плохие вроде бы: не агрессивные и не вероломные. Тяжело было это разом взять и отринуть, резко поменять круг общения без уважительных на то причин. Вот Дима и жил, не тужил, со своими дружками случайными пять студенческих лет, а Максим - со своими. И особого дискомфорта и проблем ни тот, ни другой от этого житья-бытья не испытывали.
И только на пятом, последнем курсе выяснилось, стало понятно обоим, что их бывшие друзья по общаге и не друзья совсем, а так - случайные рядом люди, попутчики-ветрогоны, которые предали и бросили на произвол Судьбы их обоих при первом же удобном случае, “раскололись на первом же скачке” - как говорят блатные. И после этого “скачка” остался совсем один Дима Ботвич весной 5-го курса; один же остался в общаге и Кремнёв Максим, теперь уже и иудой-Жигинасом брошенный, к невесте с вещами переехавшим жить.
Друзья-строители встретились однажды в столовой, погоревали, пожаловались на обстоятельства - после чего и решили соединиться вместе без колебаний, чтобы рядышком наконец-то пожить, как обоим того хотелось. Жаль, что всего лишь два месяца им только и было выделено Судьбой. Но хоть два, чем вообще ничего. Два месяца с дорогим человеком рядом прожить дорогого стоят…
2
Не удивительно, что последний студенческий май и июнь, несмотря даже на горечь предстоящей разлуки с без-печной и беззаботной юностью, с Университетом тем же, оказались для выпускника-Кремнёва самыми тихими и спокойными в душевном плане. Мезенцева ушла на второй план пока вместе с ежевечерними стояниями под её окнами и сердечными муками и терзаниями неразделённой любви. Рядом же оказался задушевный друг и очень надёжный и верный парень, можно сказать кремень, который одним своим присутствием только его успокаивал и вдохновлял, вселял огромную надежду, что всё у него получится в итоге, что он для себя наметил. Ведь Дима намеревался оставаться в Москве, продолжать учёбу в аспирантуре на целых три года ещё, писать и защищать потом диссертацию на истфаке. Для одинокого скитальца-Кремнёва этот факт крайне-много значил в будущем, ибо в Москве у него будет близкий и дорогой человек из прошлого, родной брат почти, к которому всегда можно будет приехать в гости и в жилетку поплакаться, чуть успокоиться, душу излить, спросить, на худой конец, помощи и совета. Одному ему оставаться в столице было бы совсем уж тоскливо и холодно. А тут какая-никакая, а душевная поддержка имелась...
До обеда Ботвич пропадал в Учебном корпусе ежедневно почти - готовился там к вступительным экзаменам, что должны были состояться у них, будущих аспирантов, в первой половине июля. Кремнёв же в это время спал без-пробудно, потом просто валялся на койке, мечтал, как и все сибариты. А потом поднимался и направлялся в столовую, после которой он часами гулял по широченному проспекту Вернадского взад и вперёд, очень ухоженному и зелёному в те годы, - новой Москвой любовался, разраставшейся в ширину и высоту. И с каждой новой прогулкой в голове Максима всё ясней и отчётливей вырисовывался план, который к концу июня - моменту выхода из стен МГУ - приобрёл уже чёткие и твёрдые очертания.
Заключался тот план в следующем: обрисуем его в общих чертах ввиду особой важности темы. Итак, поскольку место будущей послеуниверситетской работы выбрал Кремнёву заклятый друг Жигинас, который сам же первым и отказался там трудиться, нацелился вернуться домой, в родную Хохляндию, хитрован, - то, стало быть, и Максиму там делать было абсолютно нечего. Он рыжий что ли, или совсем дурачок - чтобы лямку 3 года тянуть в гиблом и без-перспективном месте?!... Это место ему не понравилось сразу, что и говорить, как и его родителям тоже. Но лучшего-то у него всё равно не было под рукой, не нашлось на распределении, на которое он, по правде сказать, и не ходил даже, находясь в любовном угаре... А потом он очень рассчитывал на Серёгу, друга старого и закадычного: что тот будет рядом несколько лет, и можно будет всегда на него опереться и положиться, общими усилиями чего-то добиться в Москве, тут как-нибудь попробовать закрепиться. Известно ведь, что старый друг куда лучше и надёжнее новых двух. Да и попробуй, сыщи ещё в огромной, сверхскоростной, коррумпированной и сверхделовой Москве другого близкого себе человека. Друзья, как и блатные места, как и деньги те же, на дороге пачками не валяются.
Но Жигинас оказался ничтожеством и прохвостом - откровенно кинул его, надул, а сам умыл руки, гад ползучий. Ну и ладно, и пусть - штырь ему в задницу, как говорится. А Максиму значит надо выкручиваться в одиночку, полагаться далее исключительно на самого себя: сама Судьба поставила ему такие сверхжёсткие и экстремальные условия… И первым делом, ему надо отказываться от гиблого распределения. Прийти на работу в сентябре и заявить начальству прямо и недвусмысленно, что работать у них он не станет ни под каким видом, вплоть до потери диплома. Пусть отпускают его - и точка... Если он будет твёрдо стоять на своём - его отпустят, силой держать не станут. Это же очевидно и дураку: крепостного права в СССР, слава Богу, нету.
И он получит себе после этого свободный диплом и право выбора места работы самостоятельно. После чего попробует устроиться в Москве по лимиту. На ЗиЛ или АЗЛК работать пойдёт за прописку и квартиру, на стройку или в то же метро. А что? а почему нет-то, почему? Почему всем другим гражданам Советской страны это можно делать, кто без диплома и образования, без мозгов, а ему, выпускнику МГУ, - нет. Диплом МГУ - это что? - чёрная метка на всю оставшуюся жизнь, схожая с отметкой о судимости, проклятие для его обладателя?!... Да нет же, нет! - глупости это! дикость какая-то и несуразица! Не может такого быть! не может и не должно! - такая очевидная социальная дискриминация и несправедливость! Если понадобится, - то он и до ЦК КПСС дойдёт, до Верховного Совета СССР, чтобы эту ошибку властей, если она существует, исправить! Он ляжет костьми в Москве - но добьётся правды и справедливости!...
А иначе нельзя - иначе не видать ему Мезенцевой Татьяны Викторовны как своих ушей. Ведь будущая прописка и собственное жильё в Москве - это всё для неё, красавицы и умницы Тани, надёжный пропуск к ней и её царственному сердцу... Самому-то ему мало чего в жизни надобно: он по натуре был без-сребреник и аскет. И увлечений у него уже не осталось. В Истории, как честной и благородной науке, он разочаровался давно, потух душою и разумом. Новой же страсти не появилось у него в Москве, способной целиком поглотить и воспламенить его, заставить на полную мощь трудиться как раньше. БОГИНЯ СЕРДЦА Мезенцева - его единственная и самая большая во взрослой жизни страсть. Ей-то он и посвятит всего себя, покорению её гордого, большого и чистого сердца.
Но для этого надобно перво-наперво столичным жителем стать, Гулливером то есть, Великаном земным, ХОЗЯИНОМ жизни и положения; провинциального же лилипута в себе убить решительно и без-пощадно. Без собственного же жилья в Москве этого никакими способами не сделаешь, не добьёшься, хоть лоб себе вдребезги расшиби. Собственное жильё - это необходимое условие глобальных и позитивных в его судьбе перемен! Хотя, может статься, и не достаточное…
Таков, если вкратце, и был тот стратегический план, что уже в мае-месяце полностью завладел умом и сердцем выпускника-Кремнёва. На него-то он и настраивался два последних университетских месяца, собирался с мыслями, силы копил. С ним же и уехал в конце июня в Пицунду - отдыхать в лагерь «Солнечный». А потом с ним же и в родной Касимов на побывку вернулся, рассказал родителям про него как про дело, давно и твёрдо решённое. Чем поверг батюшку с матушкой в тихий и глубокий ужас, от которого они весь август тайно отходили оба - и всё отойти никак не могли: до того план сына им детским, глупым и неприемлемым показался, ну просто совсем. Они попытались вместе и поодиночке отговорить Максима не пороть горячку в Москве, не бросать диплом, с таким трудом полученный, работу ту же. Но сын был жёсток и непреклонен в своём решении кардинально поменять судьбу, попробовать обставить её, капризную гордячку, бросить ей дерзкий вызов. Для себя, по крайней мере, он всё давным-давно определил и взвесил, сто раз просчитал на досуге, отмерил и потом отрезал с лихостью и на кураже. И не собирался по-рачьи идти на попятную, ниспосланные свыше планы менять. Сиречь трусливо сидеть и ждать у моря погоды, когда рак на горе свистнет, и манна небесная сама ему на голову упадёт, вдоволь напоит и накормит, любовью одарит, счастьем.
«Не упадёт! И задарма у меня ничего не получится! - чувствовал он, и рассказывал про те свои чувства-прозрения перепуганным насмерть родителям. - За счастье личное насмерть бороться надобно, дорогие мои, хорошие, за свободную и достойную жизнь!...»
3
В мае у Кремнёва разболелся зуб, и пришлось ему обращаться в университетскую поликлинику за помощью, пока ещё это было можно сделать ему как питомцу Университета, пока не отняли в Учебной части студенческий билет - его надёжный во все без исключения места МГУ пропуск... С сильно распухшей щекой он приехал на троллейбусе на территорию Главного здания, пришёл там в поликлинику, располагавшуюся рядом с Манежем, занял очередь в регистратуру и принялся уныло ждать, когда можно будет записаться к врачу и получить на руки медицинскую карту.
У окошка регистратуры, однако, случилась некоторая задержка: молодая девушка-регистраторша никак не могла найти карту стоявшего первым студента-химика, путая его фамилию всякий раз, на слух её не запоминая. Под конец она не выдержала и сказала в окошко зло:
- Молодой человек! Идите-ка и ищите свою карту сами: я не намерена бегать туда и сюда по 20-ть раз, лазить там по полкам и одного Вас обслуживать. У Вас такая фамилия, извините, что лучше бы её поменять и не морочить людям головы.
Сказавши это, она подошла и открыла дверцу регистратуры, запустила парня внутрь, к стеллажам, а сама обратилась к следующей по очереди девушке, проверила её билет и спросила, что она хочет и к какому намерена попасть врачу...
Через минуту подошла очередь и Кремнёва. Он получил на руки карточку и талон и направился в кабинет стоматолога - лечить больной зуб. И пока он сидел в очереди и в кабинете врача, рот широко разинув, да и потом, когда к себе в общагу на Вернадского на транспорте возвращался, - он напряжённо про увиденное в поликлинике размышлял. Про то, главным образом, как парня с лёгкостью запустили внутрь картотеки и доверили самому рыться в карточках.
Памятливого на бытовые мелочи Максима это и поразило, и заинтересовало одновременно. Хотя бы потому уже, что, начиная с Нового года, сломавшего последний защитный барьер, символически отдалявший Кремнёва от дня выпуска, он всю голову свою сломал, пытаясь решить головоломнейшую задачу: как и где ему раздобыть домашний адрес Мезенцевой. Чтобы не потерять её окончательно за стенами МГУ, и когда придёт срок и появится такая возможность, разыскать эту девушку через родителей и бросить к её ногам всё, что он к тому времени накопит.
Покажется смешно и дико читателям, но наш помешанный на любви герой буквально заболел этой идеей - адресом БОГИНИ СЕРДЦА, - напряжённо думал
