Отречение

сну, трактирщица прошла проверить комнату странной Стефании. Дверь закрыта – значит. Не совсем дура.
Но смерти двери нипочём.
Стефания спала, не зная, что сна ей осталось минут пятнадцать от силы, что есть уже власть, которая решила ею завладеть, завладеть окончательно и бесповоротно. Стефания не принадлежала себе никогда, не стоило и начинать этот поиск собственного пути и мнения.
Она не могла знать, не могла видеть и по наивности молодости предположить, что её дверь, которая казалась трактирщице гарантией сохранения Стефании, так легко подведёт её. А как иначе?
Нет, засов не сломали, дверь не выбили. Дверь просто не заметили. Мгновение – и тень, слишком длинная и лёгкая, словно просочилась сквозь тоненькую щель между коридором и дверью.
Тень пролилась на пол, затем обрела человеческие черты и даже лицо, которое, впрочем, не имело сейчас значения, ведь лица всё равно некому было видеть, да и темнота была убийце на руку.
Фигура оглядела Стефанию, спящую, беспечную, прикрытую тонким одеялом и спокойную. И в этом покое для убийцы была новая причина ненависти. Предательница! Трусиха и просто недостойная жизни тварь!
Фигуру высветила выглянувшая из-за туч луна, и пришлось отступить в тень, но мига хватило, чтобы в лунном свете страшно отобразилось шрамированное лицо – лицо Абрахама.
Он рассчитывал воспитать себе из Стефании преемницу, соратницу, союзницу. Он надеялся, что она разделит его идеалы и будет искупать свою магию войной с нею. Но она решила продаться Вильгельму, и тем самым перечеркнула смысл всех надежд Абрахама и всю собственную суть.
А заодно и почти перечеркнула жизнь. Абрахам легко прошёл по её следу. Он встретил Базира, который рассказал, где оставил Стефанию. Базир был расстроен и Абрахам тоже, но больше взбешён.
Базир сказал, что пойдёт дальше, и что желает Стефании счастья, а Абрахам пошёл карать нерадивую девчонку. Он был в трактире тогда, когда Стефания мыла посуду, ждал, пока она ела, наблюдал, потом услышал разговор о Вильгельме, и всякое сомнение покинуло его – она не должна жить!
Высшая суть правосудия – беспристрастность. Абрахам был беспристрастен. Стефания, разрушившая свой образ одной ошибкой, уже умерла в его глазах, и теперь ему оставалось лишь уничтожить её тело. Она не заслуживала магии, не заслуживала покоя, не заслуживала креста и ничего, кроме смерти.
Он бы хотел её даже разбудить, перед ударом, но решил, что не стоит – перепуганная потенциальная магичка-недоучка всё-таки магичка.
«В конце концов, она может поднять шум» – успокоил себя Абрахам, хотя в его причинах было больше человеческого, чем он хотел.
Он переместился к изголовью, держась тени. Занёс кинжал над её горлом – человеческая смерть для очеловечившейся девицы, недоцерковницы, недовоительницы, недоучки! Самое оно!
Абрахам умел убивать и в этот раз умение не подвело его. Он занес кинжал над горлом и ловко ударил, и, пока не успела вырваться мерзкая липкая кровь, пропорол горло, разрезая ниточки жизни Стефании.
Она дёрнулась, её глаза открылись, она попыталась хватануть ртом воздух, но жизнь уже уходила. Удар был точным, и Стефания умерла быстро.
Убедившись в том, что Стефания не дышит, Абрахам исчез из её комнаты также, как появился. Мёртвая Стефания с перерезанным горлом лежала в залитой собственной кровью постели, и дверь была нетронута.
Единственный свидетель – луна – была бесстрастной, красивой и равнодушной.
Глава 11.
Ронове не мог поверить! Нет, этого не могло быть,  ведь это было бы слишком жестокой и некрасивой, даже уродливой правдой. Как это свершилось? Стефания была жива, Ронове был так близок к ней, и вот, оказывается, что Стефании нет.
Насовсем нет.
Всё произошло так быстро! Вот только Вильгельму сообщили о том, что Стефания в трактирчике неподалёку, и, что совсем хорошо – ждёт встречи с ним, вот Вильгельм собрался, готовый к тяжёлому, но, как он чувствовал, весьма плодотворному разговору, и…
И Стефании нет.
Молчала, вытирая тяжёлые редкие слёзы, трактирщица, которой, собственно и нечего было предъявить за убийство Стефании, толклись какие-то пропитые обитатели Тракта позади, совещаясь и высказывая предположения – такие неуместные и такие дурные, что было аж тошно! Но Стефанию это вернуть не могло.
Дверь заперта изнутри, закрыто окно, а Стефания в крови, застывшая, оцепеневшая… навсегда оставшаяся в своих молодых годах, заточённая в темницу смерти, убитая.
–Господин, я не знаю, как это вышло. Всё было тихо. Клянусь вам богом! – трактирщица е забыла и о себе. Как бы ни была велика жалость к девушке, она была всего лишь незнакомкой для этой трактирщицы, и, прежде всего, следовало позаботиться о себе, а то вдруг Вильгельм ещё решит, что это она как-то способствовала гибели девчонки?!
Вильгельм был мрачен. Никакой усмешки, никакой жалости – непроницаемость! А за нею что таится? Бог про то ведает, но разве ж скажет кому?
–Я накормила её! – шепчет трактирщица, напуганная этим зверским молчанием. – Я сразу же…
Вильгельм молча поднимает руку, веля ей также умолкнуть. Её жалость к себе и страх мешают думать лично ему, а его мысли её мыслей куда ценнее.
Наконец, после тяжёлой тишины, Вильгельм снисходит до ответа:
–Сюда никого не пускать и никому ни о чём не болтать. Если кто вмешается, я лично…– он обводит взглядом притихшую пьянь, – лично покараю.
Пьянь понятливо кивает. Что-что, а вот тайны они хранить умеют, знают, что за каждым есть вереница грехов. И здесь тон господина определяет степень угрозы за трёп. Жить же хочется всем.
–А ты, – Вильгельм смотрит теперь на перепуганную трактирщицу, – закрой комнату и дай мне ключ.
–А девушка? – шепчет женщина.
–Закрой комнату и дай мне ключ! – В третий раз Вильгельм не повторит и женщина, хоть и остаётся всего лишь человеком, прекрасно чувствует это. Негнущимися пальцами она поворачивает ключ в скважине и отдаёт его в руки Вильгельма, стараясь не смотреть ему в глаза, боясь прочесть в них что-то ещё более страшное.
–Расходитесь! – велит Вильгельм зевакам. – Ваша жизнь пока не кончена.
И слишком много в этом «пока» издёвки. И неприкрытые слова угроз, и пренебрежение и напоминание о том, что будет, если кто-то решит поболтать о лишнем.
Но Вильгельму плевать, как и кто отреагирует на эти его приказы. Он думает, много думает.
Бог в свидетели! Сначала Вильгельм хотел похоронить девчонку по-тихому, и, может быть, даже не отвечать на выжидающий просительный взгляд Ронове, который ждал возвращения Вильгельма со Стефанией. Ждал Ронове его словно преданный пёс, но со страхом. Вильгельму он был ещё полезен, а как встретит его Стефания?..
Вильгельм посмотрел на Ронове, и приготовился произнести что-то мягкое и обязательное, или что-то ничего не значащее, а потом понял, что есть идея куда лучше.
Ни к чему таить смерть девчонки, если эта смерть может послужить для блага! Ни к чему! Так Ронове согласится на всё, что уже зреет в мыслях Вильгельма, но что даже ему кажется дерзкой авантюрой.
–Ступай за мной! – велел Вильгельм и Ронове покорился, как привык покоряться всем.
До самого трактира Вильгельм не произнёс и звука, он хранил суровость и мрачность и Ронове бесполезно заискивал, не достигая никакого эффекта и не находя отклика в Вильгельме.
А затем Вильгельм поднялся наверх, не замечая взгляда трактирщицы и некоторых посетителей, и всё ещё оставаясь мрачным, повернул ключ в скважине одной из комнат, велел:
–Смотри!
И Ронове увидел. Он увидел девичью нежность, поглощённую маской смерти. С гибели Стефании прошло всего несколько часов, слишком мало, казалось бы, для изменений, но…
Но лицо застыло и почему-то посерело. Выражение стало совсем другим, всё в ней переменилось – Стефания казалась суровее, жёстче и старше. И никакой факт не изменил бы в ней всего этого.
–Как же…– не понял Ронове, касаясь окровавленной шеи мёртвой девушки, – как же это. А?
–Это ты виноват! – громыхнул Вильгельм. – Это из-за тебя, из-за того, что ты её не защитил, не защитил от Абрахама, она мертва!
Ронове попытался отстраниться, но Вильгельм с силой швырнул Ронове на колени подле мёртвой и схватил его за волосы, оттягивая голову назад, чтобы Ронове не смел спрятаться:
–Смотри! Смотри хорошенько!
Ронове плакал. Натуральные слёзы катились по его щекам.
Вильгельм, довольный эффектом, позволил Ронове высвободиться из своей хватки и пасть подле неузнаваемой уже Стефании. Ронове касался её волос, мёртвых рук, губ, плакал, трясся и никак не мог понять, как это всё вышло?
Вильгельм не мешал ему скорбеть. В конце концов, чем больше в Ронове чувства вины, тем ему же и лучше – меньше сопротивления!
Ронове же не мог понять, не мог осознать произошедшего. Он не любил Стефанию, но он безумно её жалел. Она стала узницей его сердца, легко, как и все, попала под влияние шарма Ронове, и… и разочаровалась в нём. Он предал её несколько раз, и не успел попросить прощения, не успел объясниться, или хотя бы намекнуть, что возвращается на сторону справедливости, что встаёт на их сторону!
Ронове жалел…её молодость жалел, не успевшую расцвести женскую красоту жалел, о страшной смерти её жалел, но больше всего жалел, конечно, себя.
Если бы он успел попросить прощения! Если бы успел сказать, объяснить, намекнуть. Или хотя бы, увидеть её, хоть раз живой! Если бы не оставил, не предал, не разочаровал…
Разочаровать её оказалось Ронове страшным испытанием. Вместе с разочарованием в глазах Стефании, он ощутил своё глубокое и отвратительное падение, которому не было достойного оправдания. Да и вообще было лишь одно оправдание – трусость Ронове.
Когда-то он думал о себе лучше. Когда-то он считал себя непобедимым, лучшим, думал о себе как о похитителе женских сердец, как об образце для охотников павшей Церкви Животворящего Креста (не на Абрахама же им было равняться!). А теперь?
Теперь нет Церкви Животворящего Креста, теперь нет охотника Ронове – есть предатель и трус Ронове, чья совесть будет жрать его дни до самой смерти.
–Полно-полно! – Вильгельм решил, что с Ронове хватит. Ещё немного и тот вообще рассудок потеряет, а это уже перебор. – Ну-ну, не надо! Она сейчас в лучшем мире. Смерть очистила всё её смятение, всю боль сняла…
–Как же это случилось? – Ронове дрожал. Он видел в Вильгельме свою единственную опору, и, видит небо, это было не лучшим решением, но на иное Ронове не был способен. – А?
–Абрахам убил её, – объяснил Вильгельм. – Видимо, она разошлась с Базиром, может быть, разминулась, может и ещё чего. Трактирщица говорит, что Стефания пришла одна. Дверь в её комнату была на ночь заперта, окно тоже. Только маг мог пройти и только один маг мог сделать так подло.
–Ублюдок! – боль трансформировалась в гнев. Ронове сжал до боли кулаки. – Мерзавец! Подонок…
–Это сейчас вторично, – утешил Вильгельм. – Я думаю, нам надо покинуть эту комнату. Да? Наше дело ещё не закончено. Теперь ты, ставший виновником гибели Стефании, обязан ей…
Ронове мог бы спросить: почему именно его Вильгельм назначает виновником? Мог бы удивиться: почему его одного?
Но Ронове был подавлен, и горе сделало его покорным словам Вильгельма.
–К тому же, каждый имеет шанс на искупление, – продолжал Вильгельм, точно зная, как ярко