Моя Богиня. Несентиментальный роман. Часть вторая

комнату ввалился Меркуленко, вернувшийся с занятий. Он поздоровался со Славкой довольно холодно, и после этого стал переодеваться у шкафа - менять парадные джинсы и куртку на старое спортивное трико, в котором ходил по общаге. Он стоял и переодевался в углу, обернувшись спиной к парням, а Максим принялся диктовать гостю обещанное стихотворение, не обращая внимания на соседа по комнате.
- Начинается баллада так, давай записывай, Слав:

« - Как больно, милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями, -
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой.
Не зарастёт на сердце камень,
Прольётся чистыми слезами,
Не зарастёт на сердце камень -
Прольётся пламенной смолой….»

И как только он произнёс последние слова, в разговор немедленно вмешался Меркуленко, вдруг ощетинившийся отчего-то и весь обратившийся в слух.
- Ты чего плетёшь-то, знаток поэзии?! - ядовито выпалил он, оборачиваясь к столу и презрительно глядя на Максима. - Какой “камень”, окстись?! Разве ж могут зарастать камни?! И где?! - на сердце! Ха-ха!!! Зарастают раны, запомни, перед тем как кому-то и что-то там диктовать. Поэтому и звучит строфа так: «Не зарастёт на сердце рана, / Прольётся чистыми слезами, / Не зарастёт на сердце рана - / Прольётся пламенной смолой…»
Максим понял, к стыду своему, что и впрямь ошибся: у Кочеткова в стихотворении было сказано “рана” - не “камень”. Он перепутал, да, нужное слово забыл, заменив его другим по ошибке, схожим по значению. Но его сильно расстроила, поразила даже не эта его забывчивость - скорее техническая, чем смысловая. Смысла-то мысли автора он по сути не исказил, ибо на сердце не может быть ни раны, ни камня. Оба эти слова - чистой воды метафора, или фигура речи, использующиеся для придания тексту красочности и остроты! Его тогда поразило другое; а именно: с какой злобой и ядом, и самомнением жутким Колька его одёрнул, как первоклашку унизил фактически. Да в присутствии гостя ещё!
Это было и больно, и очень обидно - до слёз! Хотя бы потому уже, что Максим непогрешимым гением-небожителем себя не считал и никогда не боялся и не стыдился критики, если она конструктивная и доброжелательная была, сказанная от души честным, грамотным, знающим человеком, желающим тебе добра и пользы… А тут-то критикой и добром и не пахло! Наоборот, пахло откровенным унижением оппонента, мешанием его с грязью, с дерьмом; да ещё и показухой дешёвой, возвеличиванием собственного “Я”! Вот, мол, какой я начитанный и всезнающий, прямо-таки дока в литературных делах! Не то что некоторые крикуны, которые, мол, только делают вид, что они что-то могут и знают! А в действительности они - пустозвоны, обыкновенная шантрапа!!!
И от кого подобная мерзость шла, самое-то главное и обидное?! От друга, или от товарища давнего, соседа по комнате и по койке! - откровенного неуча и дебила по факту! Самого пустого и ничтожного студента на факультете, который в плане учёбы, в плане знаний еле-еле концы с концами сводил. На брюхе перед отличниками вечно ползал, гад, как проститутка кланялся!... А тут вдруг этот двоечник вечный, этот тоскливый дятел и наркоман взял - и рот свой поганый разинул так не вовремя и некстати, сознательно позоря этим Максима, прилюдно опуская его! ...

- Да, правильно, я ошибся, - поморщившись от досады и переведя дух, сухо ответил Кремнёв на словестный выпад Меркуленко, испытывая чувство неловкости и вины перед Воеводиным. - У Кочеткова - “рана”, не “камень”. Согласен… Однако, тут вполне мог бы подойти и “камень”. Получилось бы погрубее, да, согласен, пожёстче, может быть, - но смысла бы это не исказило ни сколько.
- Да чего ты плетёшь-то, Максим, студент-выпускник МГУ и без пяти минут профессиональный историк?! - взорвался гневом Меркуленко, совсем уж теряя приличие и контроль над собой. - “Смысла бы не исказило” - во-о-о! дал! Именно исказило бы, именно! Как может быть камень на сердце?! - подумай хорошенько, напряги мозги! Это же лажа настоящая, бред чистой воды, пошлятина несусветная!!!
- Ну, ты давай выбирай выражения-то, и за словами следи, ядрёна мать! - одёрнул Кольку Кремнёв, бледнея. - “Бред чистой воды”, “пошлятина”! А “рана на сердце” - это тебе не бред, не пошлятина?! “Рана на сердце” - это мгновенная смерть, да будет тебе известно, от обширного инфаркта. И используется это выражение писателями и поэтами исключительно как фигура речи, не более того. Как, к слову сказать, и “камень”. У цыганок, кстати, любимое выражение при гадании на картах: “у тебя на сердце камень”, - ну, то есть, тяжесть на сердце, боль, нестерпимая мука из-за чего-то там. Люди слушают их, цыганок, уже сотни лет - и понимают прекрасно, что они этим хотят сказать, согласно трясут головами, а не орут заполошно, как ты, умник хренов. Наоборот, исправно платят гадалкам денежки!
- Да при чём тут цыганки-то, Максим?! - громче прежнего начал голосить Колька, заканчивая переодеваться. - Чего ты мне в пример приводишь этих привокзальных дур?! Я тебе про высокое искусство говорю, про большую поэзию в лице Кочеткова! - а ты мне чумазыми и необразованными цыганками в глаза тычешь! Ты же - будущий выпускник МГУ, как-никак, а в разговорах опускаешься до жаргона и сленга цыганок! Сморозил глупость - имей мужество ошибку честно признать! А не крутись тут ужом изворотливым! “Камень”, - ещё раз тебе говорю, - это лажа и бред, чистой воды пошлятина! “Рана” же - это большое и высокое искусство! Вот и вся разница!
- Слушай ты, умник, - не выдержал Кремнёв поучений нахального и дурного хохла-сожителя. - А не пошёл бы ты на х…р отсюда! Учить уму-разуму будешь детишек своих, когда заведёшь. А меня учить не надо. Тем паче, тебе, м…даку. Я, в отличие от тебя, сессии вовремя сдаю, и стипендию всегда получаю. И с первого раза в Университет поступил - с 4-ой по сочинению. А ты в круглых двоечниках ходишь с первого курса, раздолбай, тебя только со второго раза на истфак приняли. Да и то с трудом! А теперь кого-то ещё учить берёшься, придурок!
- Да сам ты придурок! - зло выпалил в ответ рассвирепевший Колька, после чего пулей выскочил в коридор, красный как помидор, громко хлопнув дверью… 

12

После этого случая между Меркуленко и Кремнёвым будто бы пробежала чёрная кошка - огромная такая, страшная и угрожающая своим жутким видом. Оба затаили злобу один на другого, сухо и холодно общались между собой, да и вообще мало стали видеться, хотя и спали рядом по-прежнему, в одной комнате.
Окончательно же их рассорил и отдалил, врагами вечными сделал один паскудный случай, произошедший через месяц ровно - в 10-х числах ноября, когда Кремнёв только-только из поездки по Европе вернулся и успел даже с Мезенцевой второй раз неудачно встретиться и поговорить. После чего, повторим, он уже окончательно скис и сник, плетьми опустил руки, к жизни совсем утеряв интерес и, одновременно, к учёбе. Он только и делал до Нового года, что валялся на койке пластом, раз в неделю в “стекляшку” заглядывал для вида, чтобы связь с факультетом окончательно не потерять - с товарищами и преподавателями. А по вечерам гулял в одиночестве или ходил в Манеж от скуки и по инерции - с дружками-спортсменами там стоял и болтал или наматывал круги на дорожке тупо и без души. Толку от него, как от спринтера, было уже мало с таким-то его настроением кислым, если он вообще был…

13

В 10-х числах ноября, проснувшись поздно по обыкновению, когда колготного Меркуленко уже не было в комнате: с утра пораньше убежал куда-то деловой и скрытный хохол, - Максим вдруг вспомнил, что собирался слазить на антресоли. Туда он в сентябре ещё закинул зимние вещи свои за ненадобностью, чтобы не занимать ими нижний шкаф, очень маленький и для двоих тесный. Поднявшись с кровати и пододвинув стол к антресолям, он залез туда с намерением достать пальто и зимние сапоги из целлофанового пакета, ибо на улице уже становилось холодно и сыро, - и сбоку от своих вещей он увидел небольшой тугой свёрток, которого раньше не было, и который его заинтересовал. Не слезая со стола, он развернул его, завёрнутый в газету сначала, а потом ещё и в белую тряпку, и увидел там полуторакилограммовый кусок астраханского балыка - вкусного, свежего и аппетитно пахнущего…

Несказанно удивившись находке, он спустился с ней вниз и прямиком направился в соседнюю комнату к Жигинасу - проверить: на месте ли тот, не умотал ли куда спозаранку… Жигинас был на месте, к счастью, и тоже только проснулся: сидел на койке с сонным видом, собираясь в душ идти.
- Серж! - с порога обратился к нему Кремнёв, подходя вплотную к товарищу и показывая тому балык. - Ты посмотри и подивись, что я только что у себя на антресолях нашёл, что Меркуленко от нас с тобой прячет, сучонок.
После этого он отдал Жигинасу свёрток, чтобы тот самолично подержал в руках и оценил находку.
Жигинас взял балык, поднёс его к носу, понюхал, зажмурился от удовольствия: «вкуснотища!» - произнёс, после чего добавил сонно:
- Меркуленко на ноябрьские праздники к себе домой ездил на несколько дней, пока ты, Максим, колесил по Европе. Вот из дома он этот балык и привёз, вероятно, и спрятал на антресолях, пока тебя нет. И меня даже не угостил, скотина безрогая! Зачем, интересно, он его от нас с тобой прячет-то? Для кого? Чего-то задумал тайного, Меркулятина хитрожопая.
- Раньше он такой х…рнёй не занимался, вспомни, - задумчиво подхватил разговор Максим. - Все посылки домашние с нами делил, поступал по-честному. А теперь заныкал от нас рыбку, гад, бережёт ещё для кого-то… Мои-то мясные консервы, которые я из ГДР вам на пробу привёз, с удовольствием недавно слопал - не подавился, сука! И вино моё тоже пил, марочное, крымское, которое я прикупил в Анапе. Помнишь?
Меркуленко и впрямь раньше так никогда не поступал: домашние посылки с рыбой с друзьями делил по-честному. А на 4-м курсе ему и вовсе литровую банку паюсной икры родственники привезли. И они втроём, помнится, её за пару дней и “уговорили”, накупив предварительно хлеба белого и сливочного масла побольше… А теперь вот Колька, чувствуя скорый конец, крысятничать и ловчить стал, от товарищей своих по комнате прятаться и отдаляться…

И, крайне-обиженные данной выходкой друга, Кремнёв с Жигинасом решили Меркуленко наказать за его подлый и гнусный поступок - решили отрезать половину куска, грамм 800 по весу, самовольно взять свою долю то есть. А оставшуюся половину вернуть назад - и не говорить про то Кольке: пусть, мол, когда узнает - “порадуется” пропаже, сволота астраханская. И подумает, намотает на ус, как ему впредь своих пацанов обкрадывать и дурачить…

Так они тогда и сделали: отрезали половину куска себе, а остальное вернули на место, замотав в газету и тряпку, как было. После чего оделись, умылись быстренько - и направились с куском свежего балыка сразу же пиво пить, не став даже завтракать. Зачем, подумали, деньги тратить на казённую пустую еду, имея в руках такое богатство! - которое, помноженное на пиво, их накормит и насытит так, что долго потом обоим есть не захочется…

14

Меркуленко узнал о пропаже, о воровстве утаённого балыка через неделю только, забравшись вечером на антресоль в отсутствие соседа. И рассвирепел ужасно, гневом сначала, а потом и звериной яростью закипел, багровыми пятнами весь покрылся.
- Максим! -