Моя Богиня. Несентиментальный роман. Часть вторая

взгляни на вещи, здравой и трезвою головой - а не “головкой”, не половыми органами, не инстинктами, которые на глупости всех и всегда толкают, на унижение и позор. Ведь твой друг Дима Ботвич абсолютно прав: Мезенцева - крупного полёта птица, богемная дама из богатой и знатной семьи, будущая светская львица. Ей и ухажёры соответствующие нужны - богатые, знатные и красивые, со связями, с хорошей работой и положением, с машиной, квартирой и дачей, наконец. И ничего в этом её желании плохого нет: об этом страстно мечтают все женщины на свете, все! - об уютном и сытном гнезде, о крепком и богатом супруге… А кто такой есть ты? - ответь, - что собой представляешь? и каков твой на данный момент социальный статус, твои плюсы житейские и перспективы, твой актив? Признайся честно и откровенно - не криви душой и не прячь в песок голову как глупый страус!...»
«Так вот, если по-честному и по-взрослому ты взглянешь на самого себя со стороны, - то быстро поймёшь и признаешься, что твой житейский актив на данный конкретный момент - нулевой, и сам ты ровным счётом ничего собой пока что не представляешь. Обыкновенный молодой человек без связей и будущего, простота-лимита, лопушок придорожный, лузер, у которого в чопорной и высокопарной Москве самое незавидное и плачевное, почти-что рабское положение. Ведь у тебя здесь нет ничего, согласись: ни квартиры, ни прописки московской, ни родственников и друзей. А это - главное в жизни, её надёжный и прочный фундамент, который тебе только ещё предстоит заработать где-то и как-то. И заработаешь ли?! - Бог весть. Это - вопрос большой и открытый, на который ответа нет. Лишь Господь-Вседержитель Один его пока-что знает…»
«Ну и нужен ли ты Тане такой не-удельный пацан? завиден ли? важен ли? - скажи, ответь откровенно… Да нет же, Максим, нет и ещё раз нет: такой ты ей и даром не нужен! Она в Москве захочет остаться после окончания МГУ - тут и к гадалке ходить не надо! - в хорошее место захочет устроиться с престижным университетским дипломом, в хорошей квартире жить, иметь в кармане хорошие деньги и перспективу. Это - нормальное и естественное желание, согласись, для любой выпускницы любого столичного вуза: не уезжать в Мухосранск, а как-нибудь в Москве закрепиться… А ты лично ей сможешь это устроить, в этом деле помочь?... Нет, не сможешь, опять-таки. Потому что ты сам тут - никто: повторю тебе это в сотый, в тысячный раз! Тут таких бездомников-оглоедов из провинции миллионы по разным углам шатаются и зубами щёлкают - и с дипломами, и без, - на которых уважающие себя москвичи как на попрошаек смотрят и за версту обходят… Для этого ей, как ни крути и ни осуждай её, будет нужен богатый коренной местный житель. Пусть даже и 50-летний папик. А не такая рвань подзаборная, как ты, от которого нет и не будет в будущем никакого проку…»
«Вот когда ты это правильно всё оценишь и поймёшь, дружище, - тогда и истерика твоя прекратится сразу же, хандра твоя давняя и пессимизм, с которыми ты загремишь в чуднушку, если за ум не возьмёшься! И её ты с миром отпустишь, первую свою любовь, пожелав ей всего хорошего на дорожку - счастья в труде и в личной жизни, как говорится. Так многие поступают - не ты один, пойми. Жизнь - уясни, Максим! - суровая и крайне-жестокая штука, не терпящая сюсюканий и сантиментов. Она с рождения диктует нам свои непреложные, правильные и в целом благие законы, под которые - хочешь, не хочешь, - а надо уметь подстраиваться, чтобы выжить в итоге и не быть раздавленным Роком, Судьбой! Да, именно и только так, и никак иначе! Тебе надобно учиться, парень, на горло собственной песне в случае нужды наступать, когда это будет выгодно и полезно: чтобы до конца и относительно мирно пройти отмеренный Господом срок, не сломать на первом же самостоятельном шаге шею… А любовные чары - бальзам, но и отрава великая одновременно для сердца и для души: это же как дважды два ясно. Умные люди их пуще всего опасаются и сторонятся - пуще алкоголя и наркоты…»
«И ты опасайся, Максим, и ты сторонись - будь молодцом и будь умницей! Не твоя она дама, Мезенцева Татьяна Викторовна, не твоя: поверь и прими этот факт как данность. Одни неприятности в будущем тебе слепая и бездумная к ней любовь принесёт, одни проблемы, невзгоды и поражения. Не твой это социальный уровень, не твой статус, не твой шесток. Ищи и выбирай себе дам попроще и поскромней, до кого не надобно будет как тому жирафу тянуться…»

7

Однако ж капризное, любвеобильное и горячее сердце Кремнёва не желало этого слышать и воспринимать - доводы и советы холодного и гордого разума, способного на одну лишь выгоду, на сухие расчёты и прибыль. Оно из последних сил сопротивлялось им, ночь напролёт в ответ упрямо нашёптывая одно и то же раз за разом:
«Если Тани не окажется рядом, если я забуду её, вычеркну навсегда из сознания и из памяти - то не смогу уже дальше нормально жить и трудиться: осмысленно, счастливо и спокойно - без нервов, надрыва и суеты, без утомительного искания правды, цели бытия и смысла. Как я в Университете все прошлые годы жил: тихо и скромно учился, занимался спортом по мере сил, на стройки социализма с удовольствием ездил каждое лето и попутно окружающему мiру радовался как ребёнок или как перед свадьбой жених! А без Тани я так уже не смогу - не получится! Мне без неё и будущего не надо, где будет скучно и кисло, без-приютно, безжизненно и темно как в гробу. Я это отчётливо вижу и знаю - всем естеством своим этот печальный исход чувствую…»
«Нет, нет и ещё раз нет! Я не выживу без неё - умру в два счёта! А если и не умру - то превращусь без неё в живого покойника, в человекоподобного робота без ДУШИ и без какой-либо видимой и достойной ЦЕЛИ, ради которой, собственно, люди на Белом Свете и живут, крест тяжеленный, прижизненный на себе добровольно тянут. А убери от них эту ЦЕЛЬ - и жизнь обернётся каторгой настоящей, телесной и душевной мукой и пыткой одновременно. Она-то и называется АД у священников, хотя многие и не догадываются об этом - на небесах его по собственной глупости почему-то ждут, земную жизнь исключая из рассмотрения…»


Глава 10

«Всем нам хочется в рай и не хочется в ад -
И мечети, и церкви на этом стоят.
Но мудрец, прочитавший Великую Книгу,
Адских мук не страшится и раю не рад».
                                                          О.Хайям

1

Тяжело и муторно, одни словом, для пятикурсника-Кремнёва начинался Новый 1977 календарный год - последний в Университете. Темно и жутко было на улице, безприютно, холодно и тоскливо. Мрачно, тоскливо и холодно было и в его душе. И душевные холод и мрак только всё разрастались и увеличивались в объёмах.
Максим боролся с собственной слабостью и нервозностью, с упадком, хандрой, пессимизмом как мог, мечтая предстать перед родителями в конце января, время начала последних зимних каникул, бодреньким и уверенным в себе парнем. Но ему этого не удалось - по не зависящим от него причинам.
Приехав домой на отдых вечером 24 января и крепко обнявшись на кухне с давно уже поджидавшими его отцом и матерью, Максим после этого пошёл в свою комнату по обыкновению, намереваясь там переодеться в домашнее, предварительно сняв парадные джинсы и джемпер. И в этот-то как раз момент следом за ним в комнату забежал отец, чтобы уточнить меню на ужин и выпивку. Максим стоял голым по пояс, намеревался надеть на себя трико и идти на кухню. Но, увидев его обнажённую спину, батюшка вдруг вытаращился, вплеснул руками и затараторил испуганным голосом:
- А что это с тобой, сынок?! Почему у тебя вся спина в волдырях?! Да огромных!
- Где? - удивился вопросу сын, поворачиваясь к родителю туловищем.
- Так у тебя и весь живот в волдырях, Максим! Ёлки-палки! Ты чего, раньше что ли не знал об этом?! в Москве не видел?! Посмотри сам-то и убедись! - продолжал испуганно таращиться поражённый Александр Фёдорович, осторожно дотрагиваясь рукой до тела Максима. - Что у тебя случилось-то там, в столице?!  - рассказывай, давай, не таи. Это же нервы расшатанные так бурно из тебя выходят!
Растерявшиеся отец с сыном пошли на кухню - показывать бледно-розовые волдыри возившейся у плиты матушке. Та, испуганно вытаращив глаза, ахнула от неожиданности, покрутила Максима перед собой, всего осмотрела внимательно спереди и сзади, запричитала что-то невразумительное. После чего, спохватившись, она бросила готовку и побежала на балкон за оцинкованным баком на два ведра и связками высушенного чистотела, который она заготавливала летом последние несколько лет и лечила им приезжавшего на побывку сына, сводила чистотелом угри с его молодого лица по совету одной их местной знахарки.
Минут через пять Вера Степановна принесла бак с травою на кухню, залила бак холодной водой и поставила на плиту кипятить, забыв про ужин. Вскипятила на двух конфорках, быстро отвар приготовила со знанием дела, после чего они с отцом повели сына в ванную комнату и с полчаса наверное отмывали-отпаривали его там раствором душистого чистотела, попеременно прикладывая намоченную в нём губку к волдырям живота и спины.
Эта их процедура, проверенная веками, Максиму помогла хорошо: волдыри с тела его пропали быстро. И только лишь после этого семейство Кремнёвых, вернувшись на кухню, приступило, наконец, к ужину, чуть успокоившись и придя в себя. И за столом родители болезного сына принялись дружно пытать, желая выяснить и понять, что такое могло случиться в Москве с его нервной системой, которая так засбоила и взбрыкнула вдруг - и сильно?! Не на пустом же месте, ясное дело, подобное произошло? Значит, имелась какая-то причина веская! Какая?!
Но сын отшучивался - правды не говорил про любовь бедовую и надрывную, все силы вытянувшую из него, все прелести и радости жизни, - и как тряпку вдобавок его измочалившую, мордой повозившую по земле. Он валил всё скопом на последний учебный год, ужасно нервный и утомительный якобы из-за диплома и практики, и будущего распределения. Вот, мол, и вылезли переживания кровавыми волдырями на спине и на животе, не удержались, черти поганые, мерзкие.
«Ничего-ничего! - под конец добавил он бодро, пьяненький, натужно смеясь. - К весне всё уляжется и перемелется: мука будет! Так что не волнуйтесь, родные мои, хорошие! - и не такое перебарывали и переживали! И эту напасть с Божьей помощью переборем и переживём...»
Про распределение родители разговаривали особенно долго и заинтересованно, стараясь понять, услышать из первых уст, куда занесёт Судьба их единственного сына после окончания Университета. И сын обнадёжил вроде бы поначалу обоих, заявив с ухмылкой лукавой, бравурной, что остаётся-де жить и работать в Москве, что из столицы никуда не уедет, точка! - чем родителей осчастливил предельно, заставил даже про нервы свои забыть, расшатанные на чужбине… Но потом он взял и испортил всё, огромную ложку дёгтя вывалив на отца и мать заявлением, что только вот жилья у него в столице не будет, не предоставят ему на работе жильё и, соответственно, прописку. Прописаться поэтому он должен будет опять у них, в Касимове. Но это, мол, мелочи всё, это временно. Работать-то и жить он ведь будет в Москве, а это пока - главное...

2

Однако же помрачневшим и как-то сразу вдруг протрезвевшим родителям его последнее заявление мелочью не