и листьев невысокая куча и осеннее солнце, спрятавшееся в низких перламутрово-серых облаках, похожих на разлетевшиеся перья ощипанной курицы? Или это тоже она – прямо летящий из печной трубы в вымороженное до прозрачной синевы небо тонкая струйка пепельно-серого дыма, жарко протопленная изба с замороженными оконцами, она встречает входящего сухим горячим теплом, ароматом свежеиспечённого бабушкиного хлеба, на почётном месте в красном углу под иконами в светлых ризах и с затепленной лампадкой старый баян с провалившимися кнопочками басов, на нём в далёком, сейчас кажущимся сказочным детстве постигал азы игры. Это она – малая Родина? Эти затёртые нотные сборники и самоучитель игры на баяне и зачитанные до дыр интересные книги, как давным-давно их поставил на полку в ряд, так никто их и не трогал с того времени, серая пыль тому свидетель и высохший букетик луговых цветов, сохранивших в выцветших лепестках запах ушедшего в забытье счастливых лет – не малая ли это Родина?
Или малая Родина – больничная палата в роддоме, где впервые я появился на свет студёным ноябрьским днём. Возможно, это старое городское кладбище с неухоженными холмиками могил, укрытых словно саваном густой зелёной травой и жиденькой листвой кустарника. Здесь нашли свой последний приют многие мои родственники и где однажды упокоюсь и я.
Иногда, я чувствую своё сердце, оно будто старается вырваться наружу и тогда почему-то начинает казаться, что малая Родина – в моём сердце и каждый его удар, подтверждение моей любви к ней…
Якутск 19 июня 2022 г.
3. ПРАХ ПОД НЕБЕСАМИ
Светлой памяти папы,
Свидерского Владислава Сергеевича.
Спасибо за всё, чему научил.
Это был сон, достоверностью похожий на реальность до того, что даже во сне почувствовал необыкновенное возбуждение. Но это был сон.
Автобус набит битком. Час пик – народ, обременённый покупками, возвращается домой. В салоне душно – в открытые люки и форточки льёт не спасительная прохлада, а всё та же расплавленная солнцем жара. В воздухе висит, звеня монисто, разноголосица экспрессивной речи, музыки из динамиков автобуса, и звуков, проникающих снаружи.
Я сижу в кресле лицом навстречу движению. Лицом ко мне папа. Рядом с нами сидят также две очень болтливые попутчицы, судя по упоминавшимся общим знакомым в беседе, давние подруги. Обеим за шестьдесят. Рядом со мной сидит сухощавая телом женщина, просто Кощей из сказки, на коже чувствую колкость её ауры, в летнем платье, волосы собраны в жидкий седой пучок на затылке, лицо в тонкой мелкой сети морщин. Таковой смог рассмотреть её кося глаз. Ту, что рядом с папой, разглядел подробно, солнцезащитные очки хороший способ скрыть наблюдение. Она в меру полна, лицо слегка округло с мягким очертанием подбородка, линия губ пряма, немного приподнят нос, что даже придаёт некий шарм, невысокий лоб, причёска по моде лета. Заметно, в зрелые годы фигурой и лицом она была хороша и сохранила к старости остатки естественной привлекательности, той, что в далёкой молодости как магнитом притягивала взоры чрезвычайно влюбчивых мужчин, это обеспечивало повышенное внимание сильного пола и постоянную ревность их половинок.
Женщины щебечут о своём. К их болтовне не прислушиваюсь. Смотрю на папу, мне крайне удивительно видеть в том же возрасте, что и я, почти под шестьдесят, учитывая, что по земным меркам он ушёл совсем недавно, перешагнув порог восьмидесятилетия. Ушёл туда, где возможно, исполнится его мечта: обладая красивым голосом, он часто пел, аккомпанируя себе на баяне, в компаниях и участвовал в самодеятельности. Он рисовал, художник-самоучка, ему не посчастливилось окончить художественное академию в Ленинграде, где он заочно проучился два года.
И вот он сидит передо мной такой же энергичный, весёлый, жизнерадостный, ветерок шевелит на плеши длинные седые волосы. На нём любимая летняя светло-синяя рубашка, рукава закатаны как обычно делал в любом случае, в нагрудном кармане отточенный грифельный карандаш. Он всегда при нём, самый простой и доступный инструмент художника для фиксации на бумаге блокнота для зарисовок какого-то момента или сценки из жизни.
Почему он молчит, любитель потравить, думаю, чему так странно – отвлечённо или отстранённо – улыбается?
Полностью копирую его, ведь я его сын. Только улыбаюсь по-другому.
А жизнь в автобусе кипит: звуки вьются возле наших ушей назойливыми мухами.
Папа переводит взгляд с окна в автобусный салон, старается что-то рассмотреть среди пассажиров, то снова устремляет в окно. Может, он хочет этим что-то сказать? Прослеживаю его взгляд – снаружи ничего нового, тот же город, утопающий в расплавленном воздухе лета, те же листья лениво шелестят, устав от жары, та же навязчивая людская речь со всех сторон. Она начинает порядком надоедать. Неужели трудно несколько минут рот подержать на замке?
Как замечено кем-то, не что-то великое, видимое на расстоянии, мельчайшая деталь бросается в глаза.
Сидящая рядом со мной женщина, воплощение сказочного отрицательного героя, увлечённо чем-то делится, смеётся, затем задаёт вопрос подруге и та, побледнев, даже на расстоянии почувствовал ледяное дыхание неизбежного, замкнулась в себе. Справившись с собой, она проговорила с трудом: «Знаешь, Геля, я бы сейчас отдала все свои оставшиеся годы жизни за один только день, прожитый с Ваней». Она тяжело проглотила ком в горле, голос осип. Просто рукой, тыльной стороной ладони, она вытерла показавшиеся слёзы. «В этот один дарованный день я бы вложила всю свою любовь, не отданную ему, чтобы снова увидеть свет его глаз и …» Она снова тяжело открыла рот, будто ей не хватало воздуха для вдоха. «Какая же я тогда была самонадеянная, глупая! Думала, вся жизнь впереди. Пусть побегает, помается. Хвостом вертела перед кем угодно, лишь бы подразнить его. В итоге сижу одна у разбитого корыта. Ни семьи, ни детей, ни внуков».
Автобус остановился. Наружу, в летнюю духоту из автобусной вылилась одна часть пассажиров, их место сразу же заполнила вошедшая.
«Все оставшиеся годы, Геля, отдала бы за один только день с ним, с Ваней…»
Такой глубины искренность и сожаление прозвучали в её словах, что спазм во сне схватил мне горло.
Внезапно папа встаёт. Останавливает меня рукой: «Мне пора выходить, сын. Тебе очень рано. Задержись».
Щёлкает сухо металлом дверь автобуса. Папа выходит. Оборачивается. Улыбается такой знакомой с детства улыбкой, от которой сильно защемило сердце. Автобус тронулся. Скованность пропадает. Бегу в конец салона. Смотрю жадно в заднее окно. Папа машет рукой и …
Сон, это понятно, вещь загадочное и в нём происходит всё не по правилам.
Папа смешивается с толпой. Знакома фигура, лёгкая походка, движения. Слежу за ним, пока нас не разделяет расстояние. Он растворяется в толпе. Я – уехал. Спазм проходит, и я кричу на весь салон переполненного автобуса, крепко вцепившись в горячий поручень, так, что напрягаются жилы на шее и всего продирает дрожь: «Папа! Папа! Папа!»
Автобус резко встряхивает. Народ кричит: «Не дрова везёшь!» Неведомая сила отрывает руки от поручней, я валюсь на пол под ноги пассажирам, продолжая звать папу.
Собственный крик вырвал меня из оков сна. Никак не мог прийти в себя. Казалось, папа сейчас на кухне заваривает чай, слышу шум закипающего чайника, звук газовой горелки. Там его нет. Это игра воображения.
Разбитый, подрагивают руки и невыносимо ломит затылок, усаживаюсь на диване. Меня
