воспринимается в подобном состоянии слово «искупление».
Он не ошибся. Ронове подорвался с места, привстал даже, приободрённый тем, что есть некое исправление, самое чудесное, самое безоблачное, которое и его, Ронове, очистит.
–Искупление? – повторил он, не веря. Теперь Вильгельм был ему почти богом.
–Конечно. Каждый заслуживает его. Даже ты!
Ронове, откровенно говоря, не был худшим представителем человечества. Сочетание «даже ты» относилось к нему весьма поверхностно, у Ронове было много светлого и добродетельного в поступках и в мыслях, много милосердного, в конце концов, у него была совесть! Но Рене, а теперь и Вильгельм сработали слаженно: они оба убедили так или иначе Ронове в ничтожности, и он проглотил это. Поскольку не мог простить себе трусости, к которой не был готов.
И «даже ты» сработало отлично.
–Как? – Ронове ждал ответа у Вильгельма. Как ждал, наверное, снисхождения первый слепой пророк, обречённый видеть будущего, но никогда не зреть настоящего.
–Ну…– Вильгельм уже продумал в общих чертах свою идею, но изложи он весь план сейчас, и Ронове порвёт от гнева. Пусть помучается, пострадает, доломается! – Я не знаю. Пока не знаю. Я думаю, что лучшее, что ты можешь сделать в память о Стефании, это продолжить то дело, что она хотела начать.
–Я весь к услугам…– Ронове быстро терял в красоте лица. Он был бледен, и болезненность начинала проявляться в чертах. – Всё, что угодно!
–Я подумаю! – пообещал Вильгельм, подавляя желание улыбнуться – слишком просто Ронове угодил в ловушку! – Но сейчас, мой друг, нам пора. За телом придут.
–Ещё минуту! – попросил Ронове, опускаясь на колени перед Стефанией. – Только одну.
Вильгельм великодушно позволил и Ронове, взяв уже закоченевшую руку девушки в свои едва живые от пережитого руки, заговорил с нею тихим шёпотом:
–Я так виноват перед тобою! Так виноват, ты даже не представляешь. Не прощай меня – я не заслуживаю твоего прощения, это слишком милосердно. Я подлец, я ужасный подлец. А ты… прощай, Стефания. Réquiem ætérnam dona ei Dómine, et lux perpétua lúceat ei. Requiéscant in pace…
–Amen! – закончил Вильгельм за Ронове, всем видом выражая скорбь. Впрочем, ему тоже было не безразлично до гибели Стефании. Но здесь скорее преобладала досада. Надо же ей было так всё усложнить! Надо же было это сделать Абрахаму! Вот же ж неуемные!
–Amen…– повторил Ронове и заставил себя подняться. Ему тяжело далось решение покинуть комнату, но Вильгельм был дружелюбен и милостив.
Покинув комнату, Вильгельм отдал на ухо распоряжение трактирщице и сунул пару монеток ей в карман – она испуганно и мелко закивала, всем видом демонстрируя понятливость.
А затем был мрачный путь до логова. Вильгельм был молчалив и суров, Ронове чувствовал, как ему казалось, непроходящее осуждение с его стороны, и это тоже давало повод к новым подступающим слезам.
–Где её похоронят? – спросил Ронове, осмелившись заговорить с Вильгельмом.
–Это тебя не касается, – Вильгельм был суров и несгибаем.
–А где…– Ронове сглотнул комок в горле, – я…чем я могу искупит?
–Я придумаю, – Вильгельм мягче не стал и покинул общество Ронове резко и яростно, словно Ронове ему был противен.
На самом деле, конечно же, нет. просто Вильгельм прекрасно знал, что это было самым простым способ закрепить за Ронове чувство вины – оставить его один на один с мыслями где-то на сутки, то есть так, чтобы горечь впиталась во всё его существо, но чтобы не пришла трезвость ума.
Для Ронове время тянулось медленно и мерзко. Он бы предпочёл погрузиться в пучину деятельности, занять себя хоть чем-нибудь, но…
Но Вильгельм лишил его этой возможности. Он не дал ему ни ум упражнять. Ни тело. По итогу, Ронове сделал перестановку в комнатке, и это, конечно же, не помогло. Усталость не пришла, как и забытье. К тому же, Ронове остался без вина и бренди, да и вообще без любого алкоголя – Вильгельм предусмотрел и это.
Ронове не должен был провалиться в пьянство, не должен был забыться, он должен был работать и функционировать. И должен быть сломлен, когда Вильгельм, наконец, решит организационный вопрос и выберет ту, что ему нужна…
К концу другого дня, когда Ронове был подавлен, отказывался от еды, и просто лежал на постели, даже не раздевшись, в том же уличном плаще, Вильгельм явился ему спасением.
–Как вы? – спросил Вильгельм ласково.
Ронове даже головы не поднял:
–Я подлец.
–Я не об этом, – на этот раз Вильгельм был сама мягкость, – вы, мой друг, ещё желаете искупления?
Ронове поднялся стремительно. Наконец-то, деятельность! Может быть в ней он спрячет свою трусость, своё предательство и подлость? Утопит в ней скорбь?
–Что ж, тогда будьте готовы выслушать меня, – Вильгельм посерьёзнел и жестом пригласил Ронове сесть. Сидеть было тяжело: тело. Уставшее от бездействия, жаждало движения, но куда там?! Против такой воли не пойдёшь.
Ронове сел.
–Прекрасно, – одобрил Вильгельм и разлил по кубкам принесённое с собой вино, – вы помните, что я говорил вам уже? Стефания должна была стать неким знаменем для наших с вами новых соратников.
Ронове залпом осушил кубок, но даже не почувствовал вкуса.
–А теперь они, – Вильгельм не сводил взгляда с лица Ронове, – могут потерять веру. А не мне рассказывать вам, что такое утрата веры. Вы ведь хорошо знаете, что она творит с людьми, как вдохновляет человека и как рушит его, не отзываясь? Стефания да Базир должны были стать такой верой, таким символом. Но Базира пока нет у нас поблизости…
–И я, – заметил Ронове. – И я символ!
«Тщеславная ты сволочь!» – подумал Вильгельм, но вслух ничего такого не сказал, только промолвил другое:
–Конечно. И вы, мой друг! Но это только часть… нам нужны символы. Вы ещё не так известны, как она. Поэтому, я признаю печальный факт – всё может прийти в упадок. Причём скоро. Уныние – опасно. В борьбе важны символы. Они укрепляют дух, они заставляют верить…
Вильгельм говорил очень серьёзно и проникновенно, но Ронове не понимал, куда ведёт этот делец свою мысль.
–Разумеется, для победы, – продолжал Вильгельм, – приходится поступаться некоторыми принципами добродетели и порядочности. Иного пути нет. Если бы войну можно было вести лишь благородному сердцу, если можно было бы поступать так, как подсказывает нам добродетель и милосердие, если можно было бы искоренить и уничтожить врага лишь этим… увы! Мы не всесильны. И мы должны взять на душу грехи, о которых наши соратники не должны знать.
–Я не очень понимаю, куда…– признался Ронове смущённо. – Ну…о чём?
–Вы согласны, мой друг? – уточнил Вильгельм.
–В общем-то да, – Ронове даже кивнул, закрепляя своё согласие. – Но к чему эти речи? Что нужно сделать? Что я должен сделать?
–Стефания умерла, трагически была убита, – Вильгельм взял более деловой тон, – но это пока не стало достоянием церковников и наших соратников. Как неизвестно ещё Цитадели. Абрахам – одиночка и это спасает нас от разглашения.
–Спасает? – не понял Ронове. – Погодите…
–Таким образом, – Вильгельм не давал опомниться Ронове и теперь говорил быстрее, – свидетелями этой тайны стали вы да я. трактирщиков считать не будем – они не знают, да и не докажут, откровенно говоря.
Вильгельм нехорошо усмехнулся, но это было лишь кратким допущением его мимики. В следующее же мгновение он стал серьёзен и твёрд.
–А если никто не знает о гибели Стефании, то самый лучший способ сохранить мир и создать символ в её лице – не рассказывать никому об этом. Вы понимаете?
–Не очень! – признался Ронове и вскочил, расплескав часть вина, услужливого подлитого Вильгельмом, на себя. – Как это не рассказывать?! Что вы…
–Терпение! – велел Вильгельм. – Это грех, я понимаю. Это дурно и с человеческой точки зрения. Но мы должны выдерживать стратегию и равнять тактику под обстоятельства. Вам ясно?
Ронове не понимал. Вильгельм вздохнул:
–Тактика – это умение справляться с трудностями и проблемами в рамках следованию стратегии. Стратегия – это же совокупность дорог, которые ведут к одной цели. Наша цель – победа над Цитаделью, но без участия церковников. Так? так! наш метод: вселение смуты в ряды церковников, расслоение среди церковников, и завлечение с помощью своеобразных символов в наши ряды сторонников. Так? так! наша проблема: смерть Стефании. Вернее – убийство Стефании.
–Я не понимаю. Смерть нельзя скрыть! – возмутился Ронове. – Это же не болезнь! Это не недуг, после которого она может встать, это… это трагедия!
Его грудь снова теснили рыдания. Но Вильгельм не готов был тратить время на скорбь Ронове.
–Верно! Это не недуг. Стефания никогда не встанет, никогда не поест, не засмеётся и не назовёт вас мерзавцем, не обвинит вас, мой друг, в своей гибели… хотя это было бы прекрасно – в этом и заключается ужас смерти, в «никогда!». Но она мало жила. Она мало кому известна лицом, и это значит, что если она умрёт, она умрёт лишь для нескольких людей. Вряд ли кто-то вспомнит её до каждой чёрточки лица. Нужен лишь образ, и я могу его дать.
–Я не…
–Если скажете, что не понимаете, я вас ударю. Здесь нужно быть идиотом, чтобы не сообразить смысл слов!
–Я не согласен, – уточнил Ронове. – Это подло!
–Вы называете меня подлецом? – разъярился Вильгельм, но ярость его была проработана планом. – А ведь это из-за вас она мертва! Я предлагаю исправить вашу ошибку!
–Это жестоко. Это нечестно. Это обман! – Ронове возмущенно подыскивал подходящее слово, но почему-то не находил. Он понимал ход мыслей Вильгельма, но его решение ужасало Ронове, и он всеми силами пытался отрезвить дельца. – Это ужасно, мерзко, и…опасно! Её могут узнать!
–Да ну? – Вильгельм усмехнулся. – Что вас пугает больше? жестокость, нечестность, обман, ужас, мерзость или опасность? Это из-за вас, из-за того, что вы ее оставили, она мертва! Это из-за вас наши соратники могут распасться, не имея ни символа борьбы с Цитаделью без Церкви, ни веры в то, что эту борьбу можно одолеть! Это из-за вас я трачу время и средства на продолжение борьбы, которой требуется мгновенное укрепление не только в физическом, но и в эмоциональном, в духовном планах!
–Это невозможно! – Ронове ослаб под этим, если честно, несправедливым натиском, но всё ещё барахтался, не веря, что Вильгельм способен провернуть нечто подобное.
–Конечно, – согласился Вильгельм неожиданно и щёлкнул пальцами.
Его приказа ждали. Дверь тотчас открылась и в сопровождении двух мужчин вошла…
Нет, конечно, это была не Стефания. Ронове, который видел её лицо так часто и в укорах, и при прогулках и в те несколько дней почти что счастья, почуял разницу в линии губ, во взгляде, немного в росте.
Но какое удивительное сходство! Те же волосы, даже структура волос такая же будто бы. Тот же разрез глаз, те же крылья носа, те же руки…
Когда она подошла по знаку Вильгельма ближе, стала видна разница ещё и в походке, в более плавных, чем у Стефании, и более изящных движениях, но какое же поразительное сходство!
Ронове сел, не глядя толком куда садится. Эффект был сумасшедшим. На какое-то мгновение Ронове даже решил, что спятил или спит, причём, первое ему было предпочтительнее. Ибо сон всегда кончается, а безумие может поглотить до конца.
–Это всё тоже невозможно? – вежливо уточнил Вильгельм, довольный эффектом.
–Поразительно…–
