Что же такое есть сверхсознательное? Это дух, который есть во всем, даже в сознании и самосознании, например, человека, никоим образом не повреждая его свободы. При этом следует иметь в виду то, что все является не подставкой бога, не только его явлением, но и он является явлением всего. Правда, это возможно не во всем, а только в нем. Но существо, которому уже доступно сознание, в работе над ним, на самим собой как Я может встать на его место. Вот эта подстановка возможна в сознании, а не вне сознания. Вне сознания она может быть в самом боге как духе – среде духов – среди духов, если ты сам дух. В себе человек чувствует и сознает, понимает свою отчужденность от бога, трансцендентность бога. Это переживание и есть экзистенция, то есть, существование вне бога. Ты есть в боге, но бога нет в тебе. Это и есть состояние раздвоения Я, чувство самосознания. Ты находишься наедине с самим собой. Такова твоя экзистенция. Она есть страх одиночества, адское переживание состояния отчуждения, отделенности от бога. Утешением в эк-зистенции является ин-зистенция, слитость с самим собой, присутствие в самом себе. Но в тебе есть не только ты, а и другие люди. Образом других людей, метафорой общества является бог. Вот почему Шатов, этот герой «Бесов», один из «бесов» Достоевского, увлекшись этой идеей стал обожествлять народ.
В тебе есть еще и природа; она не только мертвая, правда, существующая, но и живая. Природа бессознательна и она есть в боге как таковом бытии.
Но в тебе как в человеке, дорогой читатель, есть и не-бытие, нон-зистенция (не-зистенция) или неантизация. Ввиду того, что человека не было или он был вне бога как бытия, он причастен не-бытию, в нем есть ничто. Есть ли это ничто в боге. Есть, но не посредством как серая посредственность (идеальным образом ее является антихрист), а в предельной степени как абсолютный минимум бытия. Ничто есть, но есть как отсутствие бытия. И это ничто и есть бог как предел того, чего нет. В этом отрицательном качестве он есть дьявол. В другом отрицательном качестве уже не ничто как меона, стихии становления или хаоса он есть сатана. В человеческом виде как отрицательный предел он есть антихрист – предел посредственности, гениальная посредственность. Напротив, в положительном виде в человек бог есть Христос, Спаситель. Как творец всего из ничего он есть сверхсущий. Как идеал, совершенство творения, его живая, единящая гармония он есть дух. Поэтому бог есть не только абсолютный минимум, но и абсолютный максимум, всецелая полнота.
Человек есть тот, кто из дьявольского «ничто» превращается, становится «что», сатанинским бессознательным, из бессознательного духом возвышается до сознания, осознает, страдая, себя и свою отчужденность от всего, становится антихристом. Вот почему человеку обязательно нужен Христос как сострадалец. Но сострадание невозможно без вины эгоизма и эгоцентризма антихриста. Христос как образ сострадальца, который все и всех простит, нужен для спасения всех в боге как в вечной жизни Я. В боге все проницают друг друга, узнавая и признавая не только себя, но и других духом. И тут возникает главный вопрос о том, как же им, всем. быть, собой и одновременно богом? Ответ6 быть духом, духовным, всепроникающим, сверхтекучим, сверхпроводимым образом.
Трудно принять нашим здешним умом то, что все является в боге богом, в идеальном виде. Даже грязь в боге есть идеальная грязь, то есть, смешение всего со всем. И такое есть в боге, как есть и прямо противоположное ему в качестве Я. Мы часто понимаем бога утрированно, абстрактным, непротиворечивым образом. И такому образу есть место в боге. Но он есть иное этому образу в целом, если брать его не в общем виде. Но быть так, это быть не только материей, энергией и информацией.
Не правы те, кто понимает духовное в информативном ключе. Дух есть не то, что передается как знак, как слово, и не есть код передачи, его канал, приемник и передатчик. Но он не есть и все это вместе взятое. Он есть сверх того, как дух. Всем этим, тем, что является носителем передачи, как вещественным сущим, передачей как энергией и тем, что передается как информация. является дух, но все это не есть сам дух. Он есть в них как мера того, что они есть, мера бытия, его разум. Но сам есть сверх разума. То есть. он так сложен, что проще него нет ничего. Я уже писал об этом, - о том, что бог есть абсолютный максимум и абсолютный минимум. Об этом же кто только не писал?! Достаточно вспомнить Кузанца.
Можно предложить такую топическую схему величин или измерений, состояний человеческого сознания на твой, надеюсь, беспристрастный суд, любезный читатель. Бессознательное, сознательное и сверхсознательное находятся друг в друге в порядке совмещения: сознание как "я" находится в бессознании,, а оно как "оно" лежит в сверхсознании (сюр-сознании) в качестве Я. Выделяясь из бессознания, оставляя его под собой, сознание в лице сознавателя экзистирует, то есть, выходит из бессознательного, коммунального или коллективного состояния и входит, инзистирует в себя. Так субъект отчуждается от коллектива. Но как только он осознает и признает других субъектов такими же как и он личностями, то он восстановит с ними душевную и ментальную связь, при том условии, если они сами тоже самое сделают по отношению к нему. Но для этого следует членам коллектива тоже достичь состояния самосознания. Эгоист, в отличие от животного, имеет сознание. Но он не имеет самосознания. Не знает границ своего эго. Этой границей является эго другого субъекта.
Возвращаясь к Достоевскому можно сказать, что он как русский, который в Малой (Восточной, славянской) Европе, является представителем, доверенным лицом шведа Большой (Западной, кельтской, романо-германской) Европы, одновременно холоден (жесток) и сентиментален, вроде его принца Датского – Ивана Карамазова. В этом смысле шведы есть подставка англосаксов. Кстати, прочие славянские народы повторяют другие романо-германские народы: украинцы живописны и карнавальны, как итальянцы, поляки такие же хвастливые забияки-дуэлянты, как франки, чехи такие же пунктуальные и работящие, как немцы, сербы такие же гордецы, как испанцы.
На Ближнем Востоке евреи соответствуют англичанам, арабы – испанцам, персы – французам, турки – немцам. На Среднем и Дальнем Востоке индусов можно ассоциировать с немцами (и те, и другие мистичны в плане вибрации как музыкальной медитации фуги и раги), китайцев – с французами (в общении, в знаках внимания), японцев (самураев) – с англосаксами (джентльменами). На Кавказе армяне повторяют итальянцев, грузины – франков, азербайджанцы – немцев, чеченцы – испанцев. В Средней Азии казахи напоминают испанцев, киргизы – португальцев, узбеки – немцев, таджики – итальянцев, туркмены – французов. В Америке англосаксы есть они же, канадцы похожи на французов, бразили(ь)янцы на португальцев, аргентинцы на итальянцев, парагвайцы на немцев. На Балтике литовцы ведут себя как поляки, латвийцы как англичане, эстонцы как немцы, финны как американцы. И, наконец, в Африке зулусы напоминают англичан, эфиопы – евреев, алжирцы - французов, бушмены – немцев, марокканцы – испанцев.
Русские из романов Достоевского являются призрачными персонажами. Таково влияние вблизи на них миров иных, которых они имеют возможность касаться. Это своего рода метафизические призраки лики или ипостаси идей, соблазняющих умы русских людей. Разумеется, они типичны в чужом восприятии. На самой Руси они атипичны; их не встретишь в народной среде. Они могут быть из народной среды, но живут не в самом народе, но подальше от народа, на краю русского селения, вроде ведьм и колдунов. По этим образам культурная публика за границей судит о русском народе. В этом философском смысле Достоевский населяет свои романы изгоями русского общества. Но именно они являются выразителями русского духа. Они воплощают в своей особе русские духи. Поэтому романы Достоевского есть мифы. И как мифы они трагичны. Есть англосаксонские мифы драмы Шекспира. Есть тосканские, римские мифы комедии Данте. Есть тевтонские мифы Дионисия Ницше и Аполлона (Фауста) Гете. И есть русские мифы униженных и оскорбленных, обиженных Достоевского. Конечно, можно сказать, что Достоевский обидел русских, представив их в таком трагикомичном виде. Но не трагикомичен ли образ Гамлета, принца Датского? Задается ли вопросом Гамлета типичный англичанин, джентльмен? Разумеется, нет. Но этим вопросом задается английски1й дух. Англичанин как спиритуалист, как Гамлет соблазняется духом, готической тенью, привидением, тем, что быть ему или не быть самим собой, закоренелым эгоистом (индивидуалистом).
Немецкий Фауст же экзальтирован тем, чтобы преодолеть себя и стать сверхчеловеком, как ему подсказывает Мефистофель.
Итальянский путешественник по иным мирам ада, чистилища и рая ищет не самого себя, но свою Беатриче – Философию как путь в вечной жизни.
Чем же занят русский герой – Иван Карамазов, Лев Мышкин, Алексей Кириллов, Иван Шатов, Аркадий Долгоруков или Подпольщик, если не брать явно инфернальных, преступных персонажей, вроде Фомы Фомича Опискина, Андрея Версилова, Петра Валковского, Аркадия Свидригайлова, Родиона Раскольникова, Парфена Рогожина, Федора Павловича Карамазова, Дмитрия Карамазова или Павла Смердякова, Петра Верховенского с Шигалевым и, конечно, Николая Ставрогина? Он занят ничем. Его волнует вопрос: Почему не существует ничто? Русский в своем духе нигилист. Он боится того, чего нет. Поэтому он в душе раскольник, сектант-апокалиптик, юродивый, такой человек, который ищет правду, откровение. Действительно ли что-то есть или его вовсе нету? Таков Иван Карамазов. Таковы и все названные герои произведений Достоевского. Достоевский врет самому себе, когда пишет брату из ссылки, что ему важнее Христос, чем истина, если Христос вне истины. Нет, Федору Михайловичу важнее правда, дороже истина, чем любовь, чем спасение. Это так, парадигмой Христа, Спаса он утешает самого себя.
Просто Иван Карамазов, если не считать Алексея Кириллова, Ивана Шатова или Льва Мышкина с его антиподом Николаем Ставрогиным, точно определяет то, что камнем лежит на дне души каждого персонажа романов Достоевского. Что же? Мечта о том, что может вызвать смех у строителей Хрустального дворца. Эта мечта о свободе или, в русской транскрипции, о своеволии. Гамлетовский вопрос о том, чтобы быть или не быть, русские переформулируют в вопрос о том, чтобы «быть по твоей или по моей воле»? Воля заключается не в том, чтобы дважды два было четыре, но в том, чтобы было пять, чтобы бог и мир считались с тобой, а не ты считался с богом и миром. Но разве такую правду можно найти? Ведь это ложь. Во лжи и заключается ничто, которого боится русская душа и натыкается на него, куда не попадя. Вот такая есть русская философия. Русская философия есть не идеализм или материализм, эмпиризм или рационализм, трансцендентализм, догматизм или диалектика, но нигилизм. Спасение от него русский мыслитель ищет не в прошлом, как консерватор-славянофил, и не в настоящем, как либерал и западник,
