Моя Богиня. Несентиментальный роман. Часть вторая

показалось, что она ждала визита…

Максиму бы после этого, по-хорошему если, по-взрослому и по-мужски, надо было сгрести в объятьях стоявшую рядом с ним и томно вздыхающую БОГИНЮ СЕРДЦА - сочную, сладкую и наливную, до одури спелую и желанную как созревший диковинный фрукт! - крепко-крепко стиснуть её до хруста и боли в костях, прижать к себе как добычу или как ту же наложницу! После чего осыпать её с головы и до ног жаркими ласками и поцелуями - страстными, дикими, бурными, пощады не знающими и меры! А потом схватить одурманенную деву за руку и немедленно увести к себе, пока разум её отдыхал, уступив место похоти и инстинктам. И там, в своей холостяцкой комнате, дать полную волю чувствам, копившимся много лет. И ей, и ему самому, двум созревшим молодым людям, это было бы только на пользу, пошло бы только в плюс - потому что разом решило бы все проблемы, все прежние затруднения и неловкости…

Но он не сделал этого, мальчик зелёный и не целованный, неопытный в любовных дела человек. Вместо объятий и поцелуев, самых полезных и нужных в такие интимные минуты, он начал опять стоять и канючить по-детски, рассказывать Мезенцевой о своей неземной любви. И этой пустопорожней и утомительной болтовнёй он как бы пытался заместить то, что надо, что правильнее было бы делать ему не языком, а руками.
- Я люблю Вас, Таня, очень я Вас люблю! - затараторил он быстро-быстро, дыша ей перегаром в лицо. - И не могу без Вас жить, поверьте и посочувствуйте!
- Вы что, пьяны? - чуть поморщилась Мезенцева, отворачиваясь и отодвигаясь от гостя.
- Да, пьян, - честно признался Максим. - Но пьян потому, что трезвым бы я к Вам ни в жизнь не зашёл, вероятно: так и стоял бы у кухни столбом, пока не умер. Я робею в Вашем присутствии, Танечка, как ребёнок теряюсь и трушу! Не знаю даже - почему…

И дальше, вместо того, чтобы красавицу-Мезенцеву (которая сама к нему вышла и не ушла пока) молча прижать к груди - для начала - и нежно по головке погладить: приблизить этим и успокоить хотя бы, приучить к себе, - он начал ей сдуру историю их первой встречи рассказывать, случившуюся летом 2-го курса. Принялся плести, дурачок, дрожавшим от волнения голосом, как она пришла тогда с подружкой в читалку на первом этаже ФДСа, и как он был очарован ей и её красотой, её статью и поведением. Рассказал даже, чудак-человек, про косу её огромную и тяжёлую за спиной и про светло-серую футболку с короткими рукавами и с янтарными пуговицами на груди, в какую Таня тогда была одета и которая очень ему понравилась и запомнилась… И чем больше он говорил, предавался воспоминаниям и ретроспекциям - тем скучнее и нетерпеливее делалось лицо БОГИНИ, которую совсем не устраивала эта его болтовня: от неё настроение девушки резко портилось и уши вяли…

Максим это заметил: что Мезенцева почти не слушает его, стоит и нетерпеливо морщится от его слов и под ноги себе смотрит - ждёт, чтобы быстрее уйти и прекратить истязание, в которое превратился душевный стриптиз гостя. Ему это стало очень обидно, ясное дело, что были не интересны, не любы Тане его искромётные монологи, в которые он вкладывался от души… И он расстроено спросил её напрямик:
- Вам что, не интересно со мной общаться? Вам ужинать надо идти, доедать свою курицу?
- Да-а-а, надо, - скривившись в ядовитой ухмылке, холодно ответила Таня, резко подняв голову и с вызовом взглянув на дерзкого ухажёра, начавшего уже хамить.
- Ну, идите тогда: я Вас не держу.
- Спасибо за разрешение: я конечно же пойду, - послышалось в ответ насмешливое.
После чего посуровевшая Мезенцева развернулась решительно и быстро, зашла в свою комнату и захлопнула за собою дверь. А раздосадованный и обозлённый Максим пошёл к себе вниз, по дороге метая громы и молнии…

20

Свою фатальную ошибку он понял быстро, как только к себе вернулся, успокоился и протрезвел. Понял, что разговаривать ему, малахольному, с Мезенцевой надо меньше, а то и вообще прекращать, - ибо всё уже сказано и пересказано давным-давно: к чему по-стариковски топтаться на месте и из пустого в порожнее переливать! Глупо и гибельно это - забалтывать и девальвировать чувства, снижать себестоимость их! Надо не трусить, если только он хочет добиться победы, а начинать действовать решительно и волево: в поцелуи и ласки превращать слова, от которых нет никакого прока. Слова им обоим уже вредят, не оборачиваясь делами.
А ведь сегодня для этого - для настоящих любовных дел - была по сути идеальная возможность и обстановка, как ему это виделось и представлялось весь вечер, очумело метавшемуся на койке, - возможность, которую он по молодости упустил, по какой-то детской неопытности и наивности. Вот же дурила!!!
Но ничего-ничего! - он завтра всё наверстает с лихвой, потому что не станет больше рядом стоять и скулить. Хватит ему оскоплённого евнуха из себя строить, импотента законченного, хватит!!!…

21

Утром следующего дня, когда было воскресенье по календарю и все студенты и аспиранты Московского Университета были традиционно дома, он вскочил в восемь ровно, словно ошпаренный, и сразу же побежал в душ мыться - холодной водой дурь и блажь с души и тела смывать, накопившуюся нервозность с усталостью вперемешку… Помывшись, он оделся и расчесался наскоро, и хотел уже было к Мезенцевой идти… но потом, подумав, достал ополовиненную вчера бутылку портвейна и залпом осушил её, не оставив в запас ни капли… И только после этого, заметно повеселев и удаль внутри почувствовав, он пошёл опять на 3-й этаж - реализовывать намеченный с вечера план по воплощению пустопорожних слов в дела любовные, настоящие.
Подойдя к 319 блоку быстрым шагом, он, набрав полную грудь воздуха как перед погружением в бездну, решительно толкнул дверь и оказался в маленьком коридорчике, в котором с Мезенцевой вчера стоял и рассыпался бисером. Не задерживаясь и не думая о последствиях, он прошёл дальше и так же решительно дёрнул за ручку левой стеклянной двери, открыл её и зашёл уже в саму комнату Тани, испытывая жар по телу.
Когда Максим зашёл внутрь, то увидел следующую картину. Девушки только-только ещё проснулись, по-видимому, и даже не успели умыться. Одетая в домашний халат Оля стояла и заправляла постель. Таня же в этот момент, на которой была лишь ночная батистовая рубашка, сидела на стуле возле стола и вязала что-то, заложив ногу на ногу. Что вязала? - было не разобрать: вязание было в самом начале.
Увидев незваного гостя в такую-то рань - да какого! - девушки переглянулись и неприятно поморщились обе. И потом демонстративно отвернулись от вошедшего и продолжили прерванные дела, будто и не замечая застывшего на пороге Кремнёва… Но находящегося подшофе Максима это не сильно смутило, и он, реализуя намеченный план, обратился сразу же к Оле.
- Оля, - решительно сказал он ей голосом, не терпящим возражений. - Оставьте нас с Таней вдвоём, пожалуйста: мне нужно с ней поговорить…

В комнате после этого воцарилась полная тишина, что даже тиканье маленького будильника на столе было слышно. Оторвавшаяся от застилки постели Оля замерла в нерешительности, соображая, исполнять ей приказ или нет… Подумав, она решила всё-таки выйти из комнаты, чем сильно расстроила Мезенцеву, которая подняла голову, укоризненно посмотрела на уходящую в коридор подругу и произнесла с тоской:
- Оля! Ну я же тебя просила.
Но Кощеева не послушала её и не остановилась: по просьбе гостя вышла в коридор и тихо закрыла за собой дверь. Но далеко не ушла, встала рядом, чтобы слышать всё, что будет происходить внутри и в случае чего броситься Тане на помощь.
Когда она ушла, Кремнёв сделал пару шагов вперёд и вплотную подошёл к сидящей на стуле Мезенцевой, которая продолжала вязать и не поднимала голову - только лишь морщилась демонстративно открыто, выказывая явное неудовольствие вторичным приходом Кремнёва.
Максим замер рядом, не зная, что делать дальше и как напряжённое положение в свою сторону повернуть. Он-то дома рассчитывал и надеялся, что Таня стоя встретит его, как и вчера поднимется ему навстречу. И ему будет удобно обнять её и прижать к себе, после чего прошептать ей на ухо что-то особенно нежное и душещипательное… Но Таня сидела с низко-опущенной головой и активно перебирала спицами, будто бы и не замечая его, - и подобраться к ней было сложно в таком-то её положении, чтобы осуществить свой план. Вот Максим и стоял столбом и дурел, нависнув грозовой туей над полураздетой девушкой, любуясь обнажёнными плечами её, руками, шеей и, особенно, пухлой девичьей грудью, которую почти не скрывала белая батистовая рубашка с глубоким вырезом впереди: через него, через вырез даже и соски Тани просматривались.
Высокая и упругая грудь Мезенцевой была прекрасна, ещё не тронутая мужскими руками, как прекрасны были и округлые бёдра её, хорошо различимые через тонкую ткань материи. Максим невольно залюбовался ими, как и самой БОГИНЕЙ своей, которую он впервые полураздетой видел.
Он слишком долго, по-видимому, это всё делал: молча стоял и разглядывал Мезенцеву с высоты роста, откровенно любовался и восторгался ей, её изумительной красоты телесами, от которых сами собой текли изо рта слюни, - что Таня не выдержала его загоревшегося похотью взгляда, показавшегося пошлым и отвратительным ей, - и взорвалась возмущением. Нервно отложив вязание, она резко подняла голову вверх, обдала стоявшего над ней Максима презрительно-огненным взглядом, после чего произнесла негодующе-громко:
- Ну-у-у, долго Вы ещё будете стоять и молча пялиться на меня, жевать сопли?! Может, прикажите мне ещё и совсем раздеться, последнюю рубашку снять, а потом ещё и Вас раздеть и положить в койку? А самой рядом лечь и на Вас забраться? - иначе Вы не отелитесь!... Что же Вы за человек-то такой, не пойму?! Вроде бы мужик по виду, в брюках ходите как все, - а ведёте себя как баба уже который год, что и смотреть на Вас со стороны и больно, и тошно! Вы думаете, я не замечала, как Вы за мной несколько лет следили, высматривали меня везде, где только можно?! Как сидели в читалках сзади и прожигали мне взглядами спину?! - ну как маленький ребёнок прямо, сынок-сосунок!
- А я всё ждала, всё надеялась, дурочка, от Вас хоть какого-то действия и поступка, достойного мужика! Ну, вот, думала, сейчас осмелится, парень, - и подойдёт, предложит с ним познакомиться и подружиться! Но нет, какой там! Вы всё ходили и ходили за мной слюнявым телёнком - и не мычали, и не телились аж до 5-го курса! только настроение портили! Год назад Вы всё-таки осмелились подойти и напротив меня сесть в читальном зале стекляшки. Ну, думала, всё - наконец-то созрел мой малец и набрался силы. Я даже тогда обрадовалась, помнится, и поругала себя за издёвки над Вами и нетерпение… Но сделала это напрасно, как оказалось: Вы ко мне так и не подошли, в итоге, не осмелились, не решились. Только смутили меня опять и растревожили, сбили с рабочего ритма. Зачем Вы только садились-то тогда рядом со мной, не пойму?! чего этим хотели добиться?! Поиграться решили моими чувствами, да?! а заодно и своё самолюбье потешить?!... Поигрались и потешили - спасибо Вам: я надолго тот Ваш урок запомнила... Тогда-то я и решила, что Вы - пустозвон и мямля, баба настоящая - не мужик. И ждать и надеяться на Вас нечего. Вы и теперь себя как баба