Новые приключения Маши и Вити

тоже, в каком-то смысле, поменяла… только не профессию, а время проживания… Надо отсюда выбираться, а то и правда ее на костре сожгут, а Витю на холоде заморозят.
Проговорила несвязно:

- Благо… любо… лепота… - еще вспомнила и добавила: - За веру, царя и Отечество!
Добавила невпопад. Толпа вскинула головы: за какого царя? Она же против царя!
Самозванка.
Самохвалка.
Самодурка.
Бить ее!
Толпа надвинулась. Маша почуяла неладное, крикнула:
- Витя, прыгай!

Витя из последних сил вскочил, догнал телегу, прыгнул. Маша его обняла и крикнула в небо:
- Баба с возу – кобыле легче!
Сработало!
Их опять закружило, завертело и понесло неизвестно куда – то ли в прошлое, то ли в будущее, то ли в мечту, то ли в фантазию… вернее – в следующую картину.

…Маша почувствовала твердь под ногами, открыла глаза. Огляделась, чтобы понять, куда ее нелегкая занесла… то есть Волшебник заслал, на какую тему поговорку придумывать, чтобы себя спасать. И Витю, конечно.
Опять старина, опять Москва, опять толпа. Площадь виселицами утыкана, как фонарными столбами. Над площадью гул: плач, причитания, вздохи. Холод на улице, а мужчины полураздетые, босые, со свечами в руках. Их стерегут другие мужчины – в красных кафтанах, сафьяновых сапогах, с копьями в руках. Одетые уводят раздетых по одному, видимо, на казнь.

На Маше русский народный балахон, расшитый птицами и цветами не существующих в природе сортов. Балахон до пола, рукава до колен. В таком одеянии ни на даче не покопаешься, ни в театр не сходишь…
Ой, не до развлечений сейчас! Горе у нее… Пока еще не знает – какое, но уже ощущает. Стоит, склонив голову в кокошнике на чью-то голую грудь. Подняла глаза – Витя! Белая рубаха висит клочьями, штаны замызганы, сапоги стоптаны. Хорошо, что не босой. Плохо, что окровавленный.
Ужас.

- Тебя пытали? – шепотом спросила Маша.
- Нет, это я во время приземления обо что-то стукнулся, - прошептал Витя в ответ. - То ли о чье-то копье, то ли о раму картины. Ты догадалась – где мы?
- Мы в ужасе, Витя. Тебя повесят…
- Не повесят, - сказал Витя с уверенностью математика, доказавшего гипотезу Пуанкаре раньше Перельмана. - Что-то я ни одного повешенного не вижу. Думаю, пошумят, попугают и отпустят по домам. А мы потом посидим где-нибудь у комелька, придумаем поговорку и улетим отсюда. Не волнуйся, Машенька. Посмотри на проблему с позитивной стороны. Какое замечательное, туманное, осеннее утро…

- Это «Утро стрелецкой казни», - со знанием дела сказала Маша. - А ни одного повешенного – это прием художника Сурикова. Однажды к нему зашел другой художник, посмотрел, говорит: казненных не хватает. Суриков послушался, пририсовал парочку висельников. Утром пришла старая няня, увидела, упала в обморок. Суриков закрасил висящих. Вернулся к своей идее: картина должна показывать не смерть, а ее предчувствие. Которое страшнее самой смерти. Я предчувствую…
- А я нет. Ладно. Давай к делу. Поговорки про стрельцов знаешь?
Маша недолго подумала.

- Только одну. Кажется, раньше говорили: стрелец стрельца видит издалека.
- Нет, это про рыбаков.
- Нет, на рыбаков потом поменяли – чтобы в рифму.
Плохое время для дискуссии. Не успели они прийти к консенсусу,  подошел воин с копьем, взял Витю за локоть.
- Пошли, служивый, твой черед.
- Господи, да что ж это деется-то… - сказала Маша на старо-русском. Кажется, она уже стала привыкать к древности… Нет! Нельзя привыкать к их темным временам, надо стремиться к своим, светлым. За счастье надо бороться.
И она будет бороться! Она им Витю не отдаст на растерзание… то есть повешение…
- Не отдам! – крикнула и вцепилась в другой Витин локоть. – Не имеешь права! За что?

Воин с копьем приостановился.
- За то, что бунт устроили. Против царской власти пошли. Боярина Милославского на куски посекли и собакам бросили.
- Он мошенник был! – крикнула Маша. Фамилия «Милославский» напомнила ей пройдоху-проходимца из того же фильма про Ивана Васильевича. - Он народ обманывал. И царя, между прочим, тоже.
- Замолчи, баба! А то и до тебя доберутся, - пригрозил воин. – Ежели не согласна, иди жалуйся, бей челом. Вон енерал наш едет… ой, да это сам царь-батюшка Петр Ляксеич. – Воин сорвал шапку с головы, поклонился в пояс коню с восседавшим на нем человеком в треуголке. Выпрямился, вырвал Витю из рук Маши и повел к ближайшей виселице.

Что делать?
Надо что-то делать. В голове Маши бурлили мысли. Надо спасать Витю, а то его и правда повесят…
Нет, не повесят, они же в картине, это все понарошку…
Нет, не понарошку. Все выглядит слишком по-настоящему…
Ох, и зачем она это все затеяла, встряски пожелала? Дома не сиделось ей рядом с Витей, котом и компьютером… Вот теперь соображай быстрей, спасай себя и любимого.
Бей челом царю. А как бить-то? Лбом - об землю, об коня, об сапоги? Неудобно всё. Об землю – лоб расшибешь, об коня – на копыто нарвешься, об сапоги – чело… то есть лицо испачкаешь ваксой… или чем там раньше обувь мазали… сажей, что ли…
А Маше пачкать лицо нельзя, им надо работать – царя очаровывать. Только не переиграть, а то он известный любитель девушек, настолько очаруется, что в постель позовет для продолжения банкета…

А потом еще, чего доброго, царицей сделает.
А что? Царицей неплохо бы… Хочешь – красную икру ешь, хочешь – кабачковую. А в перерывах с царем разговоры разговариваешь. Вернее – ублажаешь.
А если не ублажишь, в монастырь загремишь. Петр, кстати, туда свою первую жену заслал. А сам отправился на Кукуйскую слободу с Анной Монс развлекаться. Жена, не будь дура, тоже сердечного дружка завела, да Петр узнал и жестоко расправился с обоими. Ее в одиночную келью посадил, а его на кол.
Так что царицей быть – удовольствие сомнительное. Смертельно опасное.
Не надо Маше царя.
Надо Витю.

Ой задумалась она, а его вот-вот повесят.
- Погодите! – закричала и бросилась к царю. Руки молитвенно сложила, а что дальше говорить – не знает. Как там опять в кино про Ивана Васильевича… - Не вели казнить, вели слово молвить…
Петр посмотрел сверху вниз. То, что увидел – понравилось.
- Говори, краса-девица, - разрешил милостиво.
- Не вели казнить мужа моего, не виноватый он. Пока другие бунтовали, он дома сидел, кашу варил. Я подтверждаю. У него алиби, - сказала Маша и осеклась. Современное слово вырвалось, как бы не навредило.

- Чего-чего? – Петр насторожился. – Ерунду толкуешь, или я ослышался? Что за алиби? 
- Али было… али не было… ослушался… то есть ослышался ты, государь, не было того, чего ты про Ви… про мужа моего подумал, - быстро проговорила Маша и замолчала. Заварила кашу – расхлебывай. Вспоминай древне-русский лексикон.
Как назло – лексикон не вспоминался. Тогда говори что-нибудь другое, только не молчи. А то подумают – заговор против государя замышляешь, супротив власти идешь. Тут же и вздернут за компанию со стрельцами.

– Клянусь всеми правдами и неправдами… - начала Маша и осеклась. Не то все. Не про то. Надо про это. Надо Витю спасать, а так она его только скорее погубит. – Нету вины на муже моем, клянусь… крест целую…
- Лучше бы ты меня поцеловала, девушка-любавушка, - сказал Петр и улыбнулся. – Баишь сама не знаешь - чего. Ну не боись. Я сегодня добрый. Приходи вечером на Кукуйскую слободу, покумекаем – как от мужа твоего избавиться… вернее – мужа от виселицы избавить. Ха-ха-ха! Ну, не серчай на шутку. Приходи, погляжу – взаправду ли ты мужа так любишь, как говоришь.

Вот! Чего боялась, то и случилось. Машу на прелюбодеяние соблазняют…
Да не какой-нибудь холуй, лакей или околоточный, а сам император всея Руси. Он и молод, и собой хорош, и, как принц, на коне…
Может, соблазниться? На царское предложение согласиться? – мелькнула предательская мыслишка. Но тут же получила оплеуху от чисто практического мышления и вылетела из головы. Петр хоть и великий государь, и в историческом плане заметная фигура, а Маше простой московский студент Витя дороже. С ним не соскучишься. Можно и в квесты поиграть, и чипсами покидаться, и в компании кота Константина у окна посидеть - на огни большого города полюбоваться… 
А с Петром чем заниматься?

Только ждать: когда он шведов разобьет, город на болотах построит, из Голландии вернется. Запрут ее в царских хоромах, в светлице как в темнице. Будет одна сидеть-куковать – у резного окошка, в узорном кокошнике, с вязаньем в лукошке…
Нет уж, спасибо. На вечное ожидание она согласия не давала. На измену коту и Вите не подписывалась. 
Маша хочет не ждать, а жить - на свободе и с чистой совестью.
Как же выворачиваться-то?
Поговорку подходящую вспоминать.

А как ее вспомнишь, когда ни одной подсказки не слыхать. Обидно до слез. Маша всхлипнула. Слезы обильно потекли из глаз - почти без ее участия.
- Так вечером-то поздно буде-е-е-т… - запричитала.
Петра ее печаль не особо тронула.

- Лучше поздно, чем никогда - так молвила моя матушка Наталья Нарышкина, когда меня родила. Недосуг мне сей момент принимать государственно важные решения. Отдохновение требуется. Потому как цельный день на коне. Поначалу в поте лица новый город строил – «Окно в Европу» будет называться. Потом в старую столицу поспешал – на казнь стрельцов любоваться. Устал я. Умные мысли в башке скисли…
Петр еще раз оглядел Машу. А девица-то ничего. Ладная. Пожалуй, краше Анны Монс будет. С ней неплохо бы постельным забавам предаться. Но. Жаль ее немножко. Если мужа повесят, она и сама на себя, чего доброго, руки наложит. Видно, любит его. Слезами не понарошку заливается. Причитает.

- Его уже на казнь увели-и-и-и...
- Как увели, так и приведут. Ну ладно. За красоту твою, доброту да милоту награжу тебя по-царски. Позволю еще минутку с мужем побыть, горю предаться, слезами умыться. Эй ты, - крикнул Петр воину, сопровождавшему Витю. – Вертай взад энтого… как его кличут-то?
- Федотом, Ваше Величество, - ответил воин.
- Поставь Федота в хвост очереди на виселицу. А сейчас верни жене, пусть еще полюбуются-полобызаются, - сказал Петр, подмигнул Маше и отъехал.
Маша выхватила Витю из цепких рук воина, прижала к себе, зарататорила шепотом в ухо:

- Витя, надо спасаться. Срочно. Что-то придумывать.
- У меня не получается думать. Только дрожать. Холодно. Горячего бы чаю с бабушкиными плюшками…
- Сейчас не до плюшек. А до поговорок с пословицами.
- У тебя есть какие-то догадки в голове?
- У меня в голове полное затмение… Ни одной подходящей поговорки, прибаутки, присказки. Может, у тебя что-то всплывет? Может, стихи какие… Из школьной программы…

- Из школьной я только один стих помню:
  Мой дядя самых честных правил
  Когда не