танцевали и которые не ушли далеко, рядом были и ждали нового предложения, - Максим не понял его, не расслышал, занятый лишь собой. Вместо этого он молча сорвался с места и, не обращая внимания на удивлённого Ботвича, к Мезенцевой соколом полетел, без-церемонно расталкивая гуляющих.
- Разрешите Вас пригласить! - остановившись перед ней с довольным видом, что никто из присутствующих его не опередил, сказал он ей надтреснутым от волнения голосом… и не увидел радости на лице Татьяны, даже и намёка на радость не заметил. Одно лишь сомненье с раздумьем просматривались в её напрягшемся взоре: идти ли ей танцевать с таким кавалером - не идти? откликаться на приглашение - или лучше парня подальше послать, пока ещё не поздно это?
Раздумья были не долгими, к счастью: Мезенцева согласилась в итоге, отошла от колонны и от подруги нехотя и, положив Кремнёву на плечи тяжёлые и горячие руки, начала танцевать вместе с ним, при этом стараясь не смотреть на партнёра - на строну смотреть скучающим и холодным взглядом.
Однако Максим этот полностью отчуждённый взгляд БОГИНИ своей не заметил, мимо внимания пропустил. Потому что был на седьмом небе от счастья, был в нирване, в катарсисе, в омуте диких и страстных чувств, впервые прикоснувшись к Тане руками; мало того, впервые обняв её и нежно прижав к себе, о чём ему ещё даже и день назад было подумать страшно.
Сколько огня и здоровья природного, недюжинного было в его обожательнице, - танцуя, чувствовал он, - сколько внутренней силы и страсти, и чистоты! - что, казалось, и на десятерых бы с лихвой хватило! С ума можно было от этого всего сойти молодому и не целованному ещё парню - от такого богатства телесного, чересчур обильного, от такой энергетики запредельной, мощи и теплоты!
А ещё потонувшего в любовных чувствах Максима поразило во время танца то, что он не смог сомкнуть руки на спине партнёрши, как ни старался, - настолько крупной и широкой дамой она была, тяжёлой, крепкой и ладно-скроенной. Она и по росту была чуть повыше его, пусть и на каблуках, и потяжелей, вероятно. Максим ребёнком смотрелся рядом с ней, или же - младшим братом, в лучшем случае…
- Вас как зовут? - справившись, наконец, с волнением, на ухо прошептал Кремнёв Мезенцевой на середине танца первое, что пришло в голову, покрепче прижимая её к себе.
Таня поморщилась и отшатнулась, перевела удивлённый взгляд на партнёра, как будто оскорбившись подобным вопросом и телодвижением, после чего ответила сухо и холодно:
- А Вам какое дело, как меня зовут? - и опять отвернулась на сторону после этого с равнодушным видом, дожидаясь конца музыки и танца…
Не ожидавший подобного сурового ответа Максим, которому кровь в очередной раз ударила в голову горячим потоком, но только уже от растерянности и обиды, - Максим не нашёл ничего лучшего, как истерично произнести в ответ:
- Таня! Я просто давно уже мечтаю познакомиться с Вами: я Вам про то говорил. Постоянно думаю о Вас, поверьте, скучаю, мучаюсь без Вас, томлюсь. Давайте уйдём отсюда после этого танца, пожалуйста! - погулять с Вами сходим на улицу, или ещё куда! Я не знаю - куда скажите! Мне просто надо многое Вам рассказать! А то боюсь, что не успею этого до дня выпуска.
- Нет, не давайте, - всё также холодно ответили Мезенцева, чуть раздражаясь, не оставляя Кремнёву никаких шансов на успех. - Я танцевать пришла, Новый год встречать, а не мотаться по улицам на морозе. Уж извините!
Твёрдое и решительное “нет” партнёрши, уже третье по счёту за последнюю осень и зиму, разом убило в Кремнёве праздник, что кипел и бурлил вокруг. Он растерялся и обмяк от этого, испариной весь покрылся, соображая, что дальше-то ему делать и что говорить после такого очевидного облома и холода…
Спасла его тогда музыка, оборвавшаяся так кстати и позволившая ему возвратиться на место, перед этим Мезенцеву поблагодарив, чтобы чуть успокоиться и собраться с мыслями…
4
- А я знаю эту девушку, Максим: видел её много раз на нашем факультете, обращал на неё внимание пристальное, честно тебе признаюсь, со стороны изучал, - сочувственно улыбаясь, сказал Кремнёву уже поджидавший его у соседней колонны Ботвич, удивлённо разглядывая возвратившегося с танца бледного как полотно товарища, партнёршей посланного куда подальше. - Видная дама, яркая и статная! - да, согласен, - манит к себе мужиков как магнит своей красотой и породой. Но только… холодная и неприступная она какая-то при этом при всём - как снежная королева та же. И королевского же ухода и внимания к себе потребует. За понюх табака её не возьмёшь, за шоколадку «Алёнка» или за мороженое «Эскимо» на палочке: цену она себе знает, и ценит себя высоко - это же и невооружённым взглядом видно… Вот и у тебя с ней вышел полный облом, как я погляжу. И не мудрено, Максим: она многих уже у нас отшила - так я слышал… Зря ты вообще на неё позарился, паря, определённо зря. Таким, как правило, крутых мужиков подавай, взрослых дядей с деньгами, связями и положением - папиков. А мы с тобой, увы и ах, пока к таким не относимся. Да и станем ли такими когда? - одному Богу известно…
Но до предела взведённый и уязвлённый Кремнёв не слушал, не понимал друга, не желал понимать - стоял и Мезенцеву глазами буравил, демонстративно отвернувшуюся от него, не желавшую его больше видеть. Он был в ту минуту “слепой”, “глухой” и дурной как тот же тетерев на току, был в угаре, в прострации. И, одновременно, он что есть мочи силился понять, что вдруг такое опять случилось с ним и с ней, и кто успел перебежать им дорогу, что БОГИНЯ СЕРДЦА так резко и решительно его от себя отталкивает непонятно за что, не даёт ему никакого шанса на будущее. Будто бы он враг её давний и кровный был, и нет, и не может быть ему, вражине лютому, места в её личной жизни…
И как только следующая песня громко и бодро зазвучала из репродукторов, он, не дослушав советы Ботвича до конца, искренние и доброжелательные, между прочим, по-настоящему дружеские, - он пулей бросился к Тане, расталкивая толпу, намереваясь снова пригласить её и всё, наконец, решительно выяснить во время танца, дойти до сути происходящего. Намереваясь причину, наконец, разузнать такого негативного и почти что враждебного к себе с её стороны отношения, неприязни и холода. Сия причина была ему не понятна с любой стороны, она шокировала его, унижала и обижала.
- Таня, простите меня пожалуйста, но разрешите Вас ещё разок пригласить, - как можно нежнее обратился он к ней, отвернувшейся, обойдя её со спины и натужно улыбаясь при этом.
- Нет, не разрешаю, - быстро ответила раздосадованная его упрямством Мезенцева, будто бы ожидавшая такого поворота событий и так скоро поэтому отреагировавшая на них.
- Почему? - пуще прежнего опешил и растерялся позеленевший Максим, от стыда и обиды готовый провалиться сквозь землю или тут же сгореть на месте.
- Потому что не хочу - и всё: я устала. Пойдите и пригласите кого-нибудь ещё: вон, посмотрите, сколько тут вокруг девушек скучающих томится. Все они рады будут с Вами познакомиться и потанцевать: Вы их этим осчастливите…
Проговорив это с усмешкой надменной и саркастической, Мезенцева отвернулась от ухажёра и принялась с подружкой тихо опять шушукаться, продолжать прерванный разговор. А убитому горем Кремнёву, опозоренному и униженному перед толпой, ничего не осталось другого, как одному возвращаться назад - к соседней колонне, к Ботвичу Диме за утешением, которого, впрочем, не было на месте: он с кем-то уже танцевал.
Дожидаться друга, впрочем, Максим не стал - не захотел оплёванным чудаком снова перед ним выставляться, его дружеские советы опять выслушивать касательно собственной слабости и нищеты, и полной, как жениха-ухажёра, несостоятельности и без-перспективности. Вместо этого он прямиком направился на выход из Дома культуры; а оттуда - к себе в общагу пошёл, на 15-й этаж зоны «В». Возвращался в комнату скорым и широким шагом куда-то сильно опаздывающего человека - и не видел вокруг никого, хотя студентов повсюду много крутилось, шумно встречающих Новый год.
Но ему не было до них никакого дела, удачливых и счастливых, ибо он лишь об одном всю дорогу испуганно думал, находясь в болезненной лихорадке: «Неужели же это всё: конец нашей давней любовной истории, ещё даже и не начавшейся толком?... Похоже, да - конец. И дальше у меня с ней ничего уже не будет путного, вообще ничего! - про Таню мне надо забыть!... Но только как это сделать на практике? - подсказал бы кто, надоумил. И как вообще тогда жить без неё: учиться, работать, дышать и какие-то на будущее планы строить? - если я будущее своё исключительно с ней одной связывал с тех самых пор, как её в читалке увидел…»
5
Вернувшись к себе в блок, он сразу же заперся изнутри от посторонних людей, не раздеваясь, плюхнулся на койку словно подкошенный, даже и про бутылку пива забыв, к празднику приготовленную. И до утра пролежал с открытыми глазами, которые здорово покраснели и распухли к утру от перенапряжения и без-сонницы.
Всю ночь его трясло-лихорадило как при гриппе, заставляло огнём гореть, стонать, метаться и мучиться. И оттого, что его послали на танцах как самого никудышного чмошника, и от мысли ещё, не менее болезненной и печальной: что есть такого гадкого и отвратного в нём и его поведении, если Мезенцева, его БОГНЯ давняя и УСЛАДА СЕРДЦА, от него как от чумы шарахается уже третий раз подряд?! Подумать только - третий!!! Поразительно и диковинно это её шараханье, и странно одновременно! - если большего не сказать, и гораздо худшего! Ведь даже и просто выслушать она его не желает, не даёт объясниться в горячей и давней любви, в высоких и светлых чувствах! А почему?! - непонятно! необъяснимо! не доступно было это его сознанию! Один только этот вопрос, ещё с осени остававшийся без ответа, его с ума сводил, покоя лишал и сна! Ведь он не уголовник матёрый и не маньяк, не дебил и не алкаш, не уродец безрукий или безногий! И вдруг такое резко-негативное отношение к нему со стороны незнакомой девушки, замешанное на ледяном холоде и антипатии, на брезгливости даже, которого он не мог, не умел осмыслить и объяснить, которое его убивало…
6
Разум ему справедливо подсказывал целую ночь:
«Не её ты поля ягодка, Максим, человек не её круга. Пойми ты это, наконец, чудак! - и прими смиренно и безропотно как наличие света и тьмы, зимы и лета, весны и осени! Ты - из простой рязанской рабоче-крестьянской семьи, семьи достаточно бедной, если не сказать нищей. К тому же, ты - низенький, худенький, невидный и невзрачный паренёк, каких миллионы на свете; у тебя всё лицо в угрях, наконец, прыщами как оспой изъедено, что даже и самому порой на себя в зеркало смотреть тошно. В лифты заходишь общажные или факультетские, где лампы и зеркала вокруг, где много света, - и сразу же голову в плечи втягиваешь как кошка в моменты опасности, от посторонних людей прячешься, чтобы твоё уродство природное никто не увидел, не оценил. Что? - не так, скажешь?!... Ну и куда ты лезешь тогда - с такой-то поганой, прыщавой рожей?! Думаешь, красавице и умнице Мезенцевой, королеве любого бала, приятно будет с тобой ежедневно общаться, дружить, по родственникам и друзьям мотаться?!...»
«Поэтому успокойся, Макс, дорогой, очень тебя прошу, успокойся! И реально
