Каков этот иной мир? Он такой же, как и «здешний мир», как выразился черт Ивана Карамазова? Да, нет. В нем разделено то, что соседствует рядом в здешнем мире: добро и зло, истина и ложь, красота и безобразие, рай (Эдем) и ад (Содом). Но как это может быть, если бог един? Так где же он пребывает? В идеальном бытии? Но что им является? Только бытие – бытие бытия или и бытие не-бытия? Из чего он творил свой мир? Из себя. Но как можно творить из себя, если ты уже есть сам в себе и для себя? Это будет повторение, а не творение. Творить можно только из иного, чем ты. таким иным богу как чистому бытию является не-бытие, ничто. И действительно бог сотворил все из ничего. Но что это все? Это все иного мира? Нет, это все нашего, здешнего, материального мира.
Падение ангелов случилось уже во времени, после творения человека. Вот тогда и появился ад как место этого не-бытия, минимум самого бытия. Максимумом же бытия является рай как место бога. Мы же, люди, пребываем в середине бытия, в смешении бытия с не-бытием, в состоянии становления, движении от не-бытия к бытию, к его духовному (актуальному, деятельному) воплощению в материи как возможности существования (бытия). Мы созданы духом из материи как материала становления бытия. В этом наше предназначение, как предназначение бога для нас быть в качестве цели обожения не только его духовных созданий, но и нас самих. Без него этого становления в вечность не получится, ибо он и есть вечность. Его сущность есть вечность вечного. Становление человека, его очеловечивание и есть образ духа, наше обожествление, символом чего и стал Иисус Христос как сын человеческий (Иисус), сын Девы-Марии и сын божественный (Христос, Спас), сын Бога-Отца. Христос пришел в наш, здешний мир для нас. Бог для человека есть пример, каким следует быть каждому человеку, быть собственно, лично, а не частным порядком в себе и для себя, человеком, - человеком для людей и среди них для себя.
Тем не менее Федор Достоевский остается лишь умеренным реалистом, не дотягивая до реализма универсалий или идей. Его героям-идеям далеко до идеала, до универсализма реальных идей. Автор Ивана Карамазова любил говорить о касании миров иных, но они так и остались для него чужими. Он плоть от плоти земли. Одним словом реалист, несмотря на весь свой магизм. Впрочем, может быть, как раз магизм и является показателем земного характера его реализма. Этот магизм от мира сего. От него отличается мистицизм уже не литературного реализма, но романтизма или метафизического реализма. Я называю его идеал-реализмом. Это далеко не реал-идеализм как реальный идеализм. Это идеальный реализм. У Достоевского же литературный реализм, то есть, реальное описание всего, в том числе и того, что является выдумкой и тянет только на правдоподобие бытовой жизни, в которой «не продается вдохновение, но можно рукопись продать».
Глава пятая. Criminal minds или мыслить как преступник
Размышления об Иване Карамазове навели меня на криминальный ум, на то, как же думает человек, которого благовоспитанные люди считают преступником. Но тут же меня взяло сомнение: может ли иметь такой ум тот человек, который ведет уголовное расследование. Для примера можно взять всем грамотным людям известного литературного сыщик по имени «Шерлок Холмс». Этот литературный персонаж еще в конце XIX века стал нарицательным героем книжек про уголовное преследование. Шерлок Холмс – детектив-любитель. Он любит заниматься «детектом», раскуривая свою знаменитую трубку. Некоторые дела стоили ему одной трубки. И все благодаря его знаменитому методу дедукции. Интересно, что это за метод? В логике форм мысли дедукция проходит по классу устройства в мысли путем выведения из нее истины знания, если и только если эта истина есть и есть истина вывода. Сам вывод является истинным, ибо следует из основания. Таким основанием может быть то, что не требует обоснования и является тем, что нельзя не знать (вот почему оно не следует ни из чего другого, как только из самого себя в качестве непосредственно данного уму в виде мысли или простой интуиции ума, идеи как отправной точки интеллектуальной интуиции). Таким путем или методом можно обосновать истину следствия истиной основания (аксиомы). Так Холмс начинает любое свое дело с того, чего нельзя не знать. Нельзя не знать хода мысли, если следуешь мыслью. Но саму мысль нельзя обосновать тем, что из нее следует, ибо из нее может следовать все, что угодно. Ведь можно думать о чем угодно, - даже о том, чего, вообще, нет. Это тривиально.
Главное в этом следовании соответствовать правилам мышления, то есть, продолжать быть в мысли, продолжать вести себя осмысленно, быть предусмотрительным. Эта предусмотрительность выражается в том, чтобы выводить из мысли как очевидности для ума, точки умозрения, установки на смысл то, что можно последовательно отсеять как ложное допущение, пока не дойдешь в рассуждении (точнее, в размышлении) до последнего предположения, которое таким образом и станет истинным или более разумно, осмысленно (рационально) приемлемым, чем прочие, уже исключенные варианты решения, истинного выбора.
Другое дело, что такого последнего случая может и не быть, что банально подтверждает неполноту индуктивного (опытного) вывода. Но, как правило, детектив имеет дело не с всеобщими и необходимыми законами природы вещей, а с фактами опыта расследования в виде осмотра места происшествия и опроса свидетелей. И то, и другое имеет ограниченный характер и конечную величину.
Имея это в виду, можно понять своеобразие дедуктивной методы Шерлока Холмса как англичанина в качестве прирожденного эмпирика. Вот почему наш детектив похваляется тем, что способен самые запутанные дела распутать в течении, пока раскуривает свою трубку. И в самом деле он ничем не занят, чтобы отвлекаться от расследования (живет на частной квартире, без семьи) и имеет под рукой свой криминальный архив. В последнем разложены по ящикам под литерами английского алфавита все типичные уголовные дела.
Благо, Холмс имеет привычку медитировать (музицировать) на скрипке. Скрипка является ключом (разгадкой) к замку (к загадке), на который закрыт ящик преступления. Он виртуозно умеет пользоваться скрипичным ключом, настраиваясь на расследование преступления.
И все же, у героя Артура Конан Дойла есть свои, как и каждого человека, слабости. Он равнодушен к женскому полу и балуется, нет, не спиртным (водкой), - тогда он был бы русским детективом, - но наркотиком (опиумом), что характерно для английского джентльмена в его описании массовой литературой. То, что он равнодушен к противоположному полу отличает его от верного оруженосца детектива – доктора Ватсона, - который, в конце концов, женился на благовоспитанной леди. В рассказах Конан Дойла о том, что случается с Холмсом за работой (о его деловых приключениях), доктор Ватсон занят литературным изложением, выразительным описанием действенности дедуктивного метода своего учителя по счастливому стечению обстоятельств дела. Для чего же нужен Ватсон в детективной истории? Разумеется, единственно для того, чтобы занять место у детектива для читателя, чтобы тому лицезреть действия детектива и выслушивать его пространные объяснения. Английский детектив, в отличие от американского детектива, есть детектив не просто действия (action), а действия с объяснением. Он имеет интеллектуальный, познавательный, научный характер. Тогда как французский детектив психологичен, а немецкий философичен. Эта дифференциация детективных характеров строго соответствует этнической типизации героев произведений и их авторов.
Если образ Шерлока Холмса стал архетипом детектива, то какой тип преступника ему наиболее характерен? Им обязательно должен был стать его интеллектуальный оппонент. Им, естественно, стал противник логика – математик, профессор Мориарти. Если Холмс живет мыслью не в своем, а в чужом мире преступников, то его противник живет как раз в своем, им выдуманном, точнее, сосчитанном мире. Эту идею, как и многие другие, мне подсказала моя умная жена Ася. Она предположила, что Мориарти просчитал тот мир, в котором жил, до последней точки. Он построил свой мир по правилам математики и исключал из него уже физически всех тех, кто нарушал правила жизни в этом мире. Это были простые, элементарные правила арифметики, которые обросли плотью и кровью преступного мира и стали волчьими законами стаи (шайки) преступников. Холмс назвал профессора Мориарти «мозгом преступного мира», который опутал сетью своих адептов как паутиной весь Лондон. Мориарти сделал невозможное: он превратил жизнь преступников по понятиям в жизнь по правилам счета. Таким образом он рассчитался с теми, кто не пожелал жить по его правилам.
Кто же не захотел жить по правилам счета, не пожелал платить по счетам? Естественно, его визави – логик Холмс, который привык жить не по правилам, а по понятиям своего дедуктивного метода. Так кто же победил? Разумеется, логик. Мориарти так и не сумел вычислить Холмса и рассчитаться с ним по счетам. Напротив, Холмсу удалось покончить с математиком Мориарти потому, что он занялся не вычислением, а пониманием логики преступника, ибо числом управляет мысль. Однако мысль Мориарти стала неразумной, так как нарушила меру, саму себя. Она изменила Мориарти, ибо поддалась его страсти к дешевым эффектам. Это и было слабое место Мориарти уже не как математика, а как человека. Как все извращенцы, переиначивающие на свой лад всеобщий порядок, Мориарти любил рисоваться, хвалиться своей оригинальностью. Если Холмс расслаблялся, снимая излишнее интеллектуальное напряжение опиумом, то Мориарти уступал своим противоестественным страстям, считался с ними. Он находил им их числовое значение и тем самым справлялся с ними, подставляя под их удар других.
Общим местом Холмса и Мориарти было их влечение друг к другу. Этим местом было знание. Они познали друг друга. Кто из них оказался нулем, а кто единицей? Холмс был и остался центром, осью вокруг которого крутился Мориарти. Холмс имел в виду Мориарти, положил на него свой глаз. Он нашел его и познал, понял. Логик Холмс воспылал страстью не к женщине, а к Мориарти, к математике в его лице. Холмсу не хватало точности в его размышлениях. Ради этой точности в определении собственной (личной) идентичности и гендерной ориентации Холмс овладел Мориарти. Как это свойственно интеллектуалу, он овладел им не физически, а терминологически, своим термином, занеся того в свой архив на литеру «М». Архив Холмса – это тайная комната, место его интимного уединения, где он предается страсти к познанию криминального ума, имеет его в виду. Но для того, чтобы иметь его в виду, надо уметь его вводить и выводить из дела. Истощив свой ум в утехах, в играх
